Костон вылез из своей норы и быстро пополз к остаткам лачуг, каждую секунду ожидая получить пулю в спину. К счастью, после бомбежки осталось много воронок, и он мог передвигаться от одной к другой, почти не обнаруживая себя.

Наконец, он добрался до одной из лачуг и посмотрел назад. Люди Фавеля уже почти перешли поле и, как полагал Костон, будут стрелять по всему, что движется. Надо было найти укрытие получше. Слева послышались звуки боя, кто-то еще пытался сопротивляться. Он начал двигаться вправо, перебегая от одной лачуги к другой и постоянно отходя назад. По дороге он сорвал с себя гимнастерку и вытер лицо. Он надеялся, что вид белого человека заставит возможного стрелка прежде, чем нажать спусковой крючок, заколебаться. Следов армии Серрюрье не было видно, и все указывало на то, что Фавелю удалось проделать в ней дыру и что, по-видимому, некому будет его остановить.

Ему в голову пришла идея зайти в одну лачугу. Ведь убегать не имело никакого смысла. В конце концов, не собирался же он воссоединиться с солдатами Серрюрье. Лучше всего спрятаться, а затем выйти уже внутри расположения отрядов Фавеля.

Дверь была не закрыта. Он толкнул ее, она заскрипела, и он вошел внутрь. Лачуга была покинута. Она состояла всего из двух комнат, и ему не составляло никакого труда убедиться в том, что в ней никого нет. Он огляделся и увидел рукомойник, рядом висело облупленное и загаженное мухами зеркало. По одну сторону было прикреплено густо раскрашенное изображение Мадонны, по другую – штампованный портрет Серрюрье.

Он быстро сорвал Серрюрье со стены и забросил его под кровать. Если кто-то зайдет сюда, пусть не задает ненужных вопросов. Затем он налил теплой воды в таз и начал умывать лицо, в то же время чутко прислушиваясь к тому, что происходит снаружи. Через пять минут он с отчаянием увидел, что по-прежнему слегка похож на светлого негра. Обувной крем был водоотталкивающим и не желал сходить с лица, сколько он не тер его. Многие из жителей Сан-Фернандеса были даже светлее его и обладали европейскими чертами лица.

Тогда он расстегнул рубашку и посмотрел на свою грудь. Двумя днями раньше он досадовал на свою белизну, на то, что не успел загореть, но сейчас он был этому только рад. Он снял рубашку и приготовился ждать.

Звук автомобиля снаружи заставил его встрепенуться. Он решил, что тот, кто здесь ездит на автомашине, будет достаточно цивилизован для того, чтобы не стрелять в него немедленно. Он вышел в переднюю комнату и выглянул в окно. За рулем «лендровера», проезжавшего мимо, сидел белый.

– Эй, послушайте, – он бросился к двери, – остановитесь!

Человек, ведший «лендровер», оглянулся назад и резко затормозил. Костон подбежал к машине.

– Кто вы такой, черт возьми? – спросил человек, с удивлением оглядывая Костона.

– Слава Богу! – воскликнул Костон. – Вы говорите по-английски. Меня зовут Костон, я что-то вроде военного корреспондента.

Человек смотрел на него недоверчиво.

– Вы как-то быстро освоились с обстановкой, – сказал он. – Война началась только вчера, а вы уже выглядите так, словно вы не корреспондент, а нигер какой-нибудь.

– Да нет, со мной все в порядке, – заверил его Костон.

Человек поднял лежавший на сиденье рядом с ним автомат и сказал:

– Я думаю, Фавелю стоит приглядеться к вам получше. Садитесь.

– Как раз он-то мне и нужен, – сказал Костон, влезая в «лендровер» и опасливо косясь на автомат. – Вы его друг?

– Можно и так сказать. Меня зовут Мэннинг.

– Слишком жарко, – недовольным тоном заявила миссис Вормингтон.

Джули была с ней согласна, но промолчала, – выражать согласие с миссис Вормингтон по какому бы то ни было поводу было выше ее сил. Она лишь поерзала на своем сидении, испытывая раздражение от прилипшей к телу блузки и продолжая смотреть через ветровое стекло вперед. Там уже больше получаса было одно и то же – маленькая повозка, доверху набитая предметами домашнего обихода, которую толкали перед собой старик и мальчик. Они шли прямо посреди дороги и упрямо не хотели посторониться.

– Мотор скоро перегреется, если так дело будет идти и дальше, – сказал Росторн, в который раз переключая рычаг со второй передачи на первую.

– Нам нельзя останавливаться, – забеспокоилась Джули.

– Остановиться может оказаться труднее, чем двигаться, – заметил Росторн. – Вы не видели, что творится сзади?

Джули повернулась и посмотрела через заднее стекло. Машина в это время находилась на крутом подъеме. Сзади, насколько хватало глаз, тянулась длинная линия беженцев. Она видела подобную картину в кино, но никогда не думала, что ей придется увидеть ее в действительности. Это был исход народа, понуро уходившего от нависших над ним превратностей войны и тащившего с собой столько необходимого для жизни скарба, сколько можно было увезти на самых невероятных колесных сооружениях. Тут были детские коляски, в которых ехали не дети, а одежда, часы, картины, прочие предметы быта; тележки, которые тащили либо люди, либо ослы; обшарпанные автомобили Бог весть каких марок и годов выпуска, автобусы, грузовики и приличные автомобили более зажиточных горожан.

Но прежде всего там были люди: мужчины и женщины, старики и молодежь, здоровые и больные. Эти люди не смеялись, не разговаривали между собой, а уныло шли, как стадо, с потухшими глазами, опустив свои серые лица, и единственное, что выдавало их тревогу, это постоянное нервное оглядывание назад.

Росторн нажал на клаксон, делая еще одну попытку обойти упрямого старика.

– Проклятый тип, – пробормотал он. – Ну хоть бы немного сдвинулся в сторону.

Эвменидес сказал:

– Дорога – сбоку канава. Боится, упадет.

– Да, это верно, тележка его сильно перегружена, а сбоку глубокий кювет.

– Сколько нам еще ехать? – спросила Джули.

– При такой скорости часа два, – сказал Росторн, резко тормозя, чтоб не врезаться в старика.

Так они и ехали с рывками и остановками. Пешие беженцы двигались даже быстрее, чем люди на колесах, и Росторн подумывал о том, чтобы оставить машину. Но он сразу же отмел эту мысль. Продукты, воду, одеяла – все то, что им было необходимо на предстоящей неделе, пришлось бы тащить на себе.

Он сказал:

– По крайней мере, в одном отношении эта война полезна – она заставила людей покинуть Сен-Пьер.

– Но ведь не все же уйдут, – возразила Джули. – А что будет с солдатами?

– Фавелю крупно не повезет, – заметил Росторн. – Представляете, они захватывают город, и тут же его войска уничтожаются ураганом. Я много читал по военной истории, но другого такого случая что-то не припоминаю.

– Но ураган разобьет и Серрюрье, – сказала Джули.

– Видимо, да, – протянул Росторн. – Интересно, кто будет здесь собирать черепки. – Он сделал паузу. – Мне нравится Уайетт, но я надеюсь, что он все-таки ошибается в отношении урагана. Это вполне возможно. Он ведь слишком полагается на свою интуицию. Мне хотелось бы, чтобы у Фавеля сохранилась возможность бороться.

– Я тоже надеюсь, что он ошибается, – сказала Джули угрюмо. – Он ведь остался там, словно в ловушке.

Росторн бросил взгляд на нее, прикусил губу и погрузился в молчание. Время ползло медленно, наподобие их машины. Минут через пять их обогнала группа молодых людей. Они были бедно одеты, но выглядели крепкими и бодрыми. Один держал в руке пачку денег, которые на ходу пересчитывал, другой вертел на пальце сверкающее ожерелье.

– Сейчас нам очень бы пригодился ваш револьвер, Эвменидес. По-моему, они мародеры. Пока они забирают деньги и драгоценности, но вскоре проголодаются и будут рыскать в поисках пищи.

Эвменидес пожал плечами.

– Поздно. Костон взял. Я смотрел.

Наконец, в поле их зрения показался небольшой мыс. Росторн сказал:

– Ну вот, скоро мы съедем с дороги. Посмотрите, где бы удобнее это сделать. Лучше всего, если будет какое-нибудь ответвление от дороги.

Они продолжали медленно двигаться, и через некоторое время Эвменидес сказал: