Невестка молчала – только чуть опустила голову.

– Аспиратор пусть постоянно будет в палате. Исикура часто дышал, лицо было мокрым от слез и слюны.

– На сей раз все кончилось благополучно, но никто не может гарантировать, что это не повторится. Надо внимательно следить за больным.

Старик высунул из-под простыни руку и пошевелил ею, стараясь привлечь внимание.

– Что, дедушка?

– У-у…

– Ничего-ничего. Попробуйте сказать медленнее.

– У-у…бей…те с. ко…рее…

– Что?! – Кобаси склонился над стариком, почти касаясь его лица. – Разве можно так падать духом? Надо крепиться!

– Тя…тяжело… так тяжело… – И Исикура отвернулся к стене.

– Нельзя, нельзя так. Понятно? Ну-ка, смотреть веселей! – Кобаси похлопал по иссохшей руке старика.

– Наоэ… Наоэ-сэн…сэй…

– Его сегодня нет, – объяснила Норико, вытирая больному лицо. – Но он скоро придет.

– Убей…те… про…шу…

– Вам же сказали, дедушка, не надо об этом думать. Доктор спас вас, а вы… Разве так можно?

– Все… Не могу больше… не хочу… – И Исикура беззвучно заплакал, уткнувшись лицом в подушку.

Когда Норико подошла к дому Наоэ, шел уже второй час.

В коридоре было пусто, дверь заперта. Норико испытывала странное волнение. Казалось бы, не впервые, но…

Последний раз она была здесь дней десять назад. А может, и больше. Но сегодня она была незваной гостьей.

«А вдруг он не один? – подумала Норико, отдергивая руку от звонка. – Надо было позвонить…»

Она уже раскаивалась, что согласилась пойти к нему. Но ведь не по своей воле… Зато удастся увидеть Наоэ. Норико почти убедила себя, что он дома и ждет ее.

Чуть поколебавшись, Норико нажала на кнопку звонка. К двери никто не подошел. Норико позвонила еще раз и еще – никакого результата. Подождав немного, она опять позвонила и приложила ухо к двери. Звонок пронзительно звенел. Если хозяин даже и спит, должен услышать.

«Все-таки у него кто-то есть». У Норико защемило сердце. Раз не открывает, значит, там женщина. «Сэнсэй и какая-то женщина…»

Норико представила себе знакомую картину: они сидят, тесно прижавшись друг к другу, и, затаив дыхание, прислушиваются к звонкам. Женщина прильнула к его груди, Наоэ обнимает ее и смотрит в сторону… Вот они на цыпочках, крадучись, подходят к двери, заглядывают в глазок… Норико сама бывала в подобной ситуации. Снаружи глазок совсем крохотный, почти незаметен, но изнутри обзор хороший.

А вдруг они сейчас смотрят на нее? Норико поспешно отошла в сторону.

За дверью по-прежнему стояла мертвая тишина.

Раздался щелчок, и из соседней квартиры вышла женщина в кимоно, прошла мимо. По тому, как она уверенно закрывала дверь, Норико догадалась: женщина живет здесь. Норико еще немного постояла, вздохнула и тоже направилась к лифту.

Спускаясь вниз, Норико задумалась: что же ответить Рицуко и старшей сестре? Сказать все, как было? Не застала дома. Но тогда она подведет Наоэ. Ведь он же сказал, что болен. Нет, этого делать нельзя. И так слишком много толков.

Только что Норико сердилась на Наоэ, теперь лихорадочно соображала, как его выгородить.

Лифт остановился. Норико вышла и сквозь стеклянную дверь вестибюля снова увидела женщину с пятого этажа: та шла по улице, придерживая полы кимоно, распахивавшиеся от порывов ветра. Норико медленно побрела за ней.

Половина третьего. Обеденный перерыв кончился, до вечера еще довольно далеко, и улочка обезлюдела. По полого спускавшейся вниз дороге Норико вышла к широкой улице. Здесь была совсем другая жизнь: с толчеей, многоголосым шумом и гулом.

Дома через два Норико заметила маленькое кафе, а вернее, стоявший в нем телефон-автомат. Она вошла, села за столик у двери и попросила чашку кофе.

Выпив в ожидании кофе воды со льдом, Норико подошла к телефону. Набрала номер. После небольшой паузы в трубке послышались гудки. Телефон у Наоэ, вспомнила Норико, жужжит как-то простуженно. Она явственно слышала сейчас его звонки. Трубку не снимали. Норико набрала номер еще раз – гудки. Сжимая в ладони десятииеновую монетку, Норико вернулась к столику, где уже стоял кофе. Она вдохнула пряный аромат.

«Может быть, вышел в магазин? Во всяком случае, к телефону бы он подошел, если бы был дома, – рассуждала Норико. – Не хочет меня видеть – можно было так и сказать. По телефону это проще».

Она отхлебнула кофе и немного успокоилась.

Было почти три часа. Уже двадцать минут, как она ушла от его дверей.

Норико подошла к телефону и снова набрала номер.

У стойки, на которой стоял таксофон, кассирша рассчитывалась с клиентом, официантка о чем-то оживленно болтала с буфетчиком.

«Все, если не дозвонюсь – возвращаюсь обратно», – решила Норико, прислушиваясь к гудкам. Третий, четвертый…

– Да, – ответил вдруг незнакомый мужской голос. Норико на какое-то мгновение даже растерялась.

– Это квартира Наоэ? Трубка молчала.

– Сэнсэй, это вы?

– Да… я… – Наоэ говорил как-то странно, точно с набитым ртом. Норико удивилась: у Наоэ была хорошая дикция.

– Сэнсэй, это я, Норико. Вы слышите меня?

– Да…

– Как плохо слышно… Вас не было дома?

– Нет…

– Я звонила, но никто не брал трубку…

– Я спал, – помолчав, сказал Наоэ.

Норико недоумевала: неужели не слышал? Или лжет?

– Вы один?

– Да.

– Я звоню из кафе, совсем рядом. Можно зайти к вам на минутку? Мадам Гёда и старшая сестра беспокоятся, послали проведать вас. Наоэ молчал.

– Так я зайду?

– Заходи.

– Вам что-нибудь нужно? Сакэ? Сигареты?

– Не надо. Все есть.

– Я скоро!

Норико взяла со столика счет и направилась к кассе.

Наоэ лежал в постели. Он был в пижаме – выходит, не лгал, из дома действительно не отлучался.

Норико внимательно огляделась: на котацу, как и обычно, стакан с сакэ, повсюду разбросаны какие-то бумаги, копии статей. Но второго стакана не видно. На столе груда журналов и книг. На кухне в раковине гора немытой посуды – прибирали квартиру давно.

– Как здоровье? – Норико сняла пальто и присела на краешек кровати.

– Простыл немного. – Голос у Наоэ был странный – вялый и невыразительный.

– А как температура?

– Нет термометра…

– Ох, горе вы мое!

Норико нестерпимо захотелось приласкать Наоэ, такого беспомощного и больного.

– Как же так… – пробормотала она, с трудом сдерживая себя. Протяни он руку, скажи только слово – и она сама бросилась бы в его объятия.

Норико склонилась над ним и обомлела: глаза его как-то странно светились – не холодным и острым металлическим блеском, как обычно, а тусклым отсветом заходящего солнца. Лицо было фарфорово-белым, щеки ввалились.

– Что с вами?

Наоэ безуспешно пытался задержать взгляд на Норико. В огромных зрачках отражалось ее лицо.

– Вам надо поспать. – Норико заботливо прикрыла Наоэ одеялом. Он устало опустил веки, будто только и ждал этого.

Норико принялась за уборку.

Через десять минут она подошла к Наоэ. Он спал очень тихо, даже дыхания не было слышно.

– Как похудел… – Она долго смотрела, точно не узнавала его. Потом тихонько вышла на кухню. Она сняла жакет и, оставшись в тоненьком свитере, вымыла посуду. Тихонько, стараясь не шуметь, подмела кухню, вернулась в комнату.

Наоэ все еще спал, отвернувшись к стене.

Чем бы заняться?

Норико собрала с котацу бумага, аккуратной стопкой сложила их на столе, поставила на место пепельницу. Толстый ковер в комнате был весь в пыли, но Норико не хотелось включать пылесос: она боялась разбудить Наоэ. Она подняла с пола газеты, расправила скомканное белье. Потом нагнулась, пошарила рукой под кроватью: может быть, что-нибудь закатилось? Рука коснулась чего-то холодного и твердого. Стерилизатор. Наоэ делал себе укол? Привычным движением Норико сняла крышку, заглянула внутрь. В коробке лежали шприцы и две пустые ампулы. Норико осторожно взяла одну. «Опий».

Опий?! Сильнейший наркотик… Даже после операций его редко прописывают больным. Только при невыносимых болях…