"Насиловать я тебя не собираюсь…"

Видимо, в плену держать тоже не собирается. Он дает мне возможность уйти, когда его не будет в доме. Уйти, значит — сказать нет. Уйти, значит — отказаться от Сашки. Остаться, значит — сказать да. Значит, что рано или поздно, мне придется спать с ним. Я знаю, что это обязательно случится, и дело не только в том, что он этого хочет, но и в том, что даже просто глядя на его пальцы, сцепленные сейчас в замок, я вспоминаю, как они меня касались… там… между ног. И от этих воспоминаний низ живота скручивает в тугой узел. Если я останусь — я сломаюсь. Эти чувства будут меня поглощать, пока полностью не завладеют телом, разумом и душой.

Если я останусь — то перестану быть собой. Предам себя, маму, чувство собственного достоинства. Я никогда не смогу простить себя за это. И никогда не смогу простить человека, который вынудил меня поступить подобным образом.

— Да. Есть, — шепчу я, глядя отчиму в глаза. Надеюсь, он слышит мои мысли и знает, как сильно я его ненавижу. За то, что у него есть сила, а у меня нет. За то, что он может спасти Сашку, а я нет. За то, что он дает себе право хотеть меня, а я так не могу. Я не могу дать себе такое право…

— Яне Андреевне нужно будет сдать анализы, чтобы я мог назначить более грамотное лечение. Пока пусть принимает вот эти лекарства, — врач протягивает отчиму рецепт, после чего снимает очки и убирает их в футляр. — Кроме того, Рустам Довлатович, девушке необходим покой, обильное питье и хороший сон. Переохлаждаться ей ни в коем случае больше нельзя. В плохую погоду, как вчера и сегодня, пусть лучше находится дома, в тепле. Завтра, я надеюсь, вы сможете организовать ее приезд в клинику?

Рустам берет рецепт из рук мужчины и кивает.

— Безусловно, — отвечает, не спросив моего мнения. Видимо, оно ему не нужно, хотя я еще не дала четкий ответ, останусь ли с ним…

— Отлично, — удовлетворенно улыбается врач и уже обращается ко мне. — А вы, Яна Андреевна, если в следующий раз решите погулять под дождем, лучше не забудьте взять зонт. Переохлаждение может сказаться и на женском здоровье тоже. А вы — девушка молодая. Вам еще детей рожать, — усмехается мужчина, затем пожимает руку отчиму и направляется к двери.

Я изо всех сил стараюсь игнорировать взгляд Рустама Довлатовича, после слов доктора о детях. Чего он так уставился? Не собирается же он меня просить родить ему ребенка? Во-первых, мне еще и девятнадцати нет. Я не хочу становиться мамой так рано, кем бы ни был отец моего ребенка. Во-вторых, если им собрался быть отчим, то пусть катится в задницу. Это слишком… От одной мысли об этом мне становится тошно.

Хорошо, что Рустам Довлатович уходит проводить врача. Освободившись от его пристального взгляда, я чувствую себя так, будто с меня раскаленные цепи сняли. Надо же, раньше я особо не задумывалась о том, почему у него нет детей, а теперь мне интересно. Мама могла больше не хотеть, но до мамы, неужели он никогда не пытался? Не хотел? А что если детей он иметь не может?… Ну и что? Мне-то что с того?! Это вообще не должно меня волновать! Я их с ним заводить не собираюсь!

Боже, о чем я думаю?! Что за чушь?! Это его условие превращает меня в ненормальную! Поскорей бы он уже уехал… Никогда в жизни мне не хотелось остаться в одиночестве так, как сейчас.

Я прижимаю ладони к вискам, подтягиваю колени к груди и лбом утыкаюсь в них.

Лучше бы я не болела. Тогда я могла бы уйти, поехать на собеседование, сделать хоть что-то, лишь бы не находиться сейчас здесь, с ним.

— Где твой телефон? — голос отчима звучит рядом со мной. Я поднимаю голову и смотрю на него сквозь пряди волос, упавшие на глаза.

— Его забрал Максим, — сглатываю, потому что к горлу подступает горечь, стоит вспомнить о вчерашнем вечере и поведении Зверга. О том, что могло случиться, если бы не появился Рустам Довлатович. За это я ему даже спасибо не сказала… Очень трудно благодарить за спасение от принудительного секса, когда тебя опять склоняют к близости, которой ты не желаешь, только теперь используют более серьезные аргументы.

— Я оставлю свой телефон, чтобы ты была на связи. Держи его при себе, — мужчина протягивает мне гаджет. Глядя на черный тонкий айфон я думаю о звонке Регины, и сколько таких звонков я еще сегодня сброшу. Не успеваю взять его, потому что отчим отводит руку, достает одну SIM карту из гаджета, а вторую оставляет.

— Этот номер только для тебя. Его никто больше не знает. Не хочу, чтобы тебя беспокоили рабочие звонки.

Или звонки Регины.

У него есть номер только для меня…?

Забираю телефон и кладу на диван подальше от себя, будто он нечто заразное. Все, что связано с отчимом, кажется мне сейчас заразным.

— Отдыхай и не жди меня. Вернусь поздно. И прошу тебя, Яна, не нужно принимать поспешные решения. Ты слышала врача. Завтра мы поедем в больницу, чтобы сдать анализы и пройти более тщательное обследование. Один из моих ассистентов чуть позже завезет лекарства. Просто будь здесь. Не глупи, девочка. И… твой смартфон я верну.

Сжимаю руки в кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони. Смартфон — не просто последняя вещь, которую мы купили вместе с мамой, там мои фотографии с Сашкой, смешные видео, которые мы снимали. Это очень дорогая для меня вещь.

— Спасибо… — выдираю из горла слова благодарности, — этот смартфон… он…

— Я помню. Ты его покупала с мамой. Я все помню, что ты мне говорила, Яна. Повторять не нужно.

Разумеется, он все помнит. Если он назвал меня своим безумием, если даже резинку с моих волос сохранил, то о таких вещах он точно не забудет. Становится жутко от осознания того, насколько этот мужчина одержим идеей близости со мной. Мужчина, возивший меня на речку летом и учивший плавать, потому что я долго боялась учиться сама.

Наконец, решаюсь спросить о судьбе человека, который волнует меня меньше всего, но не спросить не могу. Я ведь даже не видела, что происходило вчера, после того, как убежала от машины Зверга.

— Что будет с Максимом? Что ты… с ним сделал?

Глаза Рустама Довлатовича темнеют, ноздри начинают раздуваться, а рядом с губой появляется складка. Я отползаю к спинке дивана и крепче обхватываю колени руками. Слишком свежи воспоминания о том, как он потерял контроль. То было связано с желанием, но уверена, что в ярости отчима видеть тоже не захочу.

— Это тебя не касается. Он больше к тебе не подойдет.

— А отец?

— О нем тоже забудь.

— Но Сашка…

— Я тебе уже сказал, насчет твоего брата, Яна, — цедит мужчина сквозь зубы. — Я решу вопрос, и тогда мы поговорим. Если ты будешь готова к разговору.

Еще одна отсылка к условию. Либо так, либо… Судорожно вздыхаю и прикрываю глаза. Это просто не моя жизнь. Такое не может происходить со мной. Отчим не может меня хотеть. И мне не надо принимать решение, от которого зависит дальнейшая судьба моего не родного, но любимого брата. Я глубоко вдыхаю и выдыхаю, с каждым выдохом пытаясь вытащить из себя скопившееся за сутки напряжение, но оно не уходит и никуда не уйдет, потому что я знаю — ответ дать придется. Как бы я себя не успокаивала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Когда открываю глаза, отчима уже нет рядом. Вижу его темную фигуру возле двери. Провожаю его взглядом. Не хочу, чтобы он оборачивался и смотрел на меня, и он не смотрит. Выходит за дверь и тихо закрывает ее за собой.

Он сказал, что вернется поздно. Не собираюсь думать о том, чем отчим будет все это время заниматься. Не хочу позволять своему дурацкому воображению рисовать картины того, чего не желаю видеть и знать.

Тянусь к телефону Рустама Довлатовича, чтобы посмотреть, сколько сейчас времени и самое главное, сколько времени у меня на то, чтобы хорошенько все обдумать. С ужасом замечаю небольшие ранки на ладонях. Оказывается, я продолжала вжимать ногти в кожу, и даже не чувствовала боли.