Повсюду вокруг нас были серые лица, выстроившиеся в очередь к каждому стенду, каждому аттракциону и каждому интермедиальному представлению. Они безучастно смотрели вперед, отчего у меня заболел живот. Они были похожи на зомби, и мне хотелось подбежать к каждому из них и растолкать их, чтобы они проснулись.

Только когда мы добрались до уединенной части карнавала, подальше от ярких огней и хаоса, он, наконец, повернулся ко мне.

— Мория, — тихо сказал он, его глаза были напряженными. — Я надеюсь, ты не считаешь меня холодным и бесчувственным. Я был там, где ты сейчас, и я помню страх. — Я приподняла бровь. Он взял меня за руки, переплел свои пальцы с моими. — Я знаю, каково это, когда тебя предает тот, кого, как ты думала, любишь, — сказал он, и его взгляд на мгновение стал отстраненным. — Чувствовать, что весь твой мир разлетелся на части за долю секунды. Это нелегко, и я не могу обещать тебе, что это когда-нибудь будет легко. Но это не обязательно должно быть так уж плохо. Даже в темноте есть красота.

Я почувствовала комок в горле, когда воспоминания о моем муже нахлынули на меня. Воспоминания о том, как он изменился. До того, как он стал извращенным и ненавистным.

— Как ты узнал?

Баэль грустно улыбнулся мне.

— Это написано у тебя на лице, — сказал он. — Боль, гнев — они мне знакомы. — Я просто уставилась на него, не зная, что сказать. — Но дело в том, — продолжил Баэль, делая шаг ближе ко мне. — Ты не должна позволять этим чувствам поглотить тебя. У тебя есть выбор.

— Выбор? — Я повторила это, чувствуя себя глупо из-за непонимания.

— Да, — твердо сказал он. — Выбор: спрятаться от своего прошлого и позволить ему продолжать управлять тобой, или ты можешь отомстить. — От его слов у меня по спине пробежали мурашки. — Когда меня повесили на ветке дерева и оставили умирать, я никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким. В том городе у меня были друзья и возлюбленные, но ни один из них не встал на мою защиту.

У меня сдавило грудь, когда я вспомнила его печальную, ужасающую историю. Его повесили как ведьму люди, которые улыбались и приветствовали его появление в своей жизни. Он был так молод. Ему было всего тридцать, когда его жизнь оборвалась, и подобные вещи оставили шрамы.

Я с грустью посмотрела на него, видя, что он погрузился в воспоминания. Его взгляд был отстраненным, а челюсть крепко сжата.

— Я отомстил. Это не то, о чем мне нравится говорить, но я обещаю тебе, что оно того стоило. Я благодарю Теодора каждое мгновение моей загробной жизни за то, что он позволил мне найти себя. Не знаю, смог бы я двигаться дальше, если бы не сделал этого. — Он встретился со мной взглядом, сухая улыбка тронула его губы. — Не буду отрицать, что мне это понравилось. Совсем чуть-чуть. — Он соединил большой и указательный пальцы.

Я усмехнулась. Честно говоря, я никогда не была жестоким или мстительным человеком. Когда мои мама и отчим подвергли меня остракизму (Изгнание опасных для государства граждан в Древней Греции) вместе со всей половиной моей собственной семьи, я никогда не чувствовала, что мне нужно как-то отомстить им за то, что они так со мной обращались. Я взяла себя в руки и двинулась дальше по своей собственной жизни.

Но с Остином — это было то, чего я не могла пережить. Он убил меня. Он перерезал мне глотку, как будто для него это ничего не значило. Части спора, который привел к тому финальному моменту, начали вспоминаться по кусочкам. Я все еще не могла вспомнить всего, но знала достаточно, чтобы понять, что он был в дикой ярости, которую я больше не могла укротить словами.

А больной ублюдок просто скорчился там на полу в ванной, рыдая, как маленькая сучка, пока я захлебывалась собственной кровью в нашей спальне — той самой, в которой он занимался со мной любовью. В той же комнате, где мы зачали нашего ребенка. В той же комнате я не спала по ночам, гадая, был ли он с какой-нибудь другой женщиной.

Нет, я этого так просто не оставлю.

Внутри меня нарастала колющая боль, как будто нож пытался прорваться наружу. Мое горло было на грани того, чтобы сжаться, и даже мое сердце бешено колотилось. Я была склонна к паническим атакам, особенно в прошлом году, когда мне приходилось уворачиваться от капризов и кулаков Остина, но почему это вернулось так внезапно? Разве я не должна была быть мертва? Могут ли у призраков быть приступы паники?

Баэль сжал мои пальцы, и это прикосновение вернуло меня в настоящее. Наши взгляды встретились. Сегодня вечером он был без цилиндра, позволив распущенным прядям его темно-золотистых волос развеваться на легком теплом ветерке. Его темно-синие глаза казались черными, в них отражались мерцающие звезды, которые едва просвечивали сквозь кроны кипарисов.

Боже, он был красив для директора карнавала нежити, который провожал потерянные души в загробную жизнь. На самом деле, у меня было чувство, что любая женщина, с пульсом или без него, нашла бы его очаровательным. И все же именно таинственная тьма, клубящаяся за этими глазами, зацепила меня.

— Я могу помочь тебе, — сказал Баэль, его глаза горели яростью. — Все, что тебе нужно сделать, это сказать — да—.

Мы сошли с тропинки, направляясь к группе деревьев, через которые легко прошли, прежде чем выйти на небольшую поляну. В самом центре стояла старая парковая скамейка, и Баэль подвел меня к ней. Я села, а он остался стоять.

Свет луны сиял у него за спиной, затемняя черты его лица и звезды, мерцавшие в его глазах. Протянув руку за спину, он вытащил темный предмет и поднял его перед собой. Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что это была блестящая черная скрипка. Я моргнула, глядя на него, чертовски хорошо понимая, что он никак не мог спрятать скрипку при себе — не в этих обтягивающих кожаных штанах. Но это был Баэль. Физика, казалось, никогда к нему не относилась.

— Если ты хочешь, чтобы я тебе помог, Дорогая, все, что тебе нужно сделать, это остаться. — За его соблазнительными словами не последовало лукавой усмешки. Он просто уставился на меня, его глаза горели нетерпением.

Он начал играть на своей скрипке. Звуки были такими высокими, что разносились по болоту, как женский крик. Каждая нота была резкой и пронзительной. Звук дергал меня изнутри. Я сразу поняла, что он был знакомым. Во всяком случае, мелодия.

Я вспомнила тот день, когда умерла, проснувшись в своей спальне от мелодии, звенящей у меня в ушах. Должно быть, он увидел узнавание в моих глазах, потому что начал играть быстрее, делая медленные шаги назад.

Туман клубился над высокой травой у наших ног, а покрытые мхом деревья раскачивались, словно танцуя, в такт пению цикад. Краем глаза я уловила движение, и у меня перехватило дыхание от благоговения. Полупрозрачные, эфирные существа, населявшие эти болота, танцевали среди деревьев и медленно приближались, словно по зову музыки Баэля. Они кружились и скользили над туманным полом, плавая друг в друге и вокруг него, как какой-то призрачный шар.

Мои пальцы вцепились в скамейку, удерживая меня на месте, хотя каждая клеточка моего тела хотела встать и потанцевать с ними. Какой во всем этом был смысл? Неужели он думал, что меня так легко развлечь, что любая музыка и танцы убедят меня отказаться от своей жизни и стать призраком, как все остальные?

Я изучала эти потерянные души, испытывая смесь жалости и ревности. Каково было бы позволить себе забыть обо всем и исчезнуть, пока я не станцую рядом с ними, блаженная и бесстрашная? Сохранились ли у них воспоминания? Были ли они в сознании? Эта мысль ужаснула меня. Я не могла представить, что буду жить так целую вечность.

Но все на карнавале были такими реальными и живыми — в некотором смысле. Они не были похожи на этих танцующих духов. Они были пойманы в ловушку где-то между жизнью и смертью, в вечном чистилище по их собственному выбору.

Я не могла не задаться вопросом, что за человек выбрал бы такую жизнь. Музыка Баэля стала медленнее и заунывнее, чем раньше. Призрачные танцоры теперь кружили вокруг него, кружась все вокруг в головокружительном порыве.