В тот день, когда была назначена операция, Кобаси пришел в ординаторскую пораньше, переоделся в белый халат и, устроившись на диване, развернул газету в ожидании Наоэ. Но не прошло и пяти минут, как в ординаторскую прибежала из амбулатории медсестра Савано.

– Доктор, больной пришел!

– Что там еще? – оторвался от газеты Кобаси.

– Тот паренек, которому вчера удалили ноготь.

– Ну и что? Ему же на перевязку. Сделай сама.

– Да, но… Ведь сегодня второй день и…

– Попроси, чтобы он обождал. Мне нужно поговорить с доктором Наоэ.

Скорчив недовольную мину, сестра вышла.

По сложившейся традиции, пациентов, приходивших в клинику впервые, сначала осматривал Наоэ. Он ставил диагноз, назначал лечение, и только потом больной переходил к Кобаси. Оба хирурга сидели по разные стороны одного и того же смотрового стола. Новые больные отнимали довольно много времени, но по сравнению с теми, кто приходил на повторный прием, их было немного. Случалось, правда, что болезнь прогрессировала или лечение не помогало, и тогда пациент снова возвращался к Наоэ. Кроме того, Наоэ лично осматривал больных, приходивших к нему по чьей-либо рекомендации. При всем этом освобождался Наоэ довольно быстро. Тогда он раскрывал журнал и углублялся в какую-нибудь статью. Кобаси, занятый своими пациентами, старался делать безразличное лицо. Разумеется, и опыта, и умения у Кобаси было поменьше, а потому подобное распределение обязанностей не вызывало у него недовольства. Но вообще-то Наоэ, хоть изредка, мог бы подать Кобаси совет или даже помочь ему… Однако этого никогда не случалось. Всем своим видом Наоэ, казалось, говорил: «Оставьте меня в покое». Но даже не столько его эгоизм – леденящее равнодушие, к которому просто невозможно было привыкнуть, больно задевало Кобаси…

Наоэ по своему обыкновению пришел чуть позже половины десятого.

– Доброе утро, – поздоровался Кобаси.

– Здравствуйте, – кивнул Наоэ, отвернувшись к стенному шкафу.

Кобаси притворился, будто ищет что-то на книжной полке. Взял «Клиническую медицину», перелистал страницы. Наоэ, уже в халате, направлялся к дверям.

– Сэнсэй, я хочу вас кое о чем спросить.

– Да?

Как всегда, лицо Наоэ было очень бледным.

– Это насчет Ёсидзо Исикуры. Вы все-таки решили его оперировать?

– Собираюсь.

– Я против этой операции.

– Почему же?

– Поздно. Удаление опухоли, давшей метастазы, только ускорит смерть.

– А я и не собираюсь удалять опухоль. Просто разрежу и снова зашью, а больной пусть думает, что ему вырезали пораженные ткани.

– Но… – Кобаси умолк, утратив дар речи.

Честно говоря, мысль о подобном варианте мелькнула у него вчера вечером, но он тут же отмел ее. Он просто не допускал, что Наоэ осмелится на такое. Возможно, это решение проблемы, но слишком уж жестоко…

– А больному вы скажете, что удалили все, что требовалось?

– Скажу, что удалил то, что можно было удалить.

– Но он же знает про опухоль! Как-то раз он сам взял мою руку и положил себе на живот, как раз туда, где прощупывается уплотнение.

Наоэ молчал.

– Он поймет, что мы обманываем его!

– Поймет, не поймет… Что толку гадать заранее? Сделаем – узнаем.

– Нельзя же считать больного законченным дураком! Если он спросит, что у него на самом деле, что мы ответим ему?

– Можно сказать, что у него была обширная язва.

Наоэ неторопливо застегивал халат. Кобаси почувствовал, как в нем опять закипает гнев.

– Обман все равно не скрыть!

– У него рак. Так что обманывать приходится в любом случае.

– Но резать… Разве необходимо лгать до такой степени?

– Все зависит от точки зрения.

– Когда он узнает правду, ему будет очень горько.

– Возможно.

– Как быть, когда он пожалуется, что и после операции ему нисколько не лучше?

– Выслушать молча.

– А если он припрет нас к стене?

– Не припрет.

– Почему?

– Приближение смерти человек всегда чувствует сам. Нам нет нужды говорить ему об этом.

– А…

– Больной будет молчать, сознавая, что ему уже никто не поможет. И при этом – цепляться за последнюю надежду. Он не рассердится, если ему не скажут, что у него рак…

– Но почему, почему вы считаете, что он будет молча глотать эту ложь?!

– Потому что он сам не хочет поверить в страшную правду! Не хочет думать, что это – конец. Потому что боится услышать истину. Он будет знать, что врачи лгут, но охотно поверит им. Если мы будем молчать, он постарается убедить себя сам. В конце концов, это не так уж плохо – умирать, веруя во спасительную ложь.

Внезапно во ввалившихся глазах Наоэ проглянула щемящая, отчаянная тоска. Кобаси неожиданно подумал: а может, Наоэ и прав… Нет! Все-таки это низость. Надругательство над человеком.

– Я не могу пойти на это, – твердо сказал он.

– Кобаси-сан! – В тихом голосе Наоэ зазвенели металлические нотки. – Не будьте маменькиным сынком!

– Я не маменькин сынок. – Кобаси вспыхнул. – Просто я хочу служить людям по возможности честно. Не прибегая ко лжи.

– Вы медик или родственник больного?!

– Конечно, медик.

– Тогда и рассуждайте как медик!

Наоэ смерил Кобаси уничтожающим взглядом, повернулся и вышел из ординаторской.

Операция началась, как и было намечено, в два часа дня. Исикура Ёсидзо час назад проглотил таблетку рабонала и уже почти спал, когда его на каталке ввезли в операционную. К началу наркоза он едва ворочал языком:

– Доктор, вы уж, пожалуйста… постарайтесь… неохота мне умирать…

Кобаси молча нащупал пульс. Частота ударов и наполнение были в норме.

– Доктор, – снова забормотал Исикура, – поаккуратнее… Не отрежьте лишнего.

– Спите, дедушка. – Норико взяла Исикуру за руку. – Сейчас вы заснете. Считайте: «Один, два, три…» Помедленнее.

– Хорошо, хорошо… Только вы не забудьте о моей просьбе…

– Можно вводить? – Норико обернулась к Кобаси. Тот молча кивнул. Из-под маски у него были видны одни глаза.

– Ну, дедушка, начали: раз…

– Раз…

– Еще!

– Раз…

В голубоватую, вздувшуюся под высохшей старческой кожей вену полилась анестезирующая жидкость.

– Ра-а-аз… До чего приятно…

Исикура зевнул и через несколько секунд негромко засопел.

Когда Наоэ, закончив мыть руки, надел маску и подошел к операционному столу, было уже два часа тридцать минут. Бестеневая лампа ярко освещала обнаженный живот Исикуры, выступавший из белых простынь правильным ромбом. Наоэ внимательно вгляделся в его дряблую кожу, потом рукой в резиновой перчатке слегка надавил на желудок. У нижнего края прощупывался плотный комок. Он не выпирал наружу, но при нажатии пальцы сразу же встречали сопротивление, словно наталкивались на какое-то твердое тело. Точные границы опухоли при поверхностном осмотре определялись с трудом, однако, вне всяких сомнений, она была не меньше, чем в пол-ладони.

– Скальпель! – коротко приказал Наоэ, определяя длину разреза.

Исикура крепко спал.

Поскольку было заведомо известно, что операция будет несложной, специалиста-анестезиолога решили не приглашать, и наркоз давал Кобаси. Ассистировала Норико.

– Начнем?

Кобаси молча кивнул в ответ. Скальпель вонзился в тело под грудиной, затем устремился вниз, описал у пупка четкий полукруг вправо и снова заскользил вниз по прямой линии. Разрез, обычный при резекции желудка. За острием потянулась алая полоска крови.

– Зажим!

Наоэ, зажав края разреза, быстро остановил струившуюся из раны кровь. Со стороны его движения могли показаться немного замедленными, но пальцы, захватывавшие сосуды, двигались безостановочно. В считанные минуты остановив кровотечение, Наоэ снова потребовал скальпель. За откинутой кожей, под мышцами, виднелась крепкая беловатая ткань брюшины. Норико взяла крючок и слегка раздвинула ткани. Наоэ ловко приподнял пинцетом брюшину и легонько коснулся ее острием скальпеля. Образовалось небольшое отверстие.

– Ранорасширитель!