— Только большая просьба — о нашем разговоре никому, — доверительно прошу я собеседника. — Вот когда соберу материал, тогда, исходя из него, можно будет составить список вопросов для интервьюируемого.

Леонов явно удивлён:

— А чем наш Мельников-то отличился? Нет, своё дело он знает, хотя, бывает, порой перегибает палку со своим авторитарным подходом. Но ведь его, как я слышал, к нам вроде как на перевоспитание определили. Он же до этого в райкоме комсомола работал завотделом.

— Да? — я сам себе напоминаю взявшую след борзую, но стараюсь этого не выдать своим видом. — Что же он такого натворил?

Виталик явно смущается, смотрит в пол, даже розовеет, как девушка, затем всё же решается:

— Говорят, за разврат. Вроде как приставал к сотруднице.

— Вот оно как, — я всем своим видом выражаю смесь удивления и разочарования. — Да за такое и из комсомола можно вылететь.

— Так очень даже может быть, что и вылетел бы, но у него отец в обкоме партии работает, наверняка заступился.

— Интересная петрушка, — бормочу я себе под нос. — А кем работает, не в курсе?

— Вроде как отдел строительства возглавляет.

— Ясненько, ясненько… Что ж, Виталий, спасибо за помощь. Вот так, глядишь, написали бы хвалебную статью, а потом получили бы люлей из горкома комсомола.

— Всегда рад помочь, — облегчённо улыбается Леонов.

Итак, что мы имеем… Мельников в опале, но, похоже, влияния его папаши хватило, чтобы договориться или непосредственно со следователем, или даже с начальником РОВД. Вряд ли выше, не думаю, что он на короткой ноге с руководством УВД или областного ГАИ. Однако доказать связь Мельникова-старшего с тем же Лукошкиным пока не представляется возможным.

А если обратиться за помощью к Семибратову? Как-никак он мой должник, может, что-нибудь и придумает. Тем более и телефон его домашний есть, сам предлагал звонить, если что… Однако, если посмотреть на этот вопрос с другой стороны, он же не начальник УВД, и вряд ли даже с ним дружит, чтобы просить разобраться с этим делом.

— Сеня?

Я оборачиваюсь и вижу… Да ладно! Это же моя бывшая одноклассница Танька Виноградова. Мы с ней вообще за одной партой сидели. Стоит, улыбается, машет мне рукой… Как же она изменилась! Только глаза всё те же, зелёные, в которых можно утонуть. В школе, сколько её помню, всегда была какая-то нескладная, но при этом веселушка и заводила. Училась хорошо, и даже списывать давала, поскольку, как я уже заметил, сидели мы с ней за одной партой.

В школьные годы я был влюблён в Нинку Сорокину, сидевшую за соседней партой по правую руку от меня, а Таня была мне… ну, просто другом. Она вроде бы и не претендовала на моё внимание, хотя впоследствии я вспоминал, как она время от времени бросала на меня странные взгляды, значение которых я тогда не понимал. И после выпускного класса мы с ней так и не встречались. Даже на встрече одноклассников в 85-м, которую организовала (вернее, организует через 8 лет) неугомонная Ритка Хвостова, когда собрался/соберётся практически весь класс. Говорили, что Таня второй раз вышла замуж и уехала с супругом и дочерью из Пензы то ли в Ленинград, то ли в Москву, точных сведений у бывших одноклассников не имелось.

Сейчас же это была высокая, ненамного ниже меня, стройная молодая женщина. При этом даже модное пальто не могло скрыть размер её прелестей.

— Таня, неужто это ты⁈

Я подошёл к ней, улыбаясь, она тоже улыбалась, демонстрируя прекрасные, жемчужного цвета зубки.

— Привет! А я тоже смотрю — ты или не ты? Оказалось, ты. И ведь совсем не изменился… Почти не изменился, всё-таки восемь лет прошло.

— А ты вот изменилась, причём явно в лучшую сторону.

— То есть ты хочешь сказать, что в школе я была дурнушкой? — притворно нахмурилась она.

— Вовсе нет, ты была хорошенькой, а сейчас стала королевой.

— Ой, да ладно, — не смогла она сдержать смех. — Скажешь тоже, королевой… Кстати, ты вроде бы в медицинский поступал, я слышала?

— Ну да, закончил Саратовский мединститут, сейчас прохожу интернатуру в Сердобской районной больнице, в терапевтическом отделении.

— Это ты, получается, терапевт?

Кажется, обе статьи обо мне в «Молодом Ленинце», посвящённые моим подвигам на охоте и интервью после выступления хора профсоюзов в Кремле, прошли мимо неё. Ну что ж, пусть останусь пока для Татьяны в некотором роде инкогнито.

— Что-то вроде того…

— А в Пензу надолго?

— Пока, думаю, на недельку. Мама под машину попала. Перелом голени, нога в гипсе. Так-то и соседка, и сестра её — моя тётя — помогают, но с недельку пока побуду с ней рядом.

— Ой, надо же, — округлила она глаза. — Передай маме от меня пожелания здоровья.

— Обязательно! А ты что заканчивала?

— Наш пединститут, факультет иностранных языков. Диплом в прошлом году получила. Сейчас преподаю английский в 11-й школе у 7−10-х классов. Не думала, что будет так сложно.

— Ничего, привыкнешь, — с видом человека, знающего, что говорит, заверил её я. — Я вот тоже привыкаю, в принципе, уже готовый врач, хоть сейчас кандидатскую пиши.

— Ох и болтун же ты, Сенька! — снова заливисто рассмеялась она. — Горбатого только могила исправит.

— Ну, предположим, в могилу мне ещё рано. А вот в кафешку зайти погреться и перекусить не отказался бы, а то с утра в бегах. Составишь мне компанию?

— В принципе, торопиться мне некуда, иду как раз из школы, давай заскочим. Тут поблизости есть кафе «Парус», можно туда.

Популярный среди самой разношерстной публики за свою доступность, и прежде всего среди студентов соседнего худучилища, «Парус» (я бы скорее назвал его столовой) располагался на территории сквера имени Лермонтова, а перед его входом находился небольшой, ещё с дореволюционных времён фонтан, по причине погодных условий, естественно, сейчас не работавший. Само кафе было классической «стекляшкой», или «аквариумом», так как вместо стен тут стояли большие стёкла, сквозь которые можно было спокойно разглядывать сидящих внутри посетителей.

Официантов тут отродясь не имелось, поэтому люди сами подходили к стойке и просили что-нибудь на свой вкус. Как говорится, дёшево и сердито. Мы взяли хинкали и кофе с бутербродами, усевшись за единственный свободный столик в надежде, что к нам никто не подсядет, и принялись за еду, перемежая её разговорами.

На вкус эти тестовые комочки к настоящим грузинским хинкали не имели никакого отношения. Но было в них что-то такое (возможно, обилие капусты в фарше), что делало их весьма адекватными на вкус и позволяло констатировать, особенно учитывая их цену, что «а ничего так, вкусно».

— В школе, значит, английский преподаёшь, — как бы продолжая начатый на улице разговор, сказал я. — А в личной жизни у тебя как, если не секрет?

— Да какой уж тут секрет, — вздохнула она, ковыряя вилкой уже второе хинкали. — Ещё в институте за сокурсника замуж выскочила, да только нас на год всего и хватило. Молодые были, глупые. Хорошо хоть детьми обзавестись не успели… Сам-то как, не женился? А то обручального кольца я на твоём пальце не вижу.

— Так я тебя ждал.

— Сеня, ну я серьёзно!

— Так и я серьёзно. Кто знает, может, судьба и берегла меня от серьёзных отношений для того, чтобы я встретился именно с тобой. И тебе урок она преподала с первым браком, оказавшимся… хм… с браком, — немного плоско скаламбурил я.

— Да уж, с браком… Ну да правильно ведь говорится, всё, что ни делается — к лучшему. Во всяком случае, какой-никакой опыт семейной жизни у меня теперь есть… Слушай, только сейчас вспомнила! Мы с мамой смотрели концерт к 7 ноября прошлой осенью, там выступал наш пензенский хор, исполнили две песни, и ведущая оба раза объявила, что слова и музыка какого-то Арсения Коренева. Мама ещё спрашивает меня, не тот ли это Сеня Коренев, что с тобой в школе за одной партой сидел? А я говорю, что и не знаю. Признавайся, ты?

— Эх, расколола ты меня, — притворно вздыхаю я. — Но сочинительство песен для меня всего лишь хобби, я ведь даже нот не знаю. В голову иногда приходит что-то время от времени, записываю в тетрадку. У меня командировка на пару месяцев в село Куракино была, работал там в амбулатории, и как-то председатель колхоза заманил в Куракино хор профсоюзов под управлением Октября Гришина. Слыхала про такого? В общем, после концерта посидели в баньке, там я и напел ему несколько своих песен, а он возьми и попроси у меня разрешения их исполнять. В смысле, своему хору. Мне не жалко, пожалуйста. То, что две из них прозвучали на концерте в Кремле, для самого стало приятной неожиданностью.