В один из тех вечеров, не отдавая себе отчета в импульсивном поступке, запрыгнул на парапет, и, закрыв глаза, качнулся всем корпусом вниз, бесцельно и бездумно. После короткого полета белая гладь дороги приняла тело пружинистой мягкостью и тут же затвердела, как ни в чем не бывало, когда он, отряхнувшись, встал на ноги. Недоуменно оглядевшись и порадовавшись, что не нашлось свидетелей этому бесславному кульбиту, долго слонялся по улицам. Остаток той необыкновенно долгой ночи был проведен в компании темной пустоты и кувшинчика отвратительно сладкого амбрового напитка цвета шафрана, появившегося в стенной нише. Сил сформулировать системе Корпорации пожелания своих предпочтений не нашлось.
Улыбнувшись причудам памяти, Катр вышел на улицу, показавшуюся особенно пустынной. Затаил дыхание, прислушиваясь. Блаженно подставил лицо прохладной свежести воздуха, зажмурился от ярко-белого света, окутавшего все радужной пленкой. День затягивался, судя по высоте белесых туч, прореженных острыми лучиками. «Интересно, скоро ли будет вечер?» – рассеянно любовался небом Катр. Что толку разглагольствовать о непрогнозируемых событиях – никогда нельзя угадать, в какой момент опустятся сгустившиеся потемневшие облака и тени станут протяжными и тонкими.
Прогуливаясь вдоль ровного ряда диафанических зданий с плавающими внутри размытыми силуэтами, заглядывал в окна. Все же нельзя не проникнуться совершенством этого места: улицы широкими волнами огибают четкие силуэты строений с высокими округлыми окнами, издалека напоминающими вогнутые линзы из кремневого стекла. С любого расстояния не разглядеть полос лишнего цвета вдоль плавных границ сооружений. Эта чистая логика застывшей музыки обещала умиротворение, и он снова очарованно поверил.
Удаляясь от высокого корпуса с прозрачным куполом, в котором когда-то началась головокружительная карьера, невольно вернулся мыслями в тот день, когда стал автором идеи цвета.
***
Великим автором, а позднее и профессором, Катр оказался совершенно непредвиденно и относился к респектабельному статусу подчеркнуто иронично. Весьма забавляло слово «великий» в официальном звании. Добавлял мысленно: «И ужасный», вспоминая взрослую и печальную историю, бесстрашно рассказываемую в Архиве детям, погружаясь в особое одиночество оттого, что некому опознать цитату. Он видел свое сходство с героем этой сказки. Тоже иногда считал себя самозванцем и, опасаясь разоблачения, принимал опрометчивые, а порой и жестокие решения.
Катр был одним из немногих членов Сообщества Авторов Идей, имеющих только имя. Особый символ значимости персоны, свидетельство совершенного прорыва. Не гордился тем, что получил исключительное право обходиться без фамилии. Он ее и не помнил, поэтому представлялся именем, не сразу смекнув, что в Сообществе это, оказывается, привилегия и истинное признание заслуг. Поначалу ничего не знал о местных правилах, как и о себе самом. Но здесь это, похоже, не имело значения. По крайней мере, никто и никогда не задал ни единого вопроса. Такие тонкости стали понятны далеко не сразу.
А воспоминания о том времени, когда еще не имелось никаких регалий и он был новичком, присматривающимся к окружающей обстановке, нельзя было отнести к приятным. В тот недолгий период мучительного самоопределения маялся от безделья и ждал ассистента Юниту в слишком тесном для двоих помещении, измотанный бесцельным хождением по кругу домыслов и жаждой уразуметь свое назначение. Юнита лишний раз не попадалась на глаза, устав от неприкаянности партнера и постоянных назойливых попыток выяснить, почему она, назвавшись ассистентом, упорно не помогает ни в чем разобраться.
Раздраженный, Катр стоял перед углублением в стене. Там в очередной раз появилось вовсе не то, что было нужно. Сделав уже третий запрос на двойную порцию кофе, пытался доходчиво сформулировать бестолковой системе обеспечения быта, что желает получить напиток в одной чашке, а не в двух. Не такой уж сложный заказ упорно выдавался либо двумя небольшими емкостями, либо внушительных размеров посудиной, в которой плескалось разбавленное один к двум жидкое пойло. Махнув рукой на это безобразие, взял чашку и сел на подоконник.
С еще не угасшим воодушевлением глядя в окно, меланхолично признавал, что в целом здесь весьма неплохо. Но, в полной мере прочувствовав спокойствие, насладившись нейтральными фонами и безмятежным отсутствием яркости, заскучал. Цветовая гамма неограниченных просторов была до обидного скудной. Обозревание множества вариаций черного и белого не приносило удовольствия. И если крупным объектам однотонность придавала некое величие, то детали просто размывались безликой серостью. Только иногда совсем мелкие предметы мелькали чудными вкраплениями. Где-то в недрах старинного стола, доставшегося вместе с кабинетом, валялся красный карандаш, а однажды автооператор порекомендовал дизайн оправы для очков тошнотворного зеленоватого оттенка. Катр скромно отказался в пользу глянцево-черного оформления лица: в его наружности и без того достаточно эксцентрики. Все эти мелочи были вполне доступной роскошью, но хотелось больших объемов цвета.
Так и не удалось разобраться, по какому принципу устроены ограничения. Иногда виделись желтоватые пятна вечернего света, бело-серые облака порой просвечивали тусклой синевой, а тени внутри причудливо изогнутых стен по ночам обретали фиолетовую таинственность. Органическая еда, запредельно дорогая и не блиставшая разнообразием, вполне радовала глаз, в отличие от бесцветного этичного продовольствия, предлагаемого бытовой системой. Даже в глубине чашки с угольно-черным напитком просматривались отголоски коричневого тона. А вот незамысловатой палитрой собственного гардероба, выбранной из предложенных оттенков, Катр был крайне недоволен. Покосившись на графитовый рукав куртки, досадливо скривился. Отчаянная тоска по цвету не давала покоя.
– Ты прекрасен, но мне так скучно. Вот бы добавить тебе разнообразия! – мечтал, не замечая, что рассуждает вслух, обращаясь к целому миру.
Катр не испытывал жажды преобразований настолько, чтобы возжелать раскрасить дороги и зодчество. По крайней мере, не так сразу. Признавая свой эгоизм, все же уважал чужое пространство. Но почему бы не помечтать о цвете? Если не для предметов, то для самих жителей этой ахроматической обители. Нельзя назвать их вовсе лишенными яркости: в отличие от малонасыщенной красками окружающей среды, население было вполне заурядным, если не принимать во внимание тусклую скромность облачения.
Обитатели этого, на первый взгляд, логически выстроенного и понятного мира, при ближайшем знакомстве оказались слишком уж безмятежными. Хотелось внести в их томные ряды некоторое оживление. Новые перспективы пошли бы всем на пользу. Обнаружив, что уже давно беседует сам с собой, не стал останавливаться, а, напротив, распаляясь, все отчетливее продолжил проговаривать цветовые фантазии: приятно было дать волю воображению.
Способность воспринимать цвет через запахи, прикосновения и вкусы, казавшаяся такой естественной, никогда не находила отклика у окружающих, и совершенно не с кем было это обсудить. Кому расскажешь о том, как буквально кожей на кончиках пальцев ощущается, что в слове, например, «кофе», при первом визуальном прочтении – всегда красно-черном, со второго взгляда неизменно проскользнет нотка перечного аромата, а как только рассеется, обязательно проявится кривизна плотного белого тона, вскоре затененная россыпью серебристых перчинок? Такое восприятие было весьма кстати: помогало смириться с пыльным оттенком любимого напитка.
Катр все говорил и говорил, не в состоянии перестать изливать накопившееся бесцветное томление. Дотягивался до плавной оконной перекладины и, с силой проводя по гладкой поверхности ладонью, радовался изумрудному всполоху боли. Остановила почти безумный поток красноречия ослепительная вспышка, залившая все сплошным непроглядным светом. Так и не отключенная после попытки получить двойную порцию кофе система обслуживания Корпорации приняла запрос в обработку. Идея цвета была одобрена.
