– Возьму, если того пожелаю, – проговорил он. – Я руку твоей дочке предлагаю, Чернской княгиней хочу сделать. За это любая из Милошевых девчонок на косе бы удавилась. А ты говоришь – не губи! Насмешил ты меня, Казик. Помнишь, было время, звал я тебя так? Вот и сейчас пришла охота старое вспомнить. Давно это было. Вспомни, как ты меня называл?

– Помню.

– Владек. – Княжеский мучитель сверкнул улыбкой, блеснули в темноте ровные зубы. – Так и зови теперь, раз все решено, тестюшка.

Хоть и не боялся Проха людей, а от улыбки этой шерсть по хребту сама ощетинилась. Лют был Злой человек. Взглядом одним, казалось, из князя кровь выцеживал, выматывал душу тихим насмешливым голосом. Но не таков был князь Казимеж, чтобы без бою сдаваться. Горячая была в нем кровь, хозяев Бяломястовских. Самого Томаша Твердой Руки.

– Тогда был ты Владеком, а сейчас Чернский господин. Так и звать тебя буду, – отозвался он твердо, с трудом выдерживая взгляд гостя. – Велик мой долг, но не больше княжеской чести. Хочешь – взыщи с меня. Тебе ни книги, ни перстня, ни посоха для того не надо. Если же нет – так и не вспоминай. Дочь тебе отдаю. Давай о деле переговорим, чтоб недомолвок промеж нас не осталось. Разговору не оберешься, если за Эльжбету приданого не дам. На Элькину руку что возьмешь? Деньги? Камни? Мертвяков? Гончие у меня отменные – лучшую свору?..

Проха, уже подползший совсем близко к заветной сумке толстолицего – с волшебной книгой да копченой свиной ножкой, заслышав последнее, зарычал было. Обиженный не столько словами хозяина, сколько прозвучавшей в них надеждой, что откупится он от гостя племенными собачками. Толстолицый оглянулся, подхватил с земли сумку и прижал к необъятному животу, погрозил Проходимке рыхлым кулаком. А Злой человек покачал головой. Не нужны были ему деньги, камни, холопы, собаки.

– Приданое хочешь дать? Мне, Черному князю Владу? – Он насмешливо приподнял бровь. – Пинту крови младенческой?.. Или ты не слышал, что я другой не пью… Не надо мне от тебя ничего, Казик. Я тебе по Землицын час благодарен буду за то, что ты для меня сделал. Ты мне глаза на силу мою открыл. Без тебя кем бы я был: мелким князьком, благодушным, ленивым да охочим до баб? Был бы я Чернским государем, но с твоей легкой руки стал я Черным Владом. Так что ничего мне от тебя не надо. Нынче сила моя такова: что пожелаю, все сам возьму. И низкий тебе за то поклон.

Гость насмешливо склонил голову. Толстяк, видно все же слушавший господский разговор, заерзал, напоминая о себе господину.

– Что тебе, Коньо? – не глядя, бросил через плечо тот, кто желал, чтоб называли его Владеком.

Коньо припустил к хозяину мелкой рысью, лишив Проходимку последней возможности добраться до желанного лакомства. Проха приуныл, послушал вполуха, как шепотом совещаются гости, и потрусил прочь.

Уже сворачивая за угол, к кухне, он услышал:

– Есть в Черне одна надоба. Возьму за Элькой приданое. Небольшое, но учти, князь, за такое приданое и о тебе народ доброго не скажет. Не побоишься на одну черту с Кровавым Владом встать?

Казимеж кивнул: согласен, мол. Снявши голову, по волосам не плачут.

– Маги. Двое-трое, – четко, властно проговорил Злой человек. – Не ниже золотника, но лучше манусы. И с договором полного герба – подчинение жизнью. Можно каторжных…

Казимеж что-то заговорил в ответ, но Прошка уже не слышал. Из кухни потянуло свежим хлебом, шкварками… и собачий дух зашелся от радостного предвкушения. Девки, что при кухне, его не обидят. Подобраться поближе, как кухарка отвернется, и…

Получил, кажется, что хотел. Вот он – сытный куш.

Иной бы почел величайшим счастьем, Землице бы вечерню отслужил, с березовым ходом вокруг храма, обедами для бедноты и прочими приметами княжеской радости. Шуточное ли дело: получить в зятья самого Чернца. А на душе скверно, неспокойно, тягостно.

Откуда радости взяться.

Много лет ждал он, что придет за ним Кровавый Влад. Что вспомнит старое. Но нет, не так прост был Владислав Радомирович. Не станет он тратить людей и золото на бессмысленную войну. Ловок князь. С другой стороны решил зайти. К Эльке посватался.

Казимеж задумчиво преодолел гостевое крыло охотничьего дома и отправился к себе. Плясало на черном фитильке рыжее пламя свечи. Метались по сторонам тени. И в этих беспокойных тенях чудилась угроза.

Ноги сами повернули не в хозяйские покои, а налево, в небольшую спальню. В комнате было темно, но бяломястовский князь сразу понял, что его ждали. Белое пятно выделялось на фоне стены. Якуб Белый Плат, наследник Бялого, сидел на постели. Не ложился – поджидал отца.

– Зажег бы свечу, Кубусь, – проговорил Казимеж.

В темноте закрытое белым платком лицо сына походило на голую кость. Сверкали в прорезях отбеленного полотна глаза – точно огоньки в глубоких глазницах. Словно сама Безносая пришла и ожидает князя для последнего разговора. От подобных мыслей на душе стало еще муторнее.

Благо Якуб, как послушный сын, поднялся к постели, открыл жаровенку с угольями и зажег свечу. Наваждение развеялось. Помянув радугу с ее присными, Казимеж сел возле свечи, не давая теням даже приблизиться к нему. Словно из их неверного трепыхания мог соткаться его будущий зять.

– Что скажешь, Якубек? – начал он, помолчав. – Прибыл Чернец. Готов Эльку взять. Я отдал. А все сердце не на месте. Как подумаю, что придется землю нашу, исконную, Кровавому Владу отдать – так кошки на душе скребут.

Якуб приблизился к отцу, положил руки на плечи.

– Не казни себя, – проговорил он. – В том я виноват. И никто другой.

– Да в чем твоя вина? – вскинулся Казимеж. – Радуга виновата. Судьба твоя несчастливая. Но не ты. Ты, Кубусь, лучший советчик мой.

– Советчик, но не наследник для Бялого. Будь я силен, не как прежде был, хотя бы как Иларий, не стал бы ты отдавать руку Элькину чернскому душегубу. А так, сам знаешь, какой из меня защитник земле бяломястовской…

Якуб замолчал, рассеянно поправил платок на лице. Казимеж не нашелся что сказать. Все пересказано было не раз и не два за последние годы.

– Ты, отец, правильно поступил. Владислав Чернский – нравом крут и силен, как небесный страх, но в Черне у него порядок. И простой люд туда ехать не боится, и купцы, кто честно торг ведет, тоже. Говорят, не трогает Влад тех, кто сам под княжескую руку не сунется. Может, и в Бялом при нем будет все ладно.

– Лад на крови, – буркнул бяломястовский князь. – Что ж я наделал?!

– Не надо так. – Якуб хотел было обнять отца, поднял руки – и опустил, отошел к окошку, уставился в ночную тьму, далеко, на востоке, подкрашенную едва различимой рассветной зеленью. – Порой без крови никак не обойтись. Не защищаю я чернского душегубца, но скажу одно: ко благу Бялого ты решение принял. И теперь нечего себя корить. Влад силен. Высший маг свою землю защитить сумеет. Если при силе своей он во мне угрозы не почует, так оставит жить и даст за народ бяломястовский слово замолвить. Может, мертвякам и малым магам при нем будет вольготнее. Иларий говорит, сейчас много их истинорожденные обижают, порой и до смерти мучают. А так, глядишь, переменится что-то. Иларий говорит…

– Иларий, Иларий, – не стерпел Казимеж, – целый день Иларий. Ото всех только и слышу. Иларий то, Иларий сё. Или не я уже князь Бялого, а твой Илажка? Что ты мне им в глаза тычешь? Ты родному отцу говоришь, князю своему, что при нем в его земле народ мучают, мертворожденных до смерти доводят, не при палочнике убогом, не при книжнике – при золотнике не последнем! Вон он как тебя настроил, голову задурил речами своими веселыми, взором синим. Потаскун твой Илажка! Хоть и манус лучший, из благородной семьи, а блудлив и хитер, как кот паршивый. Только жалобы мне на него. А ты этого паскудника мне в образец ставишь! Что о народе он печется вперед князя! Уж не хочет ли твой Илажка на престол бяломястовский сесть, с Черным князем вместо тебя да меня потягаться?!