В целях обеспечения большей секретности решаемых задач участники работ были ограничены только тем объёмом информации, который был им необходим для выполнения данных им поручений, поэтому Берия иногда выполнял роль курьера.

Так, генерал Пётр Семёнович Мотинов (1907–1994), доставивший в Москву из Канады образцы урана, полученные от агента Аллана Мэя, вспоминал: «На аэродроме меня встречал сам директор (глава армейской разведки Ф.Ф. Кузнецов). С большими предосторожностями я достал из-за пояса драгоценную ампулу с ураном и вручил её директору. Он немедля отправился к черной машине, которая стояла тут же, на аэродроме, и передал ампулу в машину.

– А кто там был? – спросил я потом директора.

– Это Берия, – прошептал директор»[171].

Схожими впечатлениями делится и профессор М.Н. Альтгаузен, вспоминая, как в 1945 г. он и другие специалисты по урану были вызваны непосредственно к Берии: «Мы привезли с собой образцы урановых руд, разложили у него на столе. И тут же услышали грязный мат – это помощники наркома были недовольны, что образцами поцарапали столы. Сам Берия был тактичен и внимателен. Обсуждали весь круг вопросов по разведке, добыче и переработке сырья. Совещание началось часов в 12 ночи, а закончилось к 6 утра. Нам ни в чем не было отказа – рабочая сила появлялась по первому требованию, продукты и снаряжение выдавались вне очереди. Командировочные, например, нам платили в четыре раза больше, чем другим геологам»[172].

В данном случае можно посочувствовать по поводу ночного режима работы, навязанного Сталиным своим подчинённым, и восхититься работоспособностью Берии!

Были ситуации, когда Лаврентий Павлович, вопреки байкам о его жестокости, во имя дела прощал нарушение режима секретности. Об одном из таких случаев рассказывал трижды Герой Социалистического Труда, министр, ветеран отрасли Е.П. Славский (1898–1991): «На Урале. Секретный объект – даже сверхсекретный. Не только переписка сжигалась, но и конверты любые, туда доходившие, бросал в специальную печь красноармеец. И штыком ворошил золу. И вдруг пропала страничка документа. Отвечавшую за его сохранность женщину едва успели из петли вытащить. Я позвонил Берии, все рассказал – будь что будет. И что же? Берия засмеялся в трубку и сказал мне:

– Ну, все, орол (так он слово «орел» произносил), вот теперь я тебе голову совсем оторву.

У меня уже орденов Ленина было три, и Герой Соцтруда я уже был…» Далее даже прекрасный организатор Славский не устоял от пропагандистского образа, а может быть, был обязан угодить цензуре: «А ему все равно. Оторвет. Я сидел и ждал». Так и не приведя ни одного примера зверств Берии из своей богатой практики, он вынужденно констатирует: «Обошлось. Бомбы были нужнее моей головы. Сегодня я так думаю»[173].

А может быть, в переносном смысле голову товарищу Славскому действительно стоило оторвать! Хотя он проработал в должности министра среднего машиностроения, то есть атомной промышленности, около 30 лет, страшная кыштымская катастрофа произошла из-за хронического недосмотра руководства предприятия и низкого контроля министерства. Когда же в ходе устранения последствий аварии облучилось огромное количество людей, особенно ликвидаторов – военнослужащих, зэков и т. д., на высоком уровне, при поддержке Хрущёва, была организована глубокая секретность в ущерб здоровью всех, связанных с катастрофой.

Если для выполнения работ требовался специалист, не внушавший доверия власти, то Берия вступался за него. Об этом говорит следующий случай.

«Когда Л.В. Альтшулера, не скрывавшего своих симпатий к генетике и антипатий к Лысенко, служба безопасности решила удалить с объекта под предлогом неблагонадежности, Ю.Б. Харитон напрямую позвонил Берии и сказал, что этот сотрудник делает много полезного для работы. Разговор ограничился единственным вопросом всемогущего человека, последовавшим после продолжительной паузы: «Он вам очень нужен?» Получив утвердительный ответ и сказав: «Ну ладно», Берия повесил трубку. Инцидент был исчерпан»[174].

При этом Берия был нетерпим к необоснованным доносам в рамках его личной зоны ответственности. Одно из воспоминаний, подтверждающих этот факт, принадлежит замнаркому вооружений В.М. Новикову (1907–2000).

В апреле 1942 г. майор ГБ И.М. Ткаченко был направлен Берией на заводы в Ижевск в помощь Новикову. Однако вместо помощи, он стал доносить на директора и сотрудников предприятий. По воспоминаниям Новикова, Берия лично звонил ему и просил дать характеристику мнимым вредителям. Услышав об их положительных качествах, он немедленно попросил передать трубку Ткаченко:

«Дальше слышу через каждые три-четыре слова такой мат, что… Короче, смысл сводился к следующему:

– Я зачем тебя, сволочь такую, послал к Новикову – шпионить за ним или помогать ему? За твою телеграмму ты, такая-то б…, подлежишь расстрелу. Я до тебя доберусь. Не тем делом ты занялся, я тебя помогать послал, а ты чем занимаешься? По привычке кляузы разводишь на хороших работников? Расстреляю!

Ткаченко стоит не бледный, а синий, и только бормочет бесконечно:

– Слушаюсь, товарищ нарком»[175].

Как видно из дальнейшей судьбы отчитываемого майора ГБ, дослужившегося в дальнейшем до генерал-лейтенанта, и случая с будущим министром Славским, и «расстреляю», и «оторву голову, орол» было не более чем фигурой речи Лаврентия Павловича за их немалые промахи.

Показателен ещё один эпизод, говорящий об отношении Берии к сотрудникам, честно выполняющим свою работу, из жизни участника строительства первого промышленного атомного реактора в Озёрске Б.В. Горобца:

«Однажды ночью, часа в два, на объект неожиданно приехал Лаврентий Павлович Берия, который руководил всем нашим проектом. Он на поезде всегда приезжал, жил в вагоне. Приехал, а караульный солдат его в цех не пускает, предъявите, мол, пропуск. Парню говорят:

– Ты что не видишь, кто перед тобой?

Он уперся и требует пропуск. Так и не пустил Берию! И тот вернулся в свой поезд. Мы, когда узнали об этом, думали, всё – настал парню конец, расстреляют. А Берия этого солдата поощрил двумя месяцами отпуска! За то, что тот бдительно охранял объект, не отошел от требований устава. Жалко Лаврентия! Сейчас его имя поганят, но если бы не его энтузиазм, твердость, решительность, жесткость, то не известно, появилась бы у нас ядерная промышленность, во всяком случае, так быстро, как она появилась. То, что американцы сделали за семь лет, мы сделали за три. И во многом – благодаря Берии. Хороший мужик был! Но это только моё мнение. Я его не навязываю»[176].

Приведём любопытный случай, описанный в воспоминаниях заслуженного геолога, лауреата Ленинской премии В.П. Зенченко (1931–2018), также в немалой степени характеризующий Берию:

«Когда занимались ураном в Краснокаменске, геолог Кирилл Петрович Лященко рассказал удивительный случай из своей жизни. <…> Так вот, его однажды вызвал к себе Берия. И при генералах спросил:

– Как вы думаете, может рудник «Мраморный» быть перспективным?

Лященко с ходу ответил:

– Как геолог могу сказать, что предварительной разведки там не было, но то, что увидели в пройденных штольнях, показывает – наши ожидания не оправдываются. Силы необходимо перебрасывать на другие участки.

И тогда ему Берия заявляет:

– Сейчас Вы пойдёте вон в ту комнату, и у вас будет два часа времени. Потом вы подпишете то, что сейчас сказали. Ещё раз хорошо подумайте.

Через два часа, минута в минуту, его вызвали. Берия спросил: