– Ты всерьез?

– Серьезнее и быть не может. Между прочим, большое спасибо за практические занятия. Теперь даже ты не можешь утверждать, что я сильна лишь в теории. Как только станет известно, что я умею и разыскать антикварный предмет, и удостоверить его подлинность, ко мне повалят валом.

– И ты думаешь, все так просто? – Мак смотрел на Кейди, как на помешанную. – Ну, значит, тебя ждет большой сюрприз! Одно дело – отслеживать слухи и просеивать информацию ради полезных крупиц, сидя за компьютером, дома и в полной безопасности. Совсем другое – изымать вещь у незаконного владельца. Ты что, уже забыла, чем все чуть было не кончилось сегодня вечером? Эта часть бизнеса чаще всего сопряжена с большим риском, потому что действовать приходится среди настоящих акул!

– Только не пытайся запугать меня. – Кейди надменно вскинула подбородок. – Если понадобятся кулаки, я их найму.

– Да ты просто обезумела, – хмыкнул Мак. – Хочешь взяться за то, что тебе не по силам? Ладно, оставим это. Ты сейчас не в себе. Возможно, это приступ паники.

– Я не в панике, я в ярости! Уж как-нибудь сумею отличить одно от другого!

– Слушай-ка, Кейди…

– Вон! – перебила она, выставив указующий перст в сторону балконной двери. – Вон отсюда немедленно!

– Я-то уйду… – Мак помедлил, застегивая пуговицы рубашки, и добавил задумчиво: – А вот ты, по-моему, перегибаешь палку.

– Ничего подобного! Я требую, чтобы ты ушел сию секунду. Если ты в чем и прав, так это в том, что на сегодня с меня хватит волнений и не мешает выспаться.

– Разумно. – Он наклонился подхватить с пола ветровку, сунул ее под мышку и пошел к двери со словами: – Обсудим все за завтраком.

– Никакого завтрака не будет, по крайней мере общего завтрака. И я не стану больше консультировать для «Потерянного и обретенного», даже если это означает голодную смерть!

– Но поговорить-то мы можем?

– Зачем? Нам нечего сказать друг другу. Я уже не твой партнер по бизнесу, я твой конкурент!

– Мне случалось подключать к работе и конкурентов.

– Наверное, они ничего не имели против тебя лично, а я имею, заруби это себе на носу. И вообще долго мне ждать, пока ты наконец уйдешь?

Пожав плечами, Мак вышел на балкон. Там все еще лило. Он обернулся в последний раз.

– Однако быстро я превратился в негодяя.

Вместо ответа Кейди бросилась к двери и с силой захлопнула ее.

Темный мужской силуэт исчез за перегородкой.

Вот тебе и мужчина ее мечты! Недаром говорят, что действительность до мечты просто не дотягивает.

На другой день, перешагивая порог своей квартирки в уютном кондоминиуме, Кейди все еще была сердита. «Дом, милый дом» встретил ее тишиной и безлюдьем. Странно, раньше она не замечала ни того, ни другого или по крайней мере привыкла к тому и к другому.

В будущем в связи с расширением дела ей, вероятно, предстоит много путешествовать. Значит, дома она будет появляться лишь от случая к случаю. Вряд ли ее будет беспокоить тишина.

Заглянув в спальню только для того, чтобы оставить саквояж, Кейди включила автоответчик. Посланий было три, и вопреки благим намерениям перед мысленным взором на миг возник Мак. Вдруг он раскаялся и теперь будет валяться у нее в ногах, моля о прощении? Не то чтобы это заставило поступиться принципами, но мольбы всегда приятно послушать.

Тем более что трудно представить Мака Истона в этой роли.

Однако среди посланий не было ничего от него. Первое было от компании по мобильному сервису – что-то рекламное. Кейди не прослушала и трети. Зато второе заставило опуститься в кресло с круглыми от ужаса глазами.

Оно было от Сильвии.

– «Прости, у меня мало времени, звоню, только чтобы ты знала, что тетя Веста мертва – утонула в бассейне во время одного из своих дурацких ночных заплывов. Все говорит о том, что с ней приключился приступ паники и она совершенно утратила ориентировку, тем более что подсветку упорно не включала. Наверное, она просто не сумела добраться до лесенки. Похороны во вторник, я еще позвоню насчет деталей…»

Третий звонок был от родителей.

– «Приезжаем на похороны Весты, но долго не задержимся…»

Весты Бриггз больше нет, думала Кейди в тупом отчаянии.

Нет больше грозной повелительницы «Шатлейна». Невероятно! Как будто мир перевернулся с ног на голову.

Долго сидела она так, не в силах заняться делом, глядя в темнеющее пространство гостиной. Сухие глаза саднило. Лучше бы уж слезы!

Ах, Веста, Веста! Она была чем дальше, тем невозможнее и эксцентричнее, но ухитрилась остаться незаурядной личностью. Ее имя знал каждый хоть немного знакомый с миром искусства. Знал ее, завидовал ей – но не любил.

Кейди думала о том, что похороны будут многолюдными, но вряд ли на них будет пролито много слез.

– Так что там у тебя не задалось с последним заданием, папа? – полюбопытствовала Габриэла.

Мак подавил вздох и упорно продолжал созерцание гобелена. Это был во всех отношениях замечательный гобелен: начало восемнадцатого века, один из целой пасторальной серии, изображавший охоту на единорога – то есть нечто, гармонично спаявшее в себе мечту с реальностью. Краски, особенно живые в красной и синей части гаммы, сами по себе были редкостью, если учесть возраст плотной шерстяной основы и шелков вышивки. Полотно бурлило жизнью и энергией, каждый из многих десятков персонажей был индивидуален внешностью, позой, своим занятием. Еще больше поражала своим разнообразием живая природа: тут было все, от оленей до грифонов. А уж что касается растений, детальность их изображения просто ошеломляла.

Серия гобеленов была предоставлена музею частным коллекционером. В числе прочего это редкое событие давало Маку возможность увидеться с дочерью: пообедать вместе и потом побродить по выставке.

Посещение музеев было семейной традицией и страстью. Со своей женой Рейчел Мак познакомился на выставке импрессионистов, на втором курсе колледжа, и большинство их свиданий протекало также в музеях и выставочных залах. С рождением ребенка традиция не прервалась: Габриэла отправилась на свою первую встречу с прекрасным в детском сиденьице за спиной отца. Ей не было тогда и года.

После смерти Рейчел Мак и вовсе с головой окунулся в атмосферу музеев. Вместе с дочерью он посетил несметное число их, ища утешения в предметах искусства, самое существование которых говорило о нетленности человеческой природы, о неизбывности законов бытия.

Позже, когда им обоим, каждому по-своему, пришлось столкнуться с проблемами подросткового периода, Мак сделал очень важное открытие: музеи и галереи могут, пусть ненадолго, примирить между собой два поколения. Там ему удавалось временно отложить терновый венец отца-одиночки. Кто-то водил дочерей на балы, Мак Габриэлу – на выставки. Среди картин, статуй и старинных редкостей им удавалось находить общий язык даже в те моменты, когда больше нигде это было просто невозможно.

В летний период, во время каникул дочери, он взял привычку выезжать в заморские сокровищницы культуры: Эрмитаж, Лувр, Прадо и множество других прославленных европейских музеев. В каникулы покороче они обычно колесили по стране, добавляя к уже осмотренному новое: «Метрополитен» в Нью-Йорке, Художественный институт в Чикаго, Художественный музей в Сиэтле и прочее, и прочее…

– Что тебе в голову взбрело? – спросил он неохотно.

– Ради Бога, папа! Это же я, твоя единственная дочь и наследница. Мне ли не знать, когда что-то у тебя идет вкривь и вкось? Вот ты, например, всегда знаешь, что у меня новый парень.

Мак повернулся от гобелена и адресовал «дочери и наследнице» испытующий взгляд. С самого детства она была именно Габриэлой – не Габи или, скажем, Эли. Рейчел настаивала на этом, и так оно пошло. В детском саду дочь с ходу объявила воспитательнице, что будет откликаться только на полное имя. То же самое повторилось в школе, как начальной, так и средней. Сейчас Габриэле исполнилось девятнадцать, она была уже первокурсницей, но ничто не говорило о каких-либо переменах в ее жизненной позиции.