– Мне нужны номера телефонов, Питер, имена, адреса.

– И как насчет сокровища? – говорит Чарльз.- Спроси его о сокровище.

– Ты же знаешь, как действует Ведьмин Язык.

Надо заставить его разговориться, начать с простых, коротких вопросов…- Мать Хлои переключает свое внимание на меня: – Назови мне номер телефона твоей компании, Питер.

Ее вопрос пробивает небольшую брешь в тумане, которым заволокло мое сознание. Я отвечаю. Она записывает и задает следующий вопрос. Я отвечаю и на него. Меня удивляет собственный голос – я говорю с большим энтузиазмом, как будто так и рвусь ей помочь. Она заполняет моими ответами страницу блокнота, потом следующую.

– Вот видишь? – говорит Саманта своему сообщнику. – Вот как это делается. Теперь Дерек будет знать, с чего начинать, когда приедет в Майами.

Она продолжает спрашивать, но теперь до меня доходит, что можно давать завуалированные ответы. Я не лгу ей – просто недоговариваю, опускаю кое-какие детали. Она исписывает еще две страницы и напоследок спрашивает:

– У тебя есть сокровище, Питер? Золото, серебро?

Я пытаюсь приказать себе не отвечать, но уже слышу собственный голос:

– Да.

Обнаженная женщина удовлетворенно улыбается:

– Много?

– Да.

– Где хранятся твои сокровища, Питер?

Я борюсь с собой, стремясь не назвать место. В конце концов разрешаю себе неполный ответ:

– В доме.

Оторвавшись от своего блокнота, Саманта хмурится:

– Но где именно?

– Внизу.

– Подробнее.

– Под домом, в каменной комнате.

– Как Дереку найти ее? – Голос Саманты становится жестким и злым.- Где ему искать, отвечай!

Если бы я мог, то сейчас посмеялся бы над ней – такой у нее беспомощный и разочарованный вид.

– Надо искать внизу, под домом…

Она спрашивает еще раз, и я даю тот же ответ. Саманта перефразирует вопрос и слышит в ответ то же самое. Допрос продолжается до тех пор, пока боль во всем теле не становится нестерпимой. Я начинаю говорить бессвязно, неразборчиво.

– Что за бред он несет! – ворчит Чарльз.

– Действие сыворотки кончилось. Думаю, наше время истекло,-говорит Саманта.

– Дай ему еще Ведьмина Языка.

– Это только ускорит его смерть и сделает ее менее мучительной.

Старший дракон бросает сердитый взгляд на своего сына:

– Наш сын-дурачок не удосужился узнать у него самого главного.

– Нам и без того есть чем поживиться: вклады, деловые связи, предприятия, дом… Все это стоит миллионы, – оправдывается Дерек.

Чарльз злобно рычит, размахивается хвостом и мощным ударом сбивает Дерека с ног. Он прижимает его к полу и тянет свою лапу с острыми когтями к горлу сына:

– Мне нужно и золото тоже!

– Мама! – ноет Дерек, просительно глядя на Саманту.- Пожалуйста!

Саманта делает Чарльзу знак рукой:

– Дай ему сказать.

– Я уверен, что смогу найти сокровище. Должно быть, оно в подвале под его домом. У них там

такой же подвал, как у нас.

– Если бы ты не был таким никчемным, если бы ты не приносил домой так мало, нам не пришлось бы всего этого делать!

– Вы могли бы хоть иногда помогать мне! – запальчиво отвечает Дерек, которому дали наконец возможность сесть. – Вам никто не мешает иногда покидать Страну Дыр…

– Довольно! – обрывает его Саманта. – Сейчас уже ничего нельзя изменить. Надо действовать по нашему плану. Если Дерек не сможет найти сокровище, значит, так тому и быть.

– Вы могли бы спросить самого Питера, – говорит Хлоя.

Саманта раздраженно хмыкает:

– Он умирает. Он уже не может связно говорить.

Хлоя с трудом встает на ноги, подходит вплотную к матери и смотрит ей в глаза:

– Ты знаешь о травах все! Я уверена, что ты можешь спасти его… если захочешь.

Саманта мрачно отвечает:

– Если захочу… возможно. Но чтобы привести его в полное сознание, потребуется несколько недель. А когда он придет в сознание, с какой стати ему что-то рассказывать нам?

– У вас его сын, – напоминает Хлоя.

Чарльз смеется:

– Да я бы отдал обоих своих сыновей за золото!

– Ты – да, но Питер – нет,- возражает Хлоя.-Он знает, что такое любовь к своему ребенку.

– Папа! Папа! ПАПА!

Меня поднимают, куда-то тащат, на что-то кладут. В рот мне опять вливают какую-то противную, густую и горькую жидкость. Я давлюсь и кашляю, но не в состоянии выплюнуть ее. Она течет в горло, обжигает внутренности. Боль уменьшается, но меня начинает бить дрожь. Откуда-то взявшееся одеяло не спасает от холода. Мне все равно очень холодно. Впрочем, это больше не имеет значения. Мне уже не понять, сплю я или бодрствую. Мне даже не больно. Времени я не ощущаю. Голоса, обрывки чужих мыслей – все это для меня сейчас не более чем неясные звуки, ничем не отличающиеся от скрипа дверных петель в подземелье, где я, по-видимому, нахожусь, или дробный топот крысиных лапок под моей койкой.

– Папа, пожалуйста! Он меня уводит! Я не хочу с ним! Папа!

Темнота обступает меня, окружает чернильным океаном, и я засыпаю.

– Питер! Питер, ты слышишь меня? О, я знаю, ты не можешь ответить, но ты должен услышать меня. Мама очень старается, чтобы ты не умер. Она говорит, что одни ее настои не могут вернуть тебя к жизни. Надо, чтобы ты сам очень хотел выжить. Питер, ты нужен Генри! Ты нужен мне!

Темноту сменяет полумрак, дверь открывается и снова закрывается.

– Вот так. – Мне в рот вливают какую-то жидкость. На сей раз это коровья кровь, а не лекарство.

Я с радостью глотаю пищу. Но вслед за ней мне опять дают какую-то горькую гадость, от которой меня снова начинает колотить.

Темнота. Еще одна ночь без мыслей, без сновидений, без желаний и надежд.

– Питер, любимый мой! Ты должен прийти в себя. Мои родители обещали мне, что они не станут убивать тебя, но я знаю: они убьют тебя сразу же, как только ты станешь им не нужен. Дерек уже запер твой дом на Ямайке и уехал с Генри. Если он сообщит из Майами, что нашел твои сокровища, мама снова даст тебе яд. Пожалуйста, Питер, ты должен поскорее обрести прежние силы!

Сумерки опять сменяют темноту, потом снова наступает темнота, потом опять сумерки. Хлоя мысленно разговаривает со мной каждую ночь. Дважды в день в рот мне вливают кровь, а следом – отвратительное зелье Саманты. Однако как оно ни омерзительно на вкус, а действует. Дрожь унимается. Ко мне возвращаются слух и зрение.

На пятую ночь я просыпаюсь и, убедившись, что вокруг тихо, сажусь на койке. Кровь бросается мне в голову. В ушах гудит, перед глазами – белые круги. Опасаясь потерять сознание, я снова ложусь. Когда круги исчезают, а гул в ушах умолкает, опять сажусь. Пробую согнуть руки и ноги и удивляюсь своей слабости и беспомощности.

– Хлоя! – мысленно зову я, старательно маскируя свою мысль.

– Питер! Ты представить себе не можешь, как я рада, что ты отозвался!

– С Генри все в порядке?

– Думаю, да. Я не могу сказать точно, когда они покинули Ямайку. Никто из нас ничего точно не знает, пока папа не съездит в Кингстон, в «Клей-пул и сыновья» и не узнает, какие вести прислал Дерек.

Ну разумеется! Ведь у Бладов нет телефонов. А ни один почтальон не рискнет сунуться в такую глушь. Я бы никогда не смог так жить, быть настолько отрезанным от окружающего мира. Но, как бы там ни было, мне придется какое-то время провести в такой же изоляции, как и эта семейка. Представляю себе, как одиноко и страшно сейчас моему сыну! Бедный Генри! Он так далеко от меня, и рядом нет никого, кроме его бездушного дяди. Во мне закипает гнев.

– Хлоя, я убью их всех – твоего брата и твоих родителей!

– Нет. Ты не должен этого делать. Если с Генри будет все в порядке, ты не должен убивать их.

Они все-таки остаются моими родственниками.

– А если они что-нибудь сделают с Генри? -Я содрогаюсь от этой мысли.

– Тогда я сама помогу тебе убить их всех до одного,- обещает Хлоя.