Спустя несколько дней Вадим с удивлением смотрел так называемые отредактированные рассказы. Это читалось уже и правда увлекательно. Неужели подобное могло иметь какое-то отношение к нему?

Илья же спросил:

– Как у вас в последнее время с кошмарами?

– К счастью, не было.

– Вот видите. Немного пара мы спустили. Но это, конечно, пока только начало. Останавливаться на достигнутом не стоит. Надо прорабатывать дальше, иначе всё может вернуться в куда более неожиданных формах.

Илья чуток помедлил, затем полистав страницы рукописи, произнес:

– Очень странно, Вадим, вот что. Ты ведь работник специфической, так сказать, службы, но в текстах проскальзывают такие странные мотивы, что порой оторопь берет. Почему у вас постоянно возникает образ страшной старухи в рассказах? И в «Проруби», и в «Детских снах»? Какой-то реальный прототип или воображаемый персонаж, в который вы вкладываете потайной смысл?

Чекист усмехнулся.

– Что вы, Илья, никакого абсолютно двойного дна. Представляете, эта старуха живет со мной по соседству, в доме напротив. И кормит расплодившихся голубей. Никакого сладу с ней нет. Вот даже в сны мои проникла. То глаза расцарапает, то кляузу напишет. И во сне, и в жизни от неё нет спасения.

Илья помолчал и тихо сказал:

– С этим я, конечно, тебе помочь не могу.

Затем хитро улыбнулся:

– Ты же такой пост занимаешь. Неужто не можешь бабку припугнуть просто, ну, корочкой там помахать или еще что. Не мне тебя учить. Не повесткой вызвать, а профилактически, так сказать. Ведь при одном названии вашего учреждения, что у несознательных, что у сознательных граждан, душеньки в пятки уходят…

Вадим мрачно взглянул на своего учителя, пытаясь понять, шутит тот или говорит правду.

– Эх, знали бы вы, что это за работа. Головы у нас холодные, сердца горячие, а вот руки в чистоте сберечь трудно. Врагов всё больше и больше. Вроде одну вражескую башку срубили, так у контрреволюционной гидры их много. Всех зараз не отсечёшь. А с этой бабульки что взять? Просто несознательный элемент.

Лицо Ильи слегка посерело. Он словно заранее знал, что чекист начнет рассказывать о своих арестантах и методах воздействия на них.

– Да нет, я не к тому веду, – сказал молодому человеку философ. – Я просто хотел сказать, что многие люди, работая в такой организации, как ваша, ничего не опасаются и начинают соответствующе себя вести. Хотя вот ты такие дореволюционные вещи вспоминаешь, что невольно вступаешь на скользкую поверхность, где и поскользнуться можно, а то и вовсе под воду уйти. Да и про мысли нашего вождя упоминаешь. Такими вещями много кто интересуется, не только цензура…, – Илья вздохнул и продолжил – Но да ладно, ты не переживай. Я отредактирую твои рассказы. Пока наше дело это литература.

С тех пор тихий московский дворик стал для Вадима Рогова почти святым местом – хотя как истинный коммунист он, казалось бы, не должен верить в подобные вещи. Но всякий раз, когда у него выдавалось свободное время, он шёл сюда, к этому старинному дому, шёл с трепетом в душе, ожидая новой встречи со странным человеком, который хотел казаться столь простым. Илья…

Это создавало некую раздвоенность в жизни Вадима. Его стали замечать на работе и начали поручать вполне реальные дела, расследования. В какой-то степени это даже подчеркивало значимость Вадима в собственных глазах. Он и правда стал помогать людям вокруг, он стал помогать стране!

Но с другой стороны, как только заканчивалось рабочее время, он спешил домой, брался за бумаги и писал, писал, писал. А потом шёл на заветную улицу, и его пальцы дрожали, когда Вадим нажимал на выцветшую кнопку старого звонка.

Его встречал Илья, и молодой следователь словно погружался в живую воду жизни. Он забывал обо всём, что оставалось снаружи. Здесь были только он, Илья и тексты, которые писал Вадим, а учитель превращал их в нечто иное. И, слушая их в новом обрамлении, юноша никак не мог поверить, что и он имеет к этим интересным рассказам хоть какое-то отношение.

Он словно приходил читать молитву в церковь – и получал совершенно неожиданный отклик. А покидая квартиру Ильи, он взмахивал головой, словно стряхивая брызги этого недавнего общения, пытаясь хоть так прийти в себя.

И теперь даже днем случайно встречаясь со священниками, с разными попами – хотя тех осталось в столице мало – он порой замирал на месте, оборачивался, смотря им вслед.

Это замечали сослуживцы, но трактовали по-своему:

– Действительно. Вот ведь ходят чернорясые, зря не добили мы их в революцию!

Вадим же в ответ на это отмалчивался. Он сам не понимал, что же происходит с ним.

Однажды он даже пошёл за одним из монахов. Тот обернулся и заметил служивого, насторожился. Молодой следователь подошёл, показал удостоверение и спросил:

– Из какого вы монастыря?! – в голосе у него звучала строгость, хотя Вадим вовсе не собирался запугивать монаха, он вообще не знал, зачем затеял разговор.

Монах, впрочем, не слишком испугался. Он лишь чуть наклонил голову:

– У нас больше нет своего монастыря. Лишь небольшая община. Купить надо кое-что для огорода, – предугадал он и следующий вопрос.

Вадим отступил. Не признаваться же, что ему хотелось посетить монастырь – и при этом забыл, что все монастыри в столице давно забрали под рабочие общежития да под музеи.

– Хорошо. Идите, – буркнул он, и монах спокойно пошёл дальше по своим делам.

А ночью Вадима посетил сон, где он снова общался с этим монахом, только дальше они пошли вместе. Но пришли не на рынок, а в церковь. Внутри царила тишина, на высоких, чуть закопчённых сводах виднелись лики святых и самого Иисуса Христа. Здесь монах оставил Вадима, и тот в растерянности обернулся. Вокруг – никого. Только иконы смотрели на молодого следователя, а перед ними на высоких подсвечниках горели свечи. Пламя чуть колыхалось. И казалось, что иконы за этим лёгким пламенем тоже колышутся, словно лики, изображённые там, дышали.

Вадим проснулся. Он понял, что больше так не может. Все эти странные молитвы и свечи…. Когда пришло время, он буквально побежал на работу. И буквально в дверях отделения столкнулся с майором Алдониным.

– О, Вадим, – улыбнулся тот. – Здравствуй, здравствуй. А я ведь как раз о тебе тут думал.

– Здравствуйте, товарищ майор, – Вадим пытался соблюдать правила, но майор словно и не заметил, как собеседник вытянулся по струнке.

– Тут кое-что о твоём Фёдоре-контрике пришло. Посмотри, – он дал в руки молодого следователя бумагу.

Вадим прочитал и побледнел.

– В чем дело, Вадим? – майор не понял реакции. – Ведь всего лишь уточняют о задержании, ты вроде сам говорил, что свидетелем идёшь.

Вадим кивнул. Ведь побледнел он на самом деле не из-за содержания бумаги. Юноша замер из-за того, что это совпало с поправками, что внёс Илья в его рассказ о сне про Фёдора и про тётушку. Как такое могло произойти?

– Да ты не волнуйся, Вадим, – продолжал Алдонин. – Это всё формальности. Ладно, шагай, у тебя ведь там ещё дела висят.

Вадим вяло отдал честь и прошёл внутрь комнаты. Следователь не слушал, о чём говорят вокруг. Он пытался вспомнить, а какие ещё поправки добавил Илья к рассказу.

Но к субботе, когда Вадим снова пришёл к порогу квартиры учителя, вся эта история вылетела у него из головы. Его снова волновало только лишь одно – почему с ним происходит вся эта раздвоенность?! Он даже написал об этом очередной пробный рассказ. Вышло так себе, сюжет потерялся, предложения выходили обрывистые и словно надёрганные из советских листовок о светлом будущем.

Илья же с удовольствием прочитал рассказ.

– Я чувствую в тебе прогресс, Вадим, это хорошо.

– Но…

– Нет, конечно же. У тебя всё ещё имеются ошибки, нестыковки и прочие мелочи. Главное другое. Ты всё-таки смог обозначить тут свой вопрос. До этого у тебя получались лишь просто описания.