Офицер перед кабинетом Брукса, оберегая покой командующего, сначала не хотел пускать к нему Шеллинга. Шеллинг, наклонившись над столом, сказал отчеканивая каждое слово:

– Если вы не дадите мне увидеть командующего в течение двух минут, в последующие двадцать лет вам придется только то и делать, что таскать якорную цепь.

Видя, что ему удалось пронять этого офицера, Шеллинг испытал некоторое чувство удовлетворения, которое, однако, тут же поглотило предчувствие того, что ему скажет командующий Брукс.

Стол Брукса, как всегда, был аккуратен и пуст, и сам Брукс сидел за ним в той же позе, что и в первый раз, словно и не выходил из кабинета в течение последних двух дней.

– Ну, капитан, я так понимаю, что вы хотите поговорить со мной срочно, – сказал Брукс.

Шеллинг проглотил слюну.

– Э... э... да, сэр. Это насчет Мейбл.

Ни один мускул не дрогнул на лице Брукса, тон его голоса не изменился ни на йоту, но словно какое-то напряжение внезапно возникло в нем, когда он буднично проговорил:

– А что насчет Мейбл?

Шеллинг набрался духа.

– Он, кажется, свернул со своего расчетного курса.

– Что значит кажется? Свернул или не свернул?

– Да, сэр, свернул.

– Ну?

Шеллинг посмотрел в серые жесткие глаза командующего и вдруг, задыхаясь и глотая слова, быстро заговорил:

– Он движется прямо на нас. Но он не должен был этого делать, сэр. Это против всякой теории. Он должен был пройти к западу от Кубы. Я не могу вам сказать, почему это произошло, и я не знаю, кто из метеорологов мог бы. Тут есть много разных факторов...

В первый раз Брукс слегка пошевелился.

– Прекратите тараторить, Шеллинг. Сколько у нас есть времени?

Шеллинг положил на стол папку и открыл ее.

– Он сейчас чуть больше, чем в ста семидесяти милях от нас и движется со скоростью одиннадцать миль в час. Это дает нам пятнадцать, может быть, шестнадцать часов.

– Ваши объяснения меня не интересуют. Мне нужно было знать время и все. – Он повернулся в кресле и поднял телефонную трубку. – Дайте мне первого заместителя... Капитан Лири? Приказываю привести в действие план "К" немедленно, – он бросил взгляд на часы, – да, восемь тридцать одна. Точно... немедленная эвакуация.

Он положил трубку на рычаг и вновь повернулся к Шеллингу.

– Не переживайте так, капитан. Это было мое решение – оставаться, не ваше. А у Уайетта ведь не было твердых фактов, он опирался на интуицию.

– Но, может быть, я был слишком негибок в этом вопросе, сэр.

Брукс махнул рукой.

– Я это тоже принял во внимание. Я знаю возможности своих подчиненных. – Он обернулся и посмотрел к окно. – Единственное, о чем я сожалею, это то, что мы никак не сможем помочь населению Сен-Пьера. Сейчас это невозможно. Разумеется, как только мы возвратимся, мы начнем работу по ликвидации последствий урагана, но и это будет нелегко. Наши корабли, видимо, понесут ущерб. – Он посмотрел на Шеллинга. – Вы знаете ваши обязанности по плану "К"?

– Да, сэр.

– Идите и приступайте к их выполнению.

Он проводил Шеллинга взором, в котором было, что-то от сострадания, затем позвал своего адъютанта и отдал ему несколько распоряжений. Оставшись один, он подошел к сейфу в стене, открыл его и стал перекладывать документы в портфель с отделениями, выложенными свинцом. Только когда он выполнил свои обязанности командующего базой на мысе Саррат, он собрал немногие личные вещи, которые хотел взять с собой, в том числе фотографию жены с двумя сыновьями из ящика своего стола.

Эвменидес Папегайкос был человеком робким. Он был сделан не из того теста, из какого вылеплены герои, и положение, в котором он очутился, ему вовсе не нравилось. Конечно, содержание ночного клуба имело свои трудности, но они были такого рода, что вполне решались с помощью денег, как от коррумпированной полиции Серрюрье, так и от местных рэкетиров можно было откупиться, чем частично объяснялись высокие цены в клубе. Но откупиться от гражданской войны было немыслимо, равно как за все золото мира нельзя было спастись от урагана.

Он надеялся, что отправится на мыс Саррат вместе с американкой, но Уайетт и война помешали этому. В некотором роде он был рад, что очутился среди иностранцев – плохое знание английского языка скрывало его страхи и нерешительность. Он сам не предлагал своих услуг, но с повышенной готовностью делал то, что ему говорили, вследствие чего он в данный момент полз по банановой плантации к верху гряды, откуда было видно море.

Тишину вокруг нарушали какие-то звуки, и помимо пенья цикад был слышен шум, происхождение которого оставалось непонятным. Он, впрочем, различал металлическое позвякивание, смутные голоса, шорох банановых листьев, странный в эту сухую безветренную ночь.

Обливаясь потом, он добрался до вершины гряды и посмотрел вниз на прибрежную дорогу. Там урчали грузовики, то и дело вспыхивали огоньки, и в ярком свете луны были видны толпы движущихся людей. Карьер, где они оставили машину Росторна, был теперь заполнен машинами, а по проселку шло интенсивное движение в ту и другую сторону.

Спустя некоторое время Эвменидес повернулся, чтобы идти обратно. Тут он увидел, что среди бананов вспыхивали огни, двигались какие-то люди. Он спустился к лощине, где схоронились его спутники, стараясь держаться в тени банановых стволов.

– Эвменидес? – окликнула его Джули, лежавшая в своем окопе под банановыми листьями.

– Да. Где Росторн?

– Еще не вернулся. Что там происходит?

Эвменидес с видимым усилием подбирал английские слова.

– Много людей. Солдаты. Армия.

– Правительственная армия? Солдаты Серрюрье?

– Да, – он провел рукой в воздухе. – Кругом.

Миссис Вормингтон негромко захныкала. Джули сказала:

– Наверное, Серрюрье потерпел поражение. Его выбили из Сен-Пьера. Что же нам делать?

Эвменидес потерянно молчал. Он совершенно не знал, что делать. Если они попытаются уйти отсюда куда-нибудь сейчас, их наверняка схватят. Если дождаться утра, их схватят утром. Джули спросила:

– Солдаты близко от нас?

– Может быть, двести футов. Вы говорите громко, они слышат.

– Как хорошо, что нашли эту выемку. Забирайтесь в свою дыру, Эвменидес. Накройте себя листьями. Подождем Росторна.

– Я боюсь, – заскулила миссис Вормингтон в темноте.

– А вы думаете, я не боюсь? – прошептала Джули. – Не шумите.

– Но они же убьют нас, – проговорила миссис Вормингтон еще громче. – Они изнасилуют нас, убьют.

– Ради Бога, тише, – яростно зашипела на нее Джули. – Они же услышат вас.

Миссис Вормингтон издала низкий стон и погрузилась в молчание. Джули лежала в окопе, думая о том, куда же делся Росторн, когда он вернется и что они должны предпринять.

А Росторн попал в трудное положение. Пересекши дорогу внутри плантации, он теперь никак не мог вернуться обратно. По дороге постоянно двигались грузовики с зажженными фарами, и даже подходить к ней было опасно. К тому же сначала он вообще ее потерял. Обнаружив себя посреди армии Серрюрье, он стал ходить кругами, запутался в рядах бананов, в ужасе натыкаясь то на одну группу солдат, то на другую и с колотящимся сердцем отбегая от них.

К тому времени, когда он немного пришел в себя, он оказался так далеко от дороги, что для возвращения к ней ему понадобилось полтора часа. У него не было иллюзий относительно того, что будет с ним, если его обнаружат солдаты. Пропаганда Серрюрье работала хорошо, и мозги этих людей были одурманены, представление об окружающем мире искажено. Для них все белые были американцами, а американцы были злыми духами в той мифологии, которой их накачал Серрюрье и его сподручные. И Росторн прекрасно знал, что его просто пристрелят на месте.

Поэтому, пробираясь между бананами, он был предельно осторожен. Однажды ему пришлось замереть почти на полчаса, прячась за стволом банана, по другую сторону которого сидела группа лениво переговаривающихся между собой солдат. Он молил Бога, чтобы никому из них не пришла в голову мысль встать и двинуться в его сторону.