– Дорого? – язвительно поинтересовался Мартин.

– Очень. Могу дать контакт дентодизайнера, – невозмутимо парировал Катр.

Мартин закрыл рот и незаметно провел языком по зубам. Не представлял, как они теперь выглядят: поводов для улыбки сегодня еще не нашлось.

Развалившись в расплывшейся от легкого прикосновения широкой вмятине на подоконнике, и опустив тяжелые веки, профессор лениво изучал Мартина с видом скучающего лекаря, принимающего отчаявшегося пациента с заурядным насморком.

– Катр, значит, ты тогда все-таки не сделал последний выбор? Где ты пропадал столько времени?

– Следующий вопрос, Мар. Про меня потом, с твоего позволения, – вежливо уклонился от ответа гость.

Мартин нервно щелкнул суставами пальцев, избегая сардонического прищура воскресшего учителя. «Надо тоже купить очки, – промелькнула мысль. – Будет чем занять руки». Руки неистово чесались от желания зарядить великому автору сокрушительный удар кулаком прямо в высокий аристократический лоб, изборожденный причудливым рисунком глубоких морщин. Больше всего боялся, что Катр снова исчезнет, растворится наваждением и оставит после себя пустоту одиночества, как в прошлый раз. Уперся глазами в почти забытое лицо друга и, приглушив голос до хриплого шепота, торопливо и без предисловий выпалил тот самый незаданный вопрос. Пока была такая возможность.

– Катр, что такое смерть?

Воздух рассеялся тишиной, отразившейся в зрачках Катра и расширившей их до черной пропасти.

– Пост, ты спятил? – профессор хохотнул, будто ему пощекотали пятки.

«Вот сволочь», – молча изумился Мартин, разглядывая сморщенное от смеха лицо и узнавая прежнего Катра: молодого, остроумного, проницательного.

– Мар, дружище, откуда ты вообще извлек это слово? Оно упразднено Сообществом, когда тебя и в Проекте не было.

Мартин распознал большие буквы и напряженно молчал. Физиономия Катра постепенно стала принимать нормальные очертания. Профессор уже не выглядел скучающим и нетерпеливо покачивал ногой в ожидании разъяснений.

– Катр, это слово я услышал от тебя. В нашу последнюю встречу. Но ты тогда не договорил, потому что отключился после пары капель какой-то слабенькой настойки, забыл? Поэтому я и не предлагаю выпить за твое грандиозное возвращение.

– Гостеприимством ты явно не блещешь, дружище, – улыбнулся Катр, поглаживая подоконник и тихонько нашептывая неразборчивые слова. Голос гудел чарующей лаской, пальцы подрагивали, выводя на белой глади невидимый узор. Резкие черты профессора исказила обескураживающая беспомощность.

Мартин завороженно наблюдал, как под парящими ладонями всколыхнулась невысокая волна, и Катр погрузил в нее руки, продолжая что-то невнятно говорить. Невольно отдавшись этому неровному ритму, Мартин очнулся от наваждения, только когда Катр, довольно ухмыляясь, протянул ему одну из чашек, извлеченных из непредназначенного для раздачи напитков места. Дымящийся черный кофе слегка просвечивал сквозь хрупкие стенки, а по краю серебрился тончайший ободок. Мартин, привыкший к основательно-лаконичной белой посуде, нервно хихикнул. Он был осведомлен об уникальном даре автора идеи цвета договариваться с системой Корпорации, но никогда не видел, как это происходит.

– Угощайся, жадина! – великодушно предложил профессор.

Мартин осторожно взял горячую чашечку и настойчиво спросил:

– Так что, ты так и не расскажешь? Не хочешь говорить или…

– Или что? – насмешливо перебил Катр.

– Или ты все забыл за это время… – выдвинул Мартин неоптимистичное допущение.

– Забыть не так просто, как тебе кажется, Мар. – Катр кивнул в сторону двери. – Разговор дорого тебе обойдется, дружок. У тебя хватит кредита доверия, чтобы я нажал на ту самую кнопочку?

Мартин мысленно прикинул количество знаков, улетающих со счета, и безрадостно согласился, не скрывая угрюмого выражения лица.

Катр легко поднялся, бесшумно прошел по комнате и с явным удовольствием нажал на платиновую кнопку, скрытую в проеме двери. В атмосфере что-то изменилось – неуловимо, но отчетливо, как перемена погоды. Это явление ни с чем не спутать даже с закрытыми глазами и окнами – накрывает глухой пеленой. Стены неравномерно сгущаются до мраморной тяжелой гладкости. Незримость для избранных – высочайший знак доверия на весьма короткий период.

– Представляешь, я впервые нахожусь в режиме абсолютной приватности, за исключением одного несущественного эпизода. А я тогда был так занят, что можно и не принимать в расчет, – пояснил Катр, вернувшись на подоконник и благожелательно оглядывая изменившуюся комнату.

– Почему это? – равнодушно полюбопытствовал Мартин. Именно в этот момент вопросы чьего бы то ни было жизненного опыта не слишком-то заботили. Тратить драгоценное время на светскую беседу казалось расточительной глупостью.

– Все просто. Сначала у меня не было необходимого количества знаков, а потом я стал считаться настолько важной персоной, что не имел больше права претендовать на полную закрытость в одиночестве – только с теми, чей кредит доверия огромен. Вроде тебя, зануда. А теперь вообще понятия не имею о своем статусе.

– А что бы с тобой сделалось, если бы ты побыл по-настоящему один на защищенном участке? – Мартин не обратил внимание на обидное слово. Давно научился фильтровать информацию и отделять ценное от ерунды, не стоящей внимания.

– Ну-у, не знаю. Я бы подавился каким-нибудь печеньем, например, а помочь некому. Был бы беспрецедентный скандал, не правда ли? Так что благодарю тебя за возможность уединенно поболтать, доктор Мартин. Катр иронично склонил набок лохматую голову и внимательно уставился на ерзающего от нетерпения друга.

– Не тяни, Кар, я больше не могу не знать, – жалобно, как стажер, ищущий ответа на пока еще недоступный пониманию вопрос, взмолился Мартин.

– Не тяну, Мар, привожу мысли в порядок. Пока отвлекаюсь на дурацкую болтовню, они, глядишь, и сформулируются. Видишь ли, это настолько очевидно, что удивительно, как умудрились сделать из незатейливой истины величайшую тайну. За линией Архива финал известен каждому ребенку, хоть раз имевшему хомяка или птичку.

– Что такое хомяк? – среагировал на незнакомое смешное слово Мартин.

Катр снисходительно хмыкнул. Лекция по зоологии явно не входила в планы профессора.

– Я расскажу тебе сказку, малыш, – начал он тихим, заговорщицким голосом. – Однажды… – сделал паузу и опять было собрался улыбнуться, но, увидев напряженное, бледное, старое лицо ученика, дрогнувшим голосом тихо заговорил.

– Мартин, ты догадываешься, что мы не случайно отделены от мира, называемого Архивом, и если кто-то более осведомлен о том, как так вышло, то я – не он. Мы находим замену простым словам, если их смысл нам не в полной мере ясен. Есть исключительные люди, им удалось выйти в Архив, но фактов возвращения назад на моей памяти не было. – Катр закусил губу, размышляя о чем-то.

– На твоей памяти? – скептически переспросил Мартин.

– Доступ к информации ограничен. Есть наш мир и Архив. Тот, кому откроется эта линия вероятности, окажется в залинейной сфере. Если, конечно, решится шагнуть в мир, который считается потусторонним. – Нет, не спрашивай, Мар, – поднял ладонь Катр, заслоняясь от закономерного вопроса. – Не я изобрел эти высокопарные термины, и не мне их объяснять.

Мартин вздохнул: убежденность, что уж профессор-то информирован лучше, чем кто бы то ни было, поколебалась.

– Мар, не дуйся. Почти никого не тяготит отсутствие сведений. Ты, как никто, знаешь, что каждый радуется имеющемуся делу и мало интересуется информацией, не касающейся личной идеи. Все заняты и довольны. Корпорация обеспечивает комфортный быт и приятные этичные развлечения. Инциденты исключены податливостью среды. Вместо пугающего слова – корректное и безликое «ушел навсегда». Право последнего выбора. Капсула покоя дает нам уверенность в достойном уходе. Я о ней кое-что знаю, но это отдельная тема.

– Отдельная? – уточнил Мартин, поглядывая на мраморную стену и прикидывая, как скоро теперь кредит доверия потянет еще одну подобную беседу.