Но Уайетта сейчас волновала не судьба кораблей в море, а судьба острова и его строений. Ветер в двенадцать баллов оказывает давление в семнадцать футов на квадратный фут, то есть в три тонны на стену обыкновенного дома средних размеров. Хорошо построенный дом мог выдержать такое давление, но этот ураган должен был превзойти все мыслимое.
В соответствии с замерами Уайетта, скорость ветра внутри урагана достигала 170 миль в час, что означало давление более ста футов на квадратный фут. Этого было достаточно, чтобы поднять в воздух человека и унести его в неизвестном направлении. Достаточно, чтобы, обрушившись на стены дома, завалить его, чтобы вырвать с корнем большое дерево, смести плодородный слой земли с полей, погубить плантацию, сравнять с землей кварталы лачуг и хижин.
Поэтому-то Уайетт и прислушивался к ветру с необычным интересом.
Они сидели в окопе, уже полном воды. Стоки работали с полной нагрузкой и походили на струи воды из брандспойта, но воды в окопе не убывало. Вода неслась по всему склону глубокими потоками, размывавшими мягкую землю. Но Уайетт знал, что это скоро кончится – когда ветер еще усилится, он поднимет эту воду с поверхности земли и превратит все вокруг в мятущуюся водную пелену.
Этот дождь, обрушивший на землю миллионы тонн воды, был главным двигателем урагана. Полмиллиона тонн на каждую квадратную милю пространства, над которым он двигался, высвобождали громадное количество тепла, порождавшего мощные круговые вихри. Это была гигантская – три мили в диаметре – турбина с почти непредставимой мощью.
Мысли Костона были сосредоточены на другом. В первый раз в своей жизни он был по-настоящему напуган. В своей работе он имел дело в основном с людьми и появлялся в горячих точках планеты, чтобы отразить в репортажах студенческие волнения в больших городах, войну в джунглях, государственные перевороты и тому подобное. Природные катаклизмы были не по его части.
Когда он попадал в беду, он всегда надеялся на себя, на то, что ему удастся придумать что-нибудь, кого-нибудь убедить или уговорить. Сейчас, в первый раз, он с тревогой осознавал, что никакие разговоры тут не помогут. Убедить в чем-либо ураган было так же бесполезно, как спорить с бенгальским тигром. Более того, тигра, на худой конец, можно было застрелить, а против урагана человек был абсолютно бессилен.
Он с некоторым интересом слушал Уайетта на мысе Саррат, когда тот рассказывал об ураганах, но больше его все-таки интересовал сам Уайетт, чем предмет его лекции. Теперь он жалел о том, что был тогда так рассеян. Он толкнул Уайетта локтем.
– Сколько это будет продолжаться?
Темная фигура Уайетта повернулась к нему, и он услышал у самого уха:
– Что вы сказали?
Он тоже приложил губы к уху Уайетта и громко повторил:
– Сколько это будет продолжаться?
– Около восьми часов, – прокричал Уайетт. – Потом у нас будет небольшая передышка.
– А потом?
– Еще десять часов того же, только с другой стороны.
Костон был потрясен размерами предстоящего мучительного испытания. Он думал, что все закончится за три-четыре часа.
– Хуже будет? – прокричал он.
Уайетт ответил, как ему показалось, с холодным юмором:
– Он, собственно, еще не начинался.
Костон еще сильнее сжался в окопе, стараясь укрыть голову от разящих дождевых струй, и подумал в отчаянии:
– Неужели может быть еще хуже?
Солнце скрылось, и непроглядная темень кругом освещалась только вспышками молний, сверкавших теперь все чаще и чаще. Раскаты грома поглощались шумом падающей воды и ревом ветра. Его скорость, как решил Уайетт, еще больше возросла, хотя точно определить ее без приборов было уже невозможно. Ясно было одно – она давно уже перевалила за крайний пункт шкалы Бофорта.
Уайетт подумал о вопросе Костона – будет и хуже. Этот человек явно не имел никакого представления о силах природы. Если посреди этого урагана взорвать атомную бомбу, ее энергия пропадет – будет поглощена ураганом, куда более мощным катаклизмом. При этом Мейбл при всем его крутом нраве был еще не все, на что способна природа, – Уайетт знал, что были зафиксированы еще более сильные скорости ветра, например, предельные скорости торнадо.
Но торнадо невелики по размерам. Сравнивать их с ураганами все равно, что сравнивать истребитель с бомбардировщиком. Истребитель быстрее, но бомбардировщик в целом куда мощнее. А ураган в бессчетное число раз мощнее любого торнадо, мощнее любой другой системы ветров на земле.
Он вспомнил, что в 1953 году, когда он учился в Англии, в западной Атлантике возник исключительно опасный ураган. Он двинулся на север и чуть не вычерпал воды Северного моря так же, как сейчас Мейбл расправляется с заливом Сантего. Все дамбы в Голландии были сметены, и большая вода устремилась на равнины, принося разрушения, какие Европа не знала за много столетий.
Доусон держал руки прижатыми к груди. Он промок до костей и начинал думать, что уже никогда не сможет просохнуть. Если бы он не любил спортивную рыбную ловлю, он решил бы уехать в какую-нибудь пустыню, где никогда не бывало подобных ветров, скажем, в Долину Смерти. Но он любил рыбную ловлю и воду и знал, что если выживет, обязательно вернется сюда. С другой стороны, стоило ли вообще уезжать отсюда? Почему бы ему не поселиться на Сан-Фернандесе? Ничто не держало его в Нью-Йорке, и он мог свободно выбрать себе место жительства.
Он усмехнулся при мысли о том, что даже в этом случае он будет выполнять программу, предписанную ему его секретарем Вайсманом, сильно преуспевшем в том, чтобы перекроить мантию Хемингуэя по доусоновской фигуре. Разве Хемингуэй не жил на Кубе? Ну его к черту! Он захотел остаться здесь и останется.
К своему удивлению, он не чувствовал страха. Неожиданная твердость, которую он обнаружил в себе перед лицом Розо и его молодчиков, очищающее признание Уайетту что-то перевернули в нем, открыли в нем источник мужества, который до сих пор был задавлен или использовался с негодными целями. Сейчас он должен был быть напуганным, потому что он никогда не попадал в столь ужасные обстоятельства, но он не боялся, и сознание этого наполняло его неизведанной силой.
Покрытый с ног до головы липкой глиной, он лежал в залитой водой дыре под хлещущими дождевыми струями и чувствовал себя почти счастливым.
Ураган достиг своей высшей точки сразу после полуночи. Стоял ужасающий рев, злобный рык чудовищной мощи, который один мог разорвать на куски мозг. Дождь уменьшился и превратился в водяной туман, несущийся параллельно земле со скоростью более ста миль в час и как и предвидел Уайетт, вода с поверхности земли тоже была взметена вверх яростным ветром.
Молнии теперь били беспрерывно, освещая бледным светом гряду холмов, а однажды, когда Уайетт поднял глаза, он увидел вдали контуры гор Массива Всех Святых. Вот что устоит против урагана, так это они. Глубоко укорененные в недра земли, они могли соперничать с ураганом в силе, и он должен был обломать свои зубы о них. Быть может, этот барьер укротит злобу урагана, и он продолжит свой путь через Карибское море лишь для того, чтобы умереть где-нибудь от полученной им раны. Может быть. Но Сан-Фернандесу от этого легче не станет.
При свете очередной молнии Уайетт увидел, как какой-то громадный и плоский предмет, словно кружащаяся игральная карта, пронесся над их головами. Он ударился о землю ярдах в пяти от их окопа и тут же вертикально вознесся наверх. Что это было, он не знал.
Они лежали в окопе, прижимаясь к жирной глине на дне, оглушенные сумасшедшими воплями бури, насквозь промокшие и дрожащие от холода, потрясенные происходившей вокруг них игрой невиданно мощных сил. Однажды Костон неловко поднял руку над головой, и ее швырнуло вперед с такой силой, что он испугался, не сломана ли она. Если бы удар пришелся с другой стороны, несомненно, так бы и произошло.
Даже Уайетт, который гораздо лучше других был подготовлен к восприятию урагана, был поражен его злобностью. Раньше, когда он проникал в самую сердцевину урагана, его сердце наполнялось гордостью – не за себя и свою храбрость, а за отвагу и искусство человека вообще, сумевшего создать средства, с помощью которых можно было оседлать ветер. Но столкнуться с ураганом напрямую, без дюралюминиевой обшивки самолета, защищавшей слабое и уязвимое человеческое тело, было дело другое. Это был первый урок, с которым он непосредственно столкнулся на земле, и эта встреча, конечно, должна была обогатить его как метеоролога, если ему суждено было ее пережить, в чем он отнюдь не был уверен.
