Токарь видом походил на доброго дядюшку со всепрощающими глазами. Лицо крупное, волосы редкие, лоб большой, с морщинами, фигура, хоть и не богатырская, да осанистая. Но самым главным в его теле, конечно, были руки. Именно ими сидевший перед ним на деревянном желтом стуле с потертой обивкой подследственный зарабатывал себе на жизнь. В них сосредоточил все свои знания, навыки и сноровку.

Звали его тоже по-простому: Иван Воронин. Да и отчество было такое, что не подкопаешься, Сергеевич. Вадим глядел на Ивана Сергеевича Воронина и думал, каким это таким макаром прилепили на тебя эти грозные три буквы «КРД»? Контрреволюционная деятельность. Хорошо еще без «Т». Тогда, вообще, пиши пропало. За троцкизм по головке не гладили, эта буквочка прямиком вела на самые тяжелые работы в лагерях, откуда возврата практически не было. Вождь мирового пролетариата противоречил сам себе. То заявит, что сын за отца не отвечает, то, наоборот, провозгласит: «Мы не только уничтожим всех врагов, но и семьи их уничтожим, весь их род до последнего колена».

Так что не долго думал Вадим Рогов, заглянул в папочку, а на второй же странице и ответ сыскал. Имелся у Ивана Сергеевича сын, шедший как раз по аббревиатуре «КТРД». Ну, понятно, вполне возможно и изменник Родины, тем более, жена у него латышка, а тут соседка бдительность проявляет. Мол, возмущался прилюдно этот самый Иван Сергеевич, критиковал власть нашу советскую, так что, вполне возможно, не только сын, а и евонный папаша никто иной, как агент латвийской разведки.

– Вы подтверждаете слова из заявления вашей соседки? – как-то даже иронично спросил Вадим.

Добряк улыбнулся, кротко взглянул на следователя желтыми от сигаретного дыма и тусклого заводского освещения глазами, и ответил:

– Нет.

Рогов улыбнулся.

– Иван Сергеевич, зачем вы так?

Токарь осторожно положил заскорузлые руки на письменный стол, как бы опасаясь, не воспримет ли гражданин начальник его действия за некую агрессию. Однако Рогов даже не пошевелился. Любой следователь мгновенно вычисляет человечка, притащенного к нему на допрос: агрессивен или нет, склонен ли к резким действиям или тише аквариумной рыбки. Да и процедурные правила конвой выполнял четко.

– Гражданин начальник, – Воронин уже успел подхватить от других арестованных устоявшийся этикет обращения к следователю, – тут такое дело…

Арестованный, казалось, вовсе не был запуган. Он смотрел на Рогова бесхитростным взглядом, из которого можно было прочесть все, что угодно, но не признание тяжкой вины.

Нет, так не пойдет, подумал Рогов. Шалишь. Клеветал на советскую власть? Клеветал. Обижал товарища Сталина нехорошими словами? Обижал. Говоришь, некая гражданка Сазонова Вера Петровна, соседка твоя, написала донос только по причине соседства по коммунальной квартире? Мол, удобное дело, не так ли? Сын – в лагере, осталось спровадить отца, и вот имеются все шансы на свалившееся с неба наследство. Тем более, у Веры Петровны обширное семейство, и всех надо бы пристроить…

Вадим задумался. Своя логика в словах токаря имелась, да и случаи такие происходили сплошь и рядом. Воронин, рассчитывая на то, что сбивчивый рассказ его дошёл до цели, тепло улыбался и глядел на следователя лучистыми глазами, и каждая чёрточка его физиономии буквально противоречила нелестной характеристике, прописанной в доносе ушлой соседки.

Внезапно дверь кабинета широко распахнулась. Так входят начальники, облечённые право входить без стука и когда им вздумается. Рогов вздрогнул. Никогда еще капитан Евсеев не тревожил его своими визитами. То ли занят был, то ли чего-то выжидал, то ли просто бездельничал, отдыхая от бесконечных ночных и дневных бдений. Даже не поздоровался, а проследовал к стене, где приютилась пара таких же стандартных стульев, на одном из которых ёрзал добродушный токарь.

Воронин с таким же лукавым и простодушным взглядом глянул на пришедшее начальство. Теперь ему будет еще проще доказать свою невиновность. И он опять принялся за своё. По-мужицки пытался хитрить, не рассказывая про заблудшего сына, смывающего вину в сибирском лагере, упирал на корыстную стерву соседку, имеющую нрав зловредный, а руки загребущие.

Евсеев между тем лениво поднялся, подошёл к столу и взял папку с делом. Пару минут поизучал, послушал, как Воронин неуклюже пытается выгородить себя, а затем неожиданно для Рогова встал и, не говоря ни слова, ударом толстой ноги в кожаном сапоге ударил по спинке стула подследственного.

Мощный Евсеев свою силу знал прекрасно, и видно по всему, метод опрокидывания контрика отшлифовал. Несмотря на дородность тела, токарь вместе со стулом полетел вниз, не успев даже вскрикнуть и вытянуть руки. Раздался чудовищный грохот от удара тела о пол, еще недавно покрашенный уродливой красной охрой. Токарь закряхтел, пытаясь встать, однако Евсеев не позволил ему это сделать. Он искоса зыркнул на подчиненного, мол, хватит миндальничать, Рогов, не то время, вот смотри на меня и учись, вот так надо делать. На беззащитную голову Воронина полетели страшные удары ногами, при этом капитан норовил ударить именно носком сапога, что было особенно болезненно.

Вадим остолбенел, он не знал, что и предпринять. О том, чтобы броситься и оттащить начальника не было и речи. Какое-то оцепенение овладело им. Евсеев и сам кряхтел, сопел, багровое лицо его стало еще краснее. Молодой человек знал, что тот страдает бронхитом, оттого и цвет лица такой. Но капитану болезнь вовсе не мешала впадать в сладострастное неистовство, он распалялся всё больше и больше.

Наконец Рогов не выдержал, заметив, что токарь уже не поднимает руки, не пытается защититься. Он бросился к начальнику и обнял его за спину, ласково, как обнимают женщину и оттащил от уже не дышащего тела.

Евсеев тяжело дышал, со лба его текли капельки пота, и он постоянно вытирал глаза. Толкнул Вадима, и тот ослабил объятия. Затем подошёл к стулу, смахнул папку с делом на пол и рухнул на сиденье.

– Вот так…надо…с ними…– прохрипел он, – иначе нельзя. Вызывай врача, пусть заключение пишет…

Потрясённый Рогов поспешил выбежать из кабинета и долго рыгал в кабинке туалета, стоя на коленях перед фаянсовой дырой продолговатого унитаза, время от времени поднимаясь и дёргая цепочку сливного бачка…

Этот случай и вовсе подорвал психику Вадима. Так что в общении с Ильёй он находил некоторое успокоение, а в его словах искал какую-то зацепку. После случая с токарем он заболел и три дня провалялся дома, врач без всяких слов выписал справку с диагнозом «переутомление». Теперь же он не знал, как ему вернуться на привычное место работы, понимая, что Евсеев не отстанет, заставит и его причаститься великим тайнам чекистской инквизиции.

Вадим все надеялся на Илью, но пока не посвящал его в проблемы. «Какой лунный календарь, какая мистика?», – хотелось крикнуть ему прямо в водянистые голубые глаза философа, но тайная надежда на то, что тот поможет ему, отыщет какой-то неведомый путь из жизненного лабиринта, не отпускала.

– Да, «Лунный календарь», – повторил он еще раз. – Но причем тут физика?

Илья хитро сощурился. И опять Рогову почудилось, что тому известно про него всё, даже то, что он никому никогда не рассказывал и не расскажет…

Весь следующий день Вадима мучили сомнения. Он не знал, как быть и что делать. И это заметили сослуживцы, даже спрашивали с усмешкой в столовой, дескать, что с тобой, излишне дерябнул что ли накануне?

«Что со мной… Что со мной…» – в ответ сам для себя шептал Вадим. А потом вдруг воспрянул. Так это и есть подсказка. Он пошёл к майору и попросил у него ещё отгул на следующий день, ссылаясь на то, что до сих пор не оправился и опять надо сходить к врачу. Алдонин был на удивление благожелателен:

– Ты и правда как-то не очень смотришься. Нам нужны люди крепкие, без всякой «инфлюэнции», – он дружески похлопал парню по плечу.

Илья звонок Вадима воспринял спокойно, будто ждал этого.