– Ну, извини, любезный друг, до утра у меня пить нельзя, – сказал хозяин, – невозможно!

– Это отчего? Это почему?

– А вот почему: этот дом я нанял у самого дедушки-домового с условием, чтобы ночь я проводил где угодно, только не дома. А так как скоро полночь, то я отправляюсь в английский клуб[307]. Вы видите, господа, что причина законная. Извините.

Пушкин захохотал, по обычаю, а за ним захохотали и все. Но хозяин сказал серьезно, что он не шутя это говорит, и в доказательство крикнул: «Эй! Одеваться скорее!»

На этот барский крик никто не отозвался: оказалось, что и в передней, и в людской – ни души. Люди, уверенные, что господа занялись делом, пошли справлять новоселье.

– Ну, нечего делать, оденусь сам, – сказал Павел Воинович, – но на кого же оставить дом?

– А домовой-то, – крикнул Пушкин.

– Ха-ха-ха-ха!

– Ага! – раздалось с обеих сторон дома.

– Слышишь? Отозвался, – сказал поэт, – теперь можно отправляться спокойно. Слышали, господа?

– Слышали, слышали!

– Если слышали, так можно отправляться, – сказал хозяин.

И все отправились.

Только что господа со двора, а люди на двор пришли, смиренно присели в передней, как будто нигде не бывали, моргают глазами, думают, господа забавляются себе.

– Чай, до утра просидят? А?

– Фу, как спать хочется!..

– Ну, здоров пить!..

– Вот это что, так ли пьют… да я…

– Тсс! черт ты! ревет!

– Что, ничего.

Только что эту беседу в передней заменило всхрапыванье и свист носом, вдруг в комнатах поднялись стук, треск, возня.

– Вася! Слышишь?

– А?

– Что это, брат, господа-то передрались, что ли, а?

– Что?

– Господа-то… слышишь, как возятся?..

– А Бог с ними!

– Ну и то.

И Вася и Петр задремали.

А между тем в дому как будто ломка идет.

Верь не верь, а вот произошла какая история. Мы уже сказали, что в обоих старых домиках было по домовому. Они преспокойно жили себе за печками и, видя, что все в порядке, хозяева благочестивы, лежали себе, перевертываясь с боку на бок. Когда Порфирий и Сашенька продали домики, пристройка и соединение их под одну крышу потревожили домовых, но они еще довольны были, воображая, что идет починка накатов и крыши. Только что постройка кончилась и чиновник, купив новенький дом с иголочки, переехал на новоселье, домовой Сашенькина домика, с левой стороны, приподнялся в полночь осмотреть, по-прежнему ли все в порядке.

«Хм, чем-то пахнет», – подумал он, выходя в пристроенную между домиками залу.

Домовой с правой стороны точно таким же образом отправился по дому дозором.

«Э-э-э! вот тебе раз! – подумал он, прислушиваясь. – Это что?..»

Только что он вышел в залу, вдруг что-то стукнуло его в лоб.

– Кто тут? – гукнул он.

– Кто тут? – отозвалось над его ухом.

– А?

– А?

– Кто тут?

– Хозяин.

– А-а-а! как хозяин? Я хозяин.

– Нет, я хозяин.

– Как – ты хозяин?

– Так, я хозяин.

– Нет, я хозяин! Вон!

– Вон? Сам вон!

Слово за слово, схватились, подняли такую возню, такой стук, грохот, что никак невозможно было чиновнику и особенно жене его не испугаться до смерти и не выбраться поскорей из дому.

Каждую ночь домовые поднимали возню и драку на чья возьмет; но ничья не брала. То же было и в первую ночь, когда барин, нанявший дом, отправился со своими гостями в клуб.

Стало уже рассветать, когда он возвратился домой; но что-то невесел, ему нездоровилось. Ночь не спал, и день не спится. Послал за Федором Даниловичем.

– Что?

– Нездоровится.

– Э? Понимаю.

И Федор Данилович прописал что-то успокоительное.

– Это порошки?

– Порошки; принимать через час.

– Очень кстати! Я бы теперь принял лучше деньги.

– Это, конечно, лучше, – сказал Федор Данилович, отправляясь к другим пациентам.

Барин протосковал вечер; настала ночь, и он, исполняя условия с домовым, лег спать и, против обыкновения, заснул.

На правой половине дома, где был дом старушки, бабушки Порфирия, барин устроил свой кабинет, а вместе и спальню. Тут же за печкой жил и домовой. Только что настала полночь, он встрепенулся, как петух со сна, и собрался с новым ожесточением на бой с соперником. Вдруг слышит, кто-то всхрапнул.

– Это кто?

И домовой подкрался к спящему, приложил ухо к голове.

– Ух, какая горячая голова! – проговорил он, отступив от постели.

– Идет! – крикнул барин во сне, так что домовой вздрогнул и на цыпочках выбрался вон из комнаты.

– А? Ты еще здесь? – гукнул домовой с левой половины, столкнувшись с ним в дверях.

– А ты еще не выбрался вон? – сказал, стукнув зубами, домовой с правой половины, вцепясь в соперника.

Пошла пыль столбом. Возили, возили друг друга – уморились.

– Слушай: ступай вон добром!

– Ступай вон как хочешь, добром или не добром, мне все равно.

– Слушай: домов много.

– Много, выбирай себе.

– Ты выбирай, я постарше тебя.

– Это откуда… я и сам счет потерял годам.

– Не считай по годам, а мерь по бородам.

– У меня обгорела в 12-м году.

– Слушай, пойдем на мир.

– На мир так на мир. Давай мне дом с богатым убранством, со всеми угодьями, дом теплый, сухой, да чтоб в доме ни одной человеческой души не жило, чтоб дом был про меня одного, про дедушку-домового: я знать никого не хочу! Чтоб дом был игрушечка, а не дом.

– Видишь! Смотри, какой дом придумал: про тебя одного. А кто такой дом будет про тебя строить?

– Не мое дело.

– Молоденек надувать.

– Ну, как знаешь.

– Постой, подумаю.

– Подумай.

– Подумаю, – повторил сам себе домовой с правой стороны, – подумаю, нет ли такой хитрости на свете.

Воротился за печку и стал думать; не лежится; вылез, ходит по комнате да твердит вслух: «Хм! Игрушечка, а не дом! Игрушечка, а не дом!»

– Что? – проговорил барин во сне.

– Построить дом, чтоб был игрушечка, а не дом! – отвечал дедушка-домовой, занятый своей мыслью и продолжая ходить из угла в угол.

– Игрушечка, а не дом, – затвердил и барин во сне, – игрушечка, а не дом!

Ночь прошла, домовой ничего не выдумал, а барин встал с постели, закурил трубку, велел подавать чай и начал ходить, как домовой, задумавшись и повторяя время от времени:

– Игрушечка, а не дом!.. Что за глупая мысль пришла мне в голову, ничем не выживешь – построить в самом деле игрушечку, а не дом?.. А что ты думаешь? Построю![309]

Продолжая ходить по комнате, курить трубку за трубкой и рассуждать сам с собою о постройке не простого дома, а игрушечки, барин выведен был из этой думы докладом человека, что пришли из магазинов за деньгами.

– Ах, канальи! Я им велел вчера приходить! – выкрикнул барин. – Мошенники! Просто ждать не будут!.. Надо им еще что-нибудь заказывать… Кто там?

– Да там фортепьянный мастер, мебельщик, из хрустального магазина, да и еще из каких-то магазинов.

– Позови фортепьянного мастера.

Немец вошел.

– За деньгами?

Немец поклонился.

– Отчего ты вчера не пришел? А? – прикрикнул барин.

– Все равно, – отвечал немец.

– Нет, не все равно! Вчера был день, а сегодня другой… Ну, слушай, вот еще что мне нужно: можно сделать вот такой маленький рояль, в седьмую долю против настоящего?

– Хм! игрушка? я игрушка не делаю, – отвечал немец.

– Нет, не игрушка, а настоящее фортепьяно, в эту меру.

– Это что же такое?