Очень поучительно проследить, хотя бы на небольшом числе примеров, как менялось со временем отношение теологов разных конфессий к идее биологической эволюции. Их первая реакция на «Происхождение видов» была резко отрицательной. Дарвинизм обвиняли не только в безбожии, но и в крайне вредном влиянии на мораль и прочие общественные устои. Однако шли годы, новая теория завоевывала умы, а ничего катастрофического не происходило. Общество менялось, но довольно плавно, без катаклизмов; люди не превратились в один момент в дикарей; принятые в викторианской Англии понятия о нравственности еще долго оставались прежними. И, хотя современные представления об этике и социальных нормах во многом очень далеки от тех, что существовали в Европе во второй половине XIX в., «аморальная» теория Дарвина в этом никак не повинна.
Уже в конце жизни Дарвина стало ясно, что идея эволюции – это всерьез и надолго. К этому же времени относятся первые попытки как-то совместить религию и эволюционное учение. Одним из первопроходцев стал американский миссионер и проповедник Майнот Дж. Сэвидж, выпустивший в 1876 г. книгу под знаменательным названием «Религия эволюции». В эволюции он видел процесс раскрытия божественных сил, ведущих природу вперед и вперед, к максимальному совершенству в лице человека. То, что мы происходим от животных предков, ничуть не унижает человеческого достоинства, а наоборот, доказывает возможность прогресса и достижения в будущем еще более славных высот. Сэвидж писал: «Моя родословная началась миллионы лет тому назад, а заканчивается в Боге, [и] я не вижу достаточных оснований стыдиться того долгого и прекрасного пути, по которому мы прошли»{482}.
Христианство в течение многих веков учило, что человек пал после совершенного Адамом и Евой первородного греха, из райского совершенного образа рухнул к низменному животному состоянию. Дарвинизм и в целом эволюционизм видят все с точностью до наоборот. Человек не деградировал, а возвысился над животным миром, эволюционируя от простого к сложному. Эту идею довольно быстро восприняли либерально мыслящие теологи, в первую очередь протестантские. Уже в 1906 г. один из них писал, что «восхождение от ничтожества животной жизни к духовному освобождению… это более вдохновляющая идея, чем церковная догма о падении с мистических высот в пропасть испорченности»{483}.
Со временем богословы стали делать и более революционные заявления. В 1941 г. в Германии теолог Рудольф Бультман выпустил небольшую книгу «Новый Завет и мифология». В ней он призывал «демифологизировать» евангельскую историю, то есть убрать из Нового Завета все, что трудно принять образованному европейцу середины ХХ столетия. Нельзя, доказывал Бультман, «пользоваться электрическим светом и радио, прибегать в случае болезни к современным лекарствам и клиническим средствам и в то же время верить в новозаветный мир духов и чудес»{484}. Современный человек (читай – человек, выросший и воспитанный в одной из развитых европейских стран) уже не способен принять средневековую картину мира во всей ее святой простоте. Никто уже не верит в Бога как в «некое находящееся на небе существо». Нет и ада – «мифического подземного мира у нас под ногами». Если священники будут и дальше настаивать на буквальной вере в библейские чудеса, они просто потеряют свою паству. А причиной всему – наука, которая побуждает людей отказаться от слепой доверчивости, послушной веры в авторитет священных книг и требует рационального, трезво-скептичного взгляда на мир. Бультман нашел в себе смелость вслух обозначить свершившийся факт. Наука и теология поменялись ролями. Наука уже не служанка богословия, а вполне эмансипированная дама, самостоятельно решающая, как ей думать и как поступать. В ХХ столетии сами богословы оказались в роли догоняющих. Первые критики Дарвина отвергали его теорию с порога за то, что она противоречит Библии. Но уже век спустя еще один известный немецкий теолог, католик Карл Ранер, рассуждая об отношениях теологии и естествознания, писал: «…теология в этом диалоге должна действовать очень умеренно, намного больше должна слушать, чем говорить, потому как она практически не может внести свой вклад в сферу знаний, свойственных материальной сфере»{485}.
Не подумайте только, что проблемой соотношения эволюции и религии в прошлом веке интересовались лишь протестанты или немцы. Дарвин и дарвинизм поставили все христианские конфессии перед нелегкой задачей, как им реагировать на вызовы Нового времени, как не превратиться в архаичный пережиток Средневековья.
В католической церкви тоже были теологи, пытавшиеся синтезировать религиозную и научную картины мира. Наверное, самым известным из них стал француз Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955), сумевший соединить в одном лице, кажется, несоединимое. Монах-иезуит и ученый-палеонтолог (специалист по третичным млекопитающим). Глубоко верующий христианин и биолог-эволюционист. Кабинетный мыслитель и охотник за ископаемыми, совершивший несколько экспедиций в Центральную Азию. В качестве биолога Тейяр получил большую известность как один из первооткрывателей «китайского человека», или синантропа, который сейчас считается представителем вида Homo erectus (человек прямоходящий, он же питекантроп). Как мыслителя его знают по книге «Феномен человека»{486}, где он нарисовал грандиозную эволюционную эпопею развития природы и человека. Эта вселенская мистерия начинается в так называемой точке Альфа (момент Большого взрыва), а завершается в точке Омега, в которой материальный космос растворяется в Божественной полноте, а человечество становится Сверхчеловечеством. Точка Омега и есть заданная свыше конечная цель эволюции, состояние предельного совершенства. (Напомню, что большинство современных биологов считают, что у эволюции нет никакой заранее заданной цели.) В основе эволюции, по Тейяру де Шардену, лежит действие духовного, божественного начала, орудием которого выступает все тот же дарвиновский естественный отбор, «незрячий» и неумолимый.
Подобно многим смелым мыслителям, думавшим в диссонансе со своей эпохой и средой, Тейяру пришлось много писать «в стол». Генерал ордена иезуитов запретил ему не только печатать труды по философии и богословию, но даже преподавать с университетской кафедры. Тейяр, послушный сын церкви, подчинился, хотя до конца жизни пытался добиться публикации своих неортодоксальных трудов, обращаясь даже в Ватикан. Они были обнародованы только после его смерти. Кстати говоря, Шарден оказался едва ли не единственным из современных католических богословов, которого переводили и издавали в атеистическом Советском Союзе (хотя и с купюрами).
При этом нельзя сказать, что все без исключения иерархи римско-католической церкви были антиэволюционистами. Еще при жизни Шардена, в августе 1950 г., римский папа Пий XII выпустил энциклику Humani generis, в которой говорилось, что Ватикан не запрещает изучение эволюции человеческого тела, как «возникшего из предсуществующей живой материи». При этом «католическая вера обязывает нас считать, что [человеческие] души непосредственно сотворены Богом». Пий XII сделал оговорку, что считает эволюционное учение всего лишь приемлемой гипотезой, в пользу которой пока нет убедительных доказательств. Прошло менее полувека, и в 1996 г. другой римский папа, Иоанн Павел II, заявил, что реальность биологической эволюции подтверждена множеством научных данных и уже не может считаться «только гипотезой»{487}. При этом он подтвердил мнение своего предшественника, что эволюционная теория способна объяснить происхождение только человеческого тела, но не его души.
Православное богословие в лице некоторых своих представителей тоже старалось идти в ногу со временем. В 1970-е гг. авторитетный греческий теолог Александр Каломирос развивал идеи об «эволюционировавшем звере Адаме» и утверждал даже, что «кто отрицает эволюцию – тот отрицает Священное Писание»{488}.
