Неотрывно следя за резкими движениями друга, Мартин вновь чувствовал себя учеником, замирающим на пороге очередного открытия. Узнавал эту рассогласованность картинки и звука: удивительно, как в сухощавом теле профессора мог поместиться грудной резонатор такой поразительной глубины. Катр любил говорить и не выносил, когда его перебивали. Было заметно, что профессора весьма воодушевляет звук собственного голоса.

– Профессор, а как же последний выбор? – Мартин не выдержал и задал новый вопрос, окончательно войдя в роль стажера.

Катр приосанился и взмахнул рукой, как будто хотел что-то показать на воображаемом макете.

– Архив – странное место. То, что трагически несправедливо считается там последним выбором, противоречит ясности своевременного исхода. Некоторые имеют непреодолимое устремление к такой альтернативе, но это решение не одобряется обществом и не защищено правом на свободу выбора. Это незаконно и даже неприлично – сбежать в непредначертанную пору, предать самого себя, уничтожить вероятность продолжения. Для кого-то тяга к самостоятельному завершению – бессильный протест, кому-то нестерпимо больно. Их мучения стараются облегчить в специальных учреждениях.

Мартин молчал, опасаясь, что ответ на каждый следующий вопрос будет все сложнее и неприятнее.

Профессор покосился на все еще матово-белую стену, отвернулся от нее и размеренно договорил, всматриваясь в пустоту.

– Добровольный уход от самого себя в архивной системе ценностей считается слабостью и непризнанным отчаянием. Ведь далеко не все из этих страдальцев хотят избавиться от сложностей, Мар, кому-то нужно неизмеримо большее.

От жалкой кривой улыбки Катра у Мартина перехватило дыхание. Очевидно, что такие подробности друг не мог узнать, только созерцая фильмы залинейного фонда в Галерее сведений. Но задать прямой вопрос о происхождении осведомленности Катра не решился.

Профессор сдержанно, но с видимой досадой проговорил:

– Еще и этичных инструментов для завершения нет и быть не может. Нужно что-то изобретать, придумывать, скрываться. После последнего проигрыша в этой безысходной игре незавидная история все равно заканчивается пустотой телесной оболочки, нуждающейся в скорбной заботе близких. Чувствуешь разницу? Если да, то поймешь, что такое наш последний выбор и почему наличие капсулы покоя все меняет.

– Катр, откуда тебе это известно? Ты говоришь, как очевидец или даже участник, – не выдержал Мартин.

– Давай будем считать, что я говорю, как сторонний наблюдатель. Или потусторонний наблюдатель. – Катр надел очки и испытующе глянул на Мартина, решая, стоит ли заходить настолько далеко в рассуждениях о бренности.

Мартин остро ощутил, что пришло время спросить про то важное, не дававшее покоя с тех пор, как отец ушел в Архив. Но Катр начал пространно и с явным удовольствием рассказывать про устройство Лабиринта, ведущего к капсуле покоя, про свое изобретение остановки возраста, плавно подбираясь к самому интересному – возвратному эффекту.

Мартин почти закричал, торопясь узнать, пока у них еще оставалось немного времени. Уже стало трудно дышать разреженным воздухом.

– Катр, капсула покоя это и есть смерть? Уйти навсегда – значит умереть? И почему, черт возьми, за линию Архива могут выйти лишь избранные? И что там, в Архиве? – игнорируя последовательность, выпалил он все вопросы на одном выдохе.

– Все просто, дружище, – печально покачал огненно-седой головой Катр. – В Архиве…

Все вокруг безжалостно залил свет, и их поглотила тишина. Губы профессора еще шевелились, договаривая ответ. Мартину так хотелось узнать, почему он никогда больше не встретится с отцом, но воздух оставался бескомпромиссно глухим: период полной свободы от мира заканчивался. Второй попытки в ближайшее время не добиться никакими заслугами.

Опасаясь, что не сдержит разочарования и зарыдает, Мартин гневно посмотрел на профессора и зарычал:

– Катр-р-р, чер-р-р-това училка!

Друзья переглянулись, сотрясаясь от безудержного хохота, как тогда, когда все только начиналось, и молодой автор идеи цвета увлеченно рассказывал научные байки стажерам, а они ловили каждое слово лектора и дружно смеялись затейливым шуткам.

– Ну что, доктор Мартин Пост, придется разобраться самостоятельно. Не сомневаюсь, тебе это по силам. Ты лучший мой ученик, малыш, – растянув тонкие губы в язвительной ухмылке, менторским тоном произнес Катр.

«Надо все-таки взять у него контакт дентодизайнера», – запланировал Мартин.

Катр беспечно пообещал Мартину скорую встречу и направился по пустому коридору к ближайшему лифту. Оказавшись в прозрачной кабинке, повинуясь хулиганскому мальчишескому порыву, направил тонкий рычажок вверх, отключил ограничение скорости и прокатился до самой башни.

Выходить профессор не планировал – слишком много историй хранил овальный зал с крышей из тонкого стекла и низенькой узкой дверью. Воспользоваться этом проходом можно было только согнувшись, что Катр однажды, очень давно, и сделал – вошел в этот мир через балкончик с черными коваными перилами. «Нет, не сейчас», – все-таки колебался Катр. Уверен был: однажды заслуженный кредит доверия позволит всюду перемещаться и теперь, несмотря на то, что за время субъективно недолгого отсутствия в мире прошел не один десяток длинных циклов. По крайней мере, сегодня никаких сложностей не возникло. Он успел посетить мастера и привести в порядок свой внешний вид, заказал новые очки и без проблем получил информацию о месте проживания друга. Прикосновения руки беспрепятственно открывали все входы и выходы, авторский кредит быта остался неограниченным. Рисковать кратковременным и совсем недавно обретенным спокойствием не хотелось. Стоит только притронуться к той самой медной панели, и не сможет противиться искушению войти в открывшуюся дверь.

«Чересчур много впечатлений для одного дня», – посетовал Катр. Лифт замер, как бы предоставляя возможность передумать. Оглядев подрагивающие пальцы, профессор все-таки решился и вышел. Приложив ладонь к скрытой в изгибе стены потускневшей медной пластинке, с негодованием обнаружил, что не может попасть в принадлежавшее ему с незапамятных времен помещение. Попробовал было остановить проезжающего мимо инструкта, но тот, попискивая, объехал профессора как неодушевленный предмет. Это было возмутительно едва ли не в большей степени, чем закрытый личный вход в башню. Стоял перед невидимой недоступной дверью, и все сомнения исчезли. Ему необходимо туда попасть.

«Кому пришло в голову лишить покойного великого первого автора прижизненного допуска к площадям Сообщества, которое основано на принципе доверия?» – раздраженно недоумевал, оглядываясь по сторонам. Было пустынно и светло, в зеркальных панелях расплывались спирали лестниц. Ими не пользовался никто, кроме механического обслуживающего персонала. Катр даже предполагал, что лестничные пролеты ведут вовсе не туда, куда кажется, но никогда не имел ни малейшего желания это проверить.

Вместо отражения Катр видел лишь размытую тень. Похлопал себя по карманам, но, обнаружив очки на носу, понял, что дело не в зрении. Это было весьма неприятно. Он вернулся, но, похоже, что-то пошло не по плану. На смену раздражению пришел азарт вместе с решением не суетиться. Неуверенно попятившись, профессор вернулся в лифт, уже не зная, ожидать ли и здесь подвоха, но кабинка тут же с тихим шелестом скользнула вниз.

Рассматривая проплывающие вверх извилины стен лестничного колодца, Катр уловил смутное ощущение одного из первых разочарований миром, хранившееся глубоко в памяти.

Как же тогда хотелось скорости! Ветра в лицо, выворачивающего веки, натягивающего на виски щеки и раздувающего губы безумной улыбкой. Отдаться холодному потоку, раскинуть руки и мчаться навстречу неизведанности, приветствуя не то начало, не то конец, наполняясь страхом, сменяющимся зарождающимся любопытством. Но здесь не было ничего даже отдаленно способствующего исполнению такого желания. Все, что можно было сделать в такие моменты – это подняться на последний этаж под самую башню, нажать на панель максимального скоростного режима спуска и падать, чувствуя, как вот-вот ноги оторвутся от пола, отчаянно зная: еще миг, и тело подхватит упругая безопасность.