— Так это нужно на улицу идти, ловить…

— Пусть тётя Валя такси вызовет, у неё же есть дома телефон… Ну-ка, вставай, пройдись по комнате без костыля.

Она осторожно опустила ногу на пол, я не стал помогать ей вставать с кресла — с моей стороны это был чисто психологический ход. После чего она с опаской перенесла вес тела на ещё недавно сломанную ногу.

— Смелее, — подбодрил я её.

Через пару минут она уже вполне бодро передвигалась по комнате, а на её губах застыла счастливая улыбка.

— Ох, Сенечка, это кроме как волшебством я назвать не могу.

— Ты про это волшебство, смотри, особо не распространяйся, — напомнил я. — Не хочу становиться подопытным кроликом.

— Да что ты, я никому!

— Я знаю, просто напомнил, — улыбнулся я. — Как вообще с гипсом ходить, не очень удобно?

— Снять бы его к чёртовой матери, так под ним чешется всё время. То и дело туда спицу вязальную просовываю и чешу, чешу…

— Откуда у тебя спица? Ты ж не вязала никогда…

— Валя дала, она вяжет, у неё их много… Сеня, ты всё равно какой-то бледный.

— Да, поспать бы я сейчас не оказался. А потом поесть.

— Может, сейчас и поешь?

— Нет, ещё подташнивает. Лучше посплю.

И я отправился на боковую. Проспал до девяти утра воскресенья. А днём пришла тётя Зина. При ней мама делала вид, что нога побаливает и передвигалась с костылём. Я запоздало подумал, что и тётке надо было какой-нибудь подарок привезти, не догадался, балда. Но она даже и не и вспомнила о подарке, зато сразу напомнила про спину.

— С тех пор ведь так и не болит, — кудахтала она. — Ну так, бывает, иногда что-то вступит, но ненадолго. Не то, что раньше.

— А я вам говорил, что худеть надо, и тяжёлого не поднимать. Тогда бы вообще не вступало.

— Да разве ж при такой жизни можно тяжёлое не поднимать. Из Ваньки-то так себе помощник хромоногий… Сень, ну может получится у тебя с его ногой что-нибудь сделать, а?

— Да нет же, тёть Зин, не в моих это силах! — сказал я, приложив руки к груди. — Там ногу ломать надо, мне что, молотком по ней садануть и наощупь под кожей кости в кучу собрать?

— Ой мамочки, — скривилась Зинаида, явственно представив эту жуткую процедуру.

— То-то и оно, — вздохнул я. — Очень хотел бы помочь Ивану, но я не волшебник.

Утром понедельника, как следует выспавшись и плотно позавтракав, иду на почтамт, заказываю междугородный звонок. Телефон приёмной Настина я помнил наизусть.

— Здравствуйте, Ольга Ивановна! Это Коренев, интерн.

— А, Арсений… Доброе утро! Что это вы решили позвонить?

— Я в Пензе. На этой неделе меня точно не будет, у меня мама под машину попала…

— Господи, ужас-то какой! — вполне, показалось, искренне, раздалось на том конце провода.

— Живая она, — успокоил я собеседницу, — хотя перелом голени — не самая хорошая штука.

— Ой, ну главное, что живая. Голень, конечно, неприятная вещь, но лучше, чем сломать, к примеру, шейку бедра. У меня мама в 67 лет шейку бедра сломала, так и не встала, через год ушла…

— Сочувствую, Ольга Ивановна, — вздохнул я. — Так вот я и звоню, чтобы вы передали кому там следует: в отдел кадров, Настину, Штейнбергу… В общем, на этой неделе меня точно не ждите. Буду у мамы своего рода сиделкой. А больничный я задним числом привезу.

— Передам, Арсений, конечно, передам. Маме вашей здоровья!

После этого отправляюсь в Ленинский РОВД, искать Лукьянова-Лукошкина. Пора выяснить, что за петрушка творится с этим наездом.

— Старший лейтенант Лукошкин Виктор Алексеевич, есть такой, — говорит дежурный.

— Я сын женщины, наезд на которую он расследует. Могу я с ним поговорить?

— Вроде был у себя. Кабинет №36… Стойте! Паспорт предъявите, я запишу в журнал, потом можете идти.

Очереди у нужного кабинета не наблюдается, поэтому коротко стучу согнутым указательным пальцем в покрытую облупленной краской поверхность и, услышав с той стороны: «Войдите», толкаю дверь, переступая порог. Старший лейтенант Лукошкин в форме, а шинель и ушанка с кокардой висят на стоявшей в углу вешалке. По виду старлей ненамного меня старше, лет около тридцати, рыжие щёточки усов, и сам он рыжеватый, причём уже с большими залысинами.

— Вы по какому делу, гражданин? — встречает он меня вопросом.

— По наезду на мою маму Надежду Владимировну Кореневу, которое вы ведёте.

— Ага, — щурится он, — то есть вы её сын? Паспорт покажите, пожалуйста.

Я протягиваю ему раскрытый, с золотым гербом на обложке паспорт гражданина СССР, которой тот берёт как-то даже брезгливо, двумя пальцами, словно тот измазан дерьмом. Листает до последней станицы, потом возвращает мне.

— Присаживайтесь… И что вас интересует, гражданин Коренев?

— Интересуют подробности. Кто был тот водитель, что совершил наезд? Установлена ли его вина? И собирается ли он возмещать физический и моральный ущерб?

Про то, что мама уже здорова, что и должна подтвердить рентгеноскопия, я молчу. Есть снимок перелома при поступлении в медицинское учреждение, а уж что там дальше случилось — пусть списывают на чудо.

Лукошкин смотрит на меня, как на врага народа, и его усишки начинают топорщиться и даже, такое ощущение, шевелиться, как у таракана.

— Гражданин Коренев, свидетелями даны показания, что потерпевшая сама — повторяю, САМА выскочила под колёса автомобиля гражданина Мельникова.

Ах ты ж… Сучёныш!

— Вот оно как? Могу я с этими показаниями ознакомиться?

Он поиграл желваками, но всё же молча вытащил из выдвижного ящика стола тоненькую папку с надписью на ней «Мельников», развязал тесёмки, вынул три листочка и подвинул их мне.

Я стал вчитываться в показания свидетелей. Действительно, гражданки Ивановская, Вдовикина и гражданин Смыслов поставили свои подписи под заверениями о том, что некая женщина (впоследствии оказавшаяся гражданкой Кореневой Н. В.), побежала через переход, когда ещё горел запрещающий сигнал светофора.

М-да, плохо, что пока ещё нет камер наблюдения, и можно манипулировать показаниями свидетелей. Потому что в правоте слов матери я не сомневался. Да и тётя Валя — соседка, заходившая к нам и в субботу, и в воскресенье — подтвердила её слова.

— Это же ложь, — сказал я, подвигая листы обратно. — Мама и её соседка Валентина Фёдоровна Огурцова, которая с ней была в тот момент, в один голос утверждают, что для водителей уже горел сигнал, запрещающий движение.

— Ваши мама и, как вы говорите, соседка — лица заинтересованные. А это, — он постучал согнутым указательным пальцем по папке, — это показания нейтральных, незаинтересованных свидетелей. Какой им интерес говорить неправду?

Он вперил в меня взгляд своих блеклых глаз, и какое-то время мы играли в гляделки. Старлей сдался первым. Дёрнул усиками, насупился.

— У вас ещё имеются ко мне вопросы?

— Имеются… Освидетельствование на алкоголь проводилось?

— Проводилось, Мельников был трезв.

— А кто он вообще такой, этот Мельников? Где работает?

Снова пауза. На этот раз короче.

— Мельников Игорь Александрович, секретарь комитета комсомола политехнического института. Я удовлетворил ваше любопытство?

— Если не секрет, кто его родители?

— А это, если хотите, спросите у него самого, — он посмотрел на часы. — Извините, мне уже нужно уходить.

— Что ж, и на том спасибо, — сказал я, поднимаясь.

Вот интересно, думал я, покидая кабинет, он по собственной инициативе извратил факты или ему была дана команда свыше?

Из РОВД я сразу же направился в политехнический институт. Примерно полчаса ушло на выяснение личности этого самого Мельникова. Помог пятикурсник, комсорг 32-й группы Виталий Леонов. Я ему закатил байку, будто являюсь внештатным корреспондентом молодёжной газеты «Молодой Ленинец», и получил задание написать хвалебную статью про секретаря комитета комсомола политеха Игоря Мельникова. Но сначала решил поговорить о нём с его товарищами по комсомольской работе, собрать, так сказать, информацию.