Оказавшись внизу, я теряюсь. Я понятия не имею, куда бежать, где скрыться от него, спрятаться, поэтому просто продолжаю двигаться и забегаю в кухню. Мне бы добраться до чего-нибудь, чем можно его ударить, если он последовал за мной, но как только я приближаюсь к кухонным напольным шкафам, разделяющим кухню посередине, как ладони отчима обхватывают мою талию, я теряю равновесие и практически падаю грудью на столешницу, руками сшибаю кастрюли и тарелки, стоявшие на ней. Они с грохотом падают на пол, рассекая утреннюю тишину вместе с моим визгом. Я чувствую, как он наваливается на меня сверху, запястья прижимает к столешнице, его эрекция упирается в ягодицы, а дыхание обжигает ухо и шею.

— Блядь, Яна, ты думаешь, что можешь вот так просто стоять в душе, смотреть на меня и не получить никакой реакции?! — рычит отчим и сильнее вжимается в меня, кожа на запястьях начинает гореть, а живот скручивает от возбуждение, из-за которого мне хочется умереть, исчезнуть, раствориться в пространстве.

Слезы текут по щекам и падают на холодную поверхность подо мной.

— Ты не прррравильно понял… — выдавливаю из себя объяснения, проглатывая слова вместе со слезами. — Я… уссслышала грохот… ххотел…а… узнать… все ли в поррядке…

— Зашла. Узнала, — продолжает рычать мужчина. — Почему осталась? Почему продолжала стоять и смотреть?!

— Я… не… зззнаю… Пусти меня… Мне… больно… Я только ххочу вернуть брата… и все. Тебя я не хочу. Ппп… сти меня… Я… ппросто думала, что ты… мне поможешь…

— Он же тебе не брат, Яна.

— К…кая разница, если… я его полю…била… Не всегда любовь можно… объяснить…

После этих слов, руки мужчины с запястий перемещаются на ладони, пальцы переплетаются с моим пальцами, а член так сильно вдавливается в промежность, что не будь на мне штанов, он бы уже был внутри моего тела, которое почему-то живет независимо от моих чувств, эмоций и настоящих желаний. Я ненавижу то, что происходит, а моему телу это нравится.

Что будет дальше… Что он сделает?!

— Хочешь вернуть брата — здесь, со мной останешься, Яна, — выдыхает мужчина, затем резко отпускает меня и уходит. Я слышу его удаляющиеся шаги, но сама не двигаюсь. Продолжаю лежать, прижавшись влажной от слез щекой к столешнице, и только когда шаги Рустама Довлатовича стихают где-то наверху, я позволяю себе медленно сползти на пол и зарыться лицом в ладони.

Не знаю, сколько так сижу, уткнувшись носом в ладони. Слезы давно высохли, а лоб стал горячим, и головная боль усилилась. "Хочешь вернуть брата — здесь со мной останешься…" Эти слова отчима будто нож все глубже проникают в мое сердце и причиняют невыносимую боль. Отказаться и потерять Сашку? Согласиться и потерять себя? Я не знаю, не представляю, что делать дальше…

Медленно поднимаюсь, опершись сначала о пол, затем о край стола, и оглядываю бардак, учиненный Рустамом Довлатовичем, после чего пытаюсь вспомнить, где, в каком ящике обычно лежали лекарства и градусник. Изменилось ли что-то? Пространство перед глазами плывет то ли от температуры, то ли от произошедшего на кухне между мной и отчимом. Эмоции зашкаливают и у меня никак не получается их утихомирить.

Отпихивая ногой валяющиеся на полу кастрюли и чашки, я бреду к ящикам и начинаю открывать один за одним, пока не нахожу то, что мне нужно. Уже знаю, что температура наверняка высокая, поэтому сначала проглатываю таблетку жаропонижающего, запив водой из крана, и только потом прикладываю градусник датчиком ко лбу. Тридцать девять. Неудивительно, что мне так плохо. Выпиваю еще таблетку от головы и щелкаю кнопку на электрическом чайнике. На самом деле, не хочу ни чая, ни кофе, но чувствую острую необходимость делать хоть что-то, чтобы мысли об условии Рустама Довлатовича не сводили с ума.

Слава богу, что пока я тут сидела на полу, он ни разу не спустился больше. Между ног до сих пор горит, после того, как его член в меня вжимался. Боже… Какой ужас… От воспоминаний об этих ощущениях я, наверное, никогда не смогу избавиться. Что же будет тогда, как черта между нами смоется окончательно? Как я смогу спокойно жить после этого? Любить кого-то и не презирать себя?

— Яна, — голос отчима звучит так неожиданно и близко, что я подскакиваю на месте, выронив градусник из рук. Медленно поворачиваюсь и тут же напарываюсь на пристальный взгляд, который прибивает меня к полу. Рустам Довлатович уже оделся в рубашку и брюки. Явно куда-то собрался. Невольно смотрю на поврежденную руку мужчины, замечаю небольшие ранки и припухлость. Сразу вспоминаю, как эта рука накрывала мою руку, когда он лежал на мне…

Не знаю, замечает ли отчим мое состояние — нервозность, смешанная с плохим самочувствием и жаром, но почти физически ощущаю, как темный внимательный взгляд изучает меня. Мое лицо, губы, руки. Он скользит к упавшему градуснику, к разбросанным по столу упаковкам с таблетками и кастрюлям, валяющимся на полу, после чего снова возвращается ко мне. В глубине его глаз я вижу проблеск сожаления. Неужели понял, что натворил, и решил отменить свое уродское условие? Кадык мужчины дергается, а губы сжимаются в тонкую линию. Я продолжаю смотреть на него и молчать, потому что не представляю, что могу ему сейчас сказать. Будь моя воля, я бы просто убежала как можно дальше, но если я убегу, то Сашу больше никогда не увижу. Мне нужно знать наверняка, остается ли его условие в силе?

— У тебя температура. Тебе лучше не выходить из дома. Карим говорил, что сегодня вечером ты должна прийти к нему на собеседование. Не ходи. Я договорюсь о другом дне и времени.

Собеседование? Я про него вообще забыла. Да и как можно об этом помнить, когда моя жизнь рушится на кусочки? И как отчим может сейчас говорить о такой посредственной вещи, будто не он голый прижимался ко мне несколько минут назад, не он ставил условие, не он напугал меня до чертиков…

— Что с Сашей? — решаю я проигнорировать попытку отчима продемонстрировать свою заботу обо мне. Пусть не притворяется хорошим. Я не собираюсь в это верить, ведь он ясно дал понять, что с благородством его помощь мне ничего общего не имеет. Он просто хочет получить мое тело. Вот и все. Так пошло и низко.

— Пока ничего. Я сообщу, когда все решится.

— И что… что, по-твоему, все это время должна делать я?

— Конкретно сейчас тебе следует лечь в постель. Если тебе сильно плохо, я могу вызвать врача, чтобы он тебя осмотрел. Переохлаждение может быть опас…

— Прекрати! Прекрати вести себя так словно ничего особенного не произошло! Прекрати делать вид, что заботишься обо мне! — кричу и ударяю его кулаком в грудь. Он не шевелится. Даже в лице не меняется. Поэтому я продолжаю…

— Неужели ты не понимаешь, что твое условие… оно ужасно? Как ты можешь просить меня об этом, а после притворяться, будто все в порядке?! Будто это нормально!

Я снова бью его в грудь, снова и снова, пока дыхание не сбивается, а кулаки не начинает жечь. Он продолжает просто стоять и молча сносить мою истерику, не пытаясь ее прекратить. То, что Рустам Довлатович сильно напряжен, мне ясно лишь по блеску в его темных глазах и по плотно сжатым губам.

Когда большая часть ярости выплескивается из меня, и я перестаю ощущать потребность в том, чтобы ударить его, сразу отступаю на несколько шагов назад от мужчины и опираюсь ладонью о стол, чувствуя, как от слабости подкашиваются ноги. Мужчина оказывается рядом спустя несколько секунд, обхватывает мою талию и усаживает на стол. Стол достаточно высокий, поэтому наши с отчимом лица теперь напротив друг друга. Его руки по-прежнему сжимают мою талию. И я не отталкиваю их. Больше нет сил.

— Я не притворяюсь, — тихо произносит он, — я действительно пытаюсь заботиться о тебе, Яна. Даже если ты думаешь, что это не так. Мое условие кажется тебе ужасным? То, что я тебя хочу, казалось мне ужасным намного дольше. Ты зря думаешь, что я не пытался держаться от тебя подальше. Я пытался, как только понял, что нужна ты мне вовсе не как падчерица. Я пытался, но не вышло.