Уайетт говорил, а руки его механически двигались, отмеряя нужные составные части и смешивая их в большой серебряной чаше, стоявшей посередине стола. Одновременно он смотрел на Джули. Она совсем не изменилась, только сделалась еще более привлекательной. Может, ему так казалось, потому что он давно не видел ее. Он перевел взгляд на Костона. Ему хотелось знать, какое тот имеет отношение к Джули.

– Если вы окажетесь на Мартинике, – сказал он, – там в любом баре вы сами сможете изготовить «пунш по-плантаторски». Там так много рома, что за него даже не берут денег – только за лимон и сироп.

Костон повел носом.

– Пахнет замечательно.

Уайетт улыбнулся.

– Ром делает свое дело.

– Почему ты никогда не делал этого раньше, Дейв? – спросила Джули, с интересом глядя на чашу.

– Меня никогда не просили, – сказал Уайетт, делая последнее помешивание. – Ну вот. Некоторые еще кладут туда фрукты, но я лично не люблю напитки, которые надо есть. – Он наполнил черпак. – Джулия?

Она протянула стакан, и он наполнил его. Затем, наполнив остальные стаканы, сказал:

– Добро пожаловать на Карибское море, мистер Костон.

– Замечательно! – воскликнула Джули. – Так мягко.

– Мягко, но в то же время сильно, – заметил Уайетт. – Тебе не понадобится выпить много, чтобы очутиться в отключке.

– Что ж, хорошее начало вечера, – сказала Джули. – Теперь даже «Марака-клуб» нам покажется привлекательным. – Она обратилась к Костону. – Не присоединитесь к нам?

– Большое спасибо, – сказал Костон. – Я как раз размышлял, чем бы развлечь себя этим вечером. Я к тому же надеюсь, что мистер Уайетт, как сторожил этого острова, сможет рассказать мне, что следует посмотреть на Сан-Фернандесе.

Уайетт, бросив мрачный взгляд на Джули, вежливо сказал:

– Буду рад.

На самом деле он был расстроен. Он надеялся, что Джули привлекла на Сан-Фернандес возможность повидаться с ним, но, по-видимому, она просто искала развлечений. Но какого же дьявола ей надо было для этого ехать сюда?

Костон, как оказалось, был журналистом, корреспондентом одной крупной лондонской газеты, и за обедом он веселил их смешными эпизодами из своей жизни. Затем они поехали в «Мараку», лучший из ночных клубов, который мог отыскаться в Сен-Пьере. Его владельцем был грек Эвменидес Папегайкос, который обеспечивал сочетание экзотической южно-американской атмосферы с минимумом услуг и с самыми высокими ценами. Но если не считать порядком поднадоевшего Уайетту офицерского клуба на базе, это было единственное место, где можно было культурно провести вечер.

Они вошли в прокуренную, тускло освещенную залу, из глубины которой кто-то помахал Уайетту рукой. Это был Хансен, который проводил здесь время вместе со своим экипажем. В дальнем конце был слышен пронзительный голос какого-то американца, повествовавшего с многочисленными подробностями о своих рыболовных успехах. Они нашли свободный столик, и, пока Костон заказывал выпивку на чистом французском языке, которого официант не мог понять, Уайетт предложил Джули потанцевать.

Раньше они с удовольствием танцевали друг с другом, но сейчас в каждом из них была какая-то скованность, напряженность. Они некоторое время танцевали молча, потом Джули спросила:

– Ну что, Дейв, познакомился с какими-нибудь хорошими ураганами за последнее время?

– Достаточно видеть один, и ты уже знаком со всеми, – ответил он. – А ты?

– Почти то же самое. Один полет похож на все остальные. Те же места, тот же воздух, те же пассажиры. Я иногда готова поклясться, что авиапассажиры – особый народ, не то, что мы, простые смертные. Вроде Доусона – вон того, видишь?

Уайетт вновь прислушался к резкому голосу американца, продолжавшего свои рыболовные байки.

– Ты знаешь его?

– А ты не знаешь? – воскликнула она с удивлением. – Это же Доусон. Большой Джим Доусон – писатель. Его все знают. Он постоянный пассажир на моем маршруте и чертовски неприятный, надо сказать.

– Слышал о таком, – сказал Уайетт.

Джули была права. Имя Большого Джима Доусона было известно во всех уголках земного шара. Предполагалось, что он хороший писатель, но Уайетт не был настолько компетентен, чтобы судить об этом. Во всяком случае, критики считали именно так. Он посмотрел на Джули и сказал:

– А Костон тебе не кажется неприятным?

– Нет, мне он нравится. Он один из таких вежливых, невозмутимых англичан, о которых пишут в романах, знаешь, такой тип тихони с неизвестными глубинами.

– Он один из постоянных пассажиров?

– Нет, я увидела его впервые в прошлом рейсе. И совсем неожиданно встретила его здесь, на Сан-Фернандесе.

– Ты, конечно, приложила максимум стараний, чтобы он чувствовал себя здесь, как дома.

– Нет, это было просто гостеприимство. Помощь иноземцу в чужой стране. – В глазах Джули зажегся озорной огонек. – Что такое, мистер Уайетт, да вы никак ревнуете?

– Может быть, – проговорил Уайетт грубовато. – Если, конечно, мне стоит ревновать.

Джули опустила глаза и слегка побледнела. Дальше они танцевали в неловком молчании. Когда музыка прекратилась, они направились к столику, но тут Джули подхватил шумно веселый Хансен.

– Джуди Марлоу! Что вы делаете здесь, в этой дыре? Я ее умыкаю, малыш Дейви, но возвращу в целости и сохранности. – Он стремительно увлек ее на танцевальный круг и принялся выписывать шаржированную самбу, а загрустивший Уайетт присоединился к Костону.

– Сильная штука, – сказал Костон, поднимая бутылку и разглядывая ее на свет. – Хотите?

Уайетт кивнул и стал смотреть, как Костон наполняет бокал.

– Вы здесь по делу? – спросил он.

– Упаси Боже! – воскликнул Костон. – У меня была неделя отпуска, и поскольку я оказался в Нью-Йорке, я решил завернуть сюда.

Уайетт посмотрел в умные глаза Костона, пытаясь понять, говорит ли он правду.

– Здесь нет ничего особенного для отдыха. Лучше вам отправиться на Бермуды.

– Может быть, – бросил невзначай Костон. – Расскажите мне что-нибудь о Сан-Фернандесе. Какая у него история?

Уайетт кисло улыбнулся.

– Такая же, как у любого Карибского острова, может, чуть подлинней. Сначала остров был испанским, затем английским и, наконец, французским. Французы оказали наибольшее влияние – это видно по языку, хотя здесь можно встретить людей, которые называют Сен-Пьер Сан-Педро или Порт-Питер. Вообще язык страшно смешанный.

Костон уныло кивнул, думая о своем неудачном общении с официантом.

– Когда Туссен и Кристоф в начале девятнадцатого века выгнали французов с Гаити, – продолжал Уайетт, – народ здесь сделал то же самое, хотя этот факт не получил такой известности.

– Угу, – опять кивнул Костон. – А как здесь оказались американцы?

– Это случилось на рубеже нашего столетия. Как раз в это время американцы начали поигрывать мускулами. Они нашли, что уже достаточно сильны, чтобы следовать доктрине Монро, и участвовали в парочке войн, чтобы доказать это. Им пришлась по вкусу перспектива на правах старшего брата вмешиваться в дела других народов в этой части мира. На Сан-Фернандесе в 1905 году творилось что-то кошмарное – кровавые мятежи, восстания, и американцы послали сюда морскую пехоту. Остров управлялся ими вплоть до 1917 года. Потом они ушли, но зацепились за мыс Саррат.

– Нечто подобное произошло и на Гаити?

– На большинстве островов – на Гаити, Кубе, в Доминиканской республике.

Костон ухмыльнулся.

– В Доминиканской республике это происходило не раз. – Он отхлебнул из стакана. – Я полагаю, по поводу мыса Саррат есть какой-то договор?

– Это можно назвать и так. Американцы арендовали мыс в 1906 году за тысячу золотых долларов в год, – неплохая сумма для того времени. Сейчас, вследствие инфляции, президент Серрюрье получает 1693 доллара. – Он сделал паузу и добавил: – и двенадцать центов.

Костон хмыкнул.

– Неплохая сделка с точки зрения американцев, хотя немного и жесткая.

– То же они проделали на Кубе с базой Гуантанамо. Кастро получает от них вдвое больше, но я думаю, он предпочел бы иметь Гуантанамо, а не американцев.