– Ну? – отец наклонился почти к лицу.

– Побуду… – еле слышно прошептал мальчишка, пытаясь сглотнуть, но горло пересохло, как в безводной пустыне.

– Правильно, – согласился майер. – Хороший выбор.

Через час все закончилось. Монах речитативом читал мантры, Лан лежал спиной на алтаре, дрожа как от озноба, и ощущая, как в животе что-то урчит и перекатывается. «Ты уверен?» – что-то спросило у него в голове. Наверное, сама совесть. «Да» – обличил самого себя. Трус. Трус. Трус-трус-трус-трус…

Настоящий мужчина взял бы меч и прыгнул в яму. И грохнул бы противного паука. Или погиб, что одинаково почетно. А он не мужчина. Он… непонятно кто. Или что. Безвольная трусливая баба. Совесть удивленно вздохнула: «Ладно…»

Сейчас он ненавидел себя. Сам.

Что будет дальше? Отец обещал: пока не найдут Улу. Неделя? Месяц? Лишь бы друзья не узнали… Хотя и понимал, что отец явно темнил. Как-то, концы с концами… Но когда случается такое… мозг хватается за любую соломинку. Самую глупую. Вера нужна, как воздух. Или разум помашет ручкой.

«Месяц?» Что-то рассмеялось, у него в мозгу. Треклятая совесть.

Через час все закончилось. Лан поднялся, тряся головой, мельком оглядел себя. Ничего не изменилось. Чуть отпустило.

– Ничего не видно, – вслух озвучил его мысли отец. Он все время стоял рядом, молча наблюдая за действом.

– Не от нас зависит, – развел руками монах. – Но, естественно, организму необходимо время. Тело будет меняться, перестраиваться, постепенно, чтобы не нарушить жизненный баланс…

– Сколько? – оборвал его отец.

– Может быть месяц, – пожал плечами служитель храма. – А может и год. Кто скажет?

Еще есть время.

Вечер прошел, как обычно. Если не считать озноба. Его постоянно колотило, мысли то и дело возвращались к… Он теперь… баба? Нет. Он не сможет. О замужестве вообще не думалось, мозг не в состоянии осознать настолько глобальную плаху. То и дело подходил к зеркалу, и постоянно мерещилось… лицо нежнее? Шея тоньше? Оттягивал штаны и заглядывал вниз. Хозяйство еще на месте.

Ула-Ула-Ула… Найдись. Умоляю. Не о таком мечтала, сестренка, но ты все же девчонка. Тебе легче. Однозначно.

Ночь прошла в кошмарах. Он видел себя в женском платье, и вокруг издевательски тыкали пальцем его бывшие «друзья». Диаруб Умас, лидер компании, кадет офицерской школы и сынок старшего рода, зло ухмылялся: «Ланчик… Как тебя теперь зовут? Дашь старому другу разок-другой? Да ладно, ты же женщина, это теперь твоя стезя…» Он то и дело просыпался, вытирая со лба липкий пот.

А утром удивленная служанка принесла платье. Началось. Аника откинул одеяло.

– Господин, – смущенно улыбнувшись, тактично спросила горничная: – вы решили перейти в наш лагерь?

– С чего ты взяла? – мрачно огрызнулся Лан, зло рассматривая это батистовое порождение женских фантазий.

– Говорят… – неопределенно хмыкнула девица и заткнулась, напоровшись на его неприязненный взгляд.

Ну вот. Слухи пошли.

Шел по коридору, и готов был провалиться сквозь землю. Платье шелестело, подметая пол, талия перетянута корсетом, утягивая еще тоньше. Похожей на бабскую. Навесили старые драгоценности: на шее алмазное ожерелье, на пальцах перстни, в затылке сапфировый гребень. Волосы не как у девчонок, но хватило, чтобы соорудить на макушке узелок, и голова стала напоминать девичью. Хорошо, что в доме из слуг только повариха, горничная, да… Ноби заменил всех слуг, сверкая зубами, будто его осыпали золотом:

– Глядите, какая у нас красавица!

Отец грохнул по столу кулаком так, что подпрыгнули тарелки. Ноби заткнулся, но ухмылка не исчезла. Мать удивленно смотрела на сына, будто видела первый раз. Стулья Улы и Дарта пустые, но блюда по традиции на месте, и приборы разложены как положено. Их ждут. Всегда будут ждать.

Еда не лезла, руки тряслись. С Лана не спускали глаз. Чучело, выставленное напоказ. Скоморох. На коленях голубой батист, пальцы в перстнях, уши пунцовые, нос чуть ли не в тарелке… Выдержи. Вытерпи. Пройдет. Потом и не вспомнишь. Забудется, как страшный сон.

Барон Марш приехал сразу после завтрака. И не поверил глазам, увидев Лана:

– Кто это, Брут? Твой сын?!!

– Уже дочь, – хмуро ответил отец, сверля Лана глазами. – Вчера была инициация. Шимала. Мальчик всю жизнь страдал… но наконец обрел гармонию.

Трогательно. Барон сейчас расплачется.

– Шутка? – не захотел вникать в душераздирающую песнь барон. – Мы договаривались об Улиане, твоей старшей дочери!

– Вот дочь! – рявкнул, не выдержав, отец. – Я всегда держу слово! Через пару месяцев будет здоровой девицей, и сможет зачать ребенка! Что не так?

Затылок заломило, Лан побледнел, как полотно. Всем естеством ощущая, как под ногами разверзается пол.

– Мы что, на выставке крупного рогатого скота? – не поверил ушам барон. – Выбираем корову? – покрутил головой. – Нет, Брут. – Так дела не делаются. Мой сын видел Улу, разговаривал, твоя дочь приглянулась. И я не понимаю, как ты можешь… – осуждающе смерил Лана с головы до ног, не нашелся что добавить, и затопал к выходу.

Нормальный барон. А мальчишка стоял, без кровинки в лице, и в ушах только гудели колокола: бу-бом, бу-бом…

После смотрин злой, как четыреста бесов, отец заперся в кабинете и Лана оставили в покое. А он содрал с себя платье, и засел в своей спальне, бледный как простыня, слушая в ушах колокольный звон. «Через пару месяцев будет здоровой девицей, и сможет зачать ребенка!» Это… про него? Его… только что чуть не выдали замуж?

Бу-бом, бу-бом… А как же «только пока не найдем Улу?»

Инициацию он понимал, не маленький. Любой врачеватель, лекарь, или просто знахарь сходу скажет, кто перед ним: девушка или парень. Независимо от того, что болтается между ног. В магическом мире между ног можно сотворить что угодно. Были бы деньги. Женское тело выделяло женские соки-сулиты, мужское мужские. Эстер и тестон, наука знает. Благородные рода не опускаются до глупой лжи, которую легко открыть. Его тело уже вовсю крутит эстер, и значит… он женщина.

Бу-бом, бу-бом… Ты веришь отцу, Лан? Вернет все обратно?

Еще верил. До изнеможения, до немоты, с силой стискивая ладони. Он не хотел сомневаться, не мог даже допустить мысль… Ибо тогда старый мир рухнет. В омут. Под землю. А в новом – нет для него места.

В окно ударил камешек, от неожиданности вздрогнул. Поднялся с постели и осторожно выглянул из-за портьеры – за изгородью гомонила ватага ребят, его бывшие друзья. «Лан! – сложив ладони рупором, закричал Мидра, сопляк, младше его года на три: – как тебя теперь звать?!» Грохнул взрыв хохота… Резво отпрыгнул от окна.

Приплыли. Уже все знают.

Он сидел до самого вечера, все надеясь, что вот-вот отроется дверь, и его позовут. И отец: «Ладно, сын, не вышло, но ты все сделал правильно. Собирайся, будем возвращать тебя обратно». Но дверь все не открывалась, и его никто не звал. Поздно ночью, когда в окошке поднялся бледный серп луны, разделся и забрался под одеяло. Но сон не шел, хоть мыслей почти не было. Только тягучий ком. Как патока.

Никуда не позвали и на следующий день. И на следующий. Он никуда не выходил, сидел с утра до вечера на постели. Спина затекала, и шея, но тело не чувствовало боли. В мозгах все сильнее углублялась пропасть: отец не позовет. Оставит как есть. На выданье. Это же не сын, это мешок с деньгами.

Зеркало не приносило облегчения. Лицо еще его, но… глаже. Исчезает пробивавшаяся под носом тонкая светлая поросль. Волосы как будто мягче. Ему всего шестнадцать, в этом возрасте у многих мальчишек внешность больше определялась одеждой. В мужском мальчишка. Наряди в женское – совсем как девчонка. Но еще месяц, и его уже никто не спутает с мальчишкой. «Позови!!! – метался в панике разум. – Пожалуйста, отец! Верни все назад! Я же сделал, как ты приказывал…»

Несколько раз заходила мать. Стояла в дверях, молча смотрела. Ты предала меня, мама. Не надо слов. Она и уходила, так ничего не сказав.