— Это невероятно выразительно, — говорю я, не в силах отвести взгляд. — Где это место?

— В моем воображении, — говорит она, не отрываясь от своей работы, чтобы посмотреть на меня.

Я тяжело сглатываю.

— Скажи мне, что это значит, — пробормотал я, мой голос был мягким.

У нее перехватывает горло, и она смотрит на меня.

— Ничего. Это просто картина.

Она пытается спрятаться. Она не может спрятаться от меня. Она нигде не может укрыться от меня.

Церковный колокол бьет, сигнализируя, что час пробил. Уже восемь часов, а это значит, что время в клубе окончено.

— Останься здесь, — тихо говорю я.

Элейн подходит к Мэдисон и смотрит на ее картину. Она вглядывается в детали, нахмурив брови.

— Это очень мрачно, — комментирует она, нарушая тяжелое молчание между ними. — Мне кажется, тебе нужно посветлее.

Мэдисон наклоняет голову, на ее лице промелькнул намек на обиду.

— Элейн, — огрызаюсь я.

Глаза Элейн расширяются от тона моего голоса.

— Да, Отец?

— Эта группа поддерживает все творческие начинания. Если тебе нечего сказать, тогда молчи.

— Отец, я просто отметила, что это очень мрачно и депрессивно.

Мне хочется оторвать ей голову. Ей повезло, что мне приходится сохранять самообладание. В моей прежней жизни она была бы разорвана на куски за то, что так разговаривает с моей маленькой ланью.

— Это выразительно и красиво, и я не хочу слышать из твоих уст больше ничего негативного, иначе можешь забыть о приходе в этот клуб.

Элейн качает головой.

— Извини. — Она улыбается Мэдисон, но улыбка полна злобы. — Я не хотела обидеть.

Она поворачивается и уходит, оставляя меня стоять со сжатыми кулаками.

Я отчаянно хочу защитить эту девушку. И это приведет меня к неприятностям. Насилие — моя вторая натура, и бороться с ней трудно.

Я обращаюсь к ней, когда остальные члены группы уходят и мы остаемся вдвоем.

— Расскажи мне историю этой картины, — говорю я.

Воздух между нами трещит от предвкушения, когда я подхожу ближе.

— Отец, я…

— Теперь мы одни, маленькая лань. Зови меня Данте, — бормочу я.

Она кивает.

— Это моя личная картина.

— Ты чувствуешь себя в ловушке? — спрашиваю я.

Ее глаза расширяются.

— Да, — вздыхает она.

— Почему? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— Я была в ловушке большую часть своей жизни.

— Не только те девять месяцев, что ты бегала?

— Нет.

Я придвигаюсь ближе, мой взгляд устремлен на ее прекрасные бледно-голубые глаза.

— Скажи мне, от кого ты бежишь. Может быть, я смогу тебе помочь.

Она смеется, но без юмора.

— Никто не может мне помочь.

— Мэдисон, я хочу помочь. — Я хватаю ее за запястье и притягиваю к себе, прижимая ее тело к своему. — Позволь мне помочь тебе.

Я помогу ей. Она должна понять, что теперь она моя. Назад дороги нет. Я не отпущу ее, и если ее муж придет за ней, она не будет убегать. Я убью его. Я убью любого гребаного идиота, которому придет в голову причинить ей боль.

Ее губы приоткрываются, притягивая мой взгляд.

— И что? Позволить тебе помочь мне и нарушить при этом свою клятву. Я не стану причиной, по которой ты их нарушишь.

Я изогнул бровь.

— Думаю, этот корабль отплыл в тот день, когда мы встретились. И я не хороший человек, Мэдисон. Может, сейчас я и священник, но раньше… — Я качаю головой. — Я никогда не хотел ничего так, как хочу тебя.

Она вздрагивает, глаза расширяются, когда она наклоняет голову ко мне. Это безрассудно и глупо — находиться с ней в таком положении в церкви, куда может зайти кто угодно, но я не могу найти в себе силы наплевать на это. Вместо этого я прижимаю свои губы к ее губам и целую ее, впиваясь в них со всеми своим желаниями потребностями.

Мои руки переходят от ее запястий к затылку, пробираясь сквозь волосы. Наши языки исследуют рот друг друга. Я облизываю ее шею, пробую на вкус и дразню, пока она не задыхается от желания.

— Ты нужна мне прямо сейчас, — дышу я ей в губы.

— Но, Данте…

— Перестань беспокоиться о моих клятвах. Я уже нарушил их, и я нарушу их еще миллион раз ради тебя.

Я прикусываю ее нижнюю губу и тяну за нее.

— Позволь мне показать тебе, каким может быть удовольствие между нами.

Она кусает губы, но на них появляется небольшая улыбка. Она кивает, задыхаясь, когда я поднимаю ее и усаживаю на одну из скамей. Наши руки и губы исследуют друг друга с отчаянной жаждой. Я укладываю ее на скамью, просовываю руки под рубашку и играю с ее твердыми сосками.

— Данте, — стонет она, когда я щипаю ее, ее голос тихим эхом разносится по пустой церкви, но меня уже не волнует наше окружение.

Я снимаю с нее рубашку, открывая ее голодному взгляду, стягиваю чашечки лифчика, чтобы обнажить самые совершенные груди, которые я когда-либо видел.

— Мне нужно попробовать тебя на вкус прямо сейчас.

Она отвечает кивком, ее глаза остекленели от предвкушения. Я задираю ее юбку, обнажая кружевные трусики, которые уже промокли насквозь. Я снимаю их и наклоняюсь ближе, вдыхая пьянящий аромат ее возбуждения.

Я опускаюсь ниже, осыпая мягкими поцелуями внутреннюю поверхность бедер, дразня ее. Она извивается подо мной, ее руки хватаются за скамью в предвкушении. Я нежно целую клитор, заставляя ее задыхаться. Затем я раздвигаю ее пальцами и проникаю внутрь, мой язык обводит мягкие складочки киски, пробуя на вкус, смакуя. — Черт, — задыхается она, в ее голосе звучит отчаянная мольба.

В ответ я сильнее прижимаю язык. Теперь она извивается подо мной, ее бедра двигаются в такт ритму моего языка.

И тут меня осеняет идея. Чертовски неправильная, учитывая символизм, но такая захватывающая. Я останавливаюсь, и Мэдисон разочарованно хмыкает.

— Что ты…

— Тихо, маленькая лань, — приказываю я, беря зажженную свечу с подставки для обета.

Она нахмуривает брови, когда видит это, но не спрашивает меня. Вместо этого она пристально смотрит на меня.

— Я хочу познакомить тебя с чем-то пьянящим, но ты сама решаешь, хочешь ли ты этого или нет.

Ее горло сжимается, когда она сглатывает.

— Что это?

— Восковая игра. — Я наклоняю голову. — Боль может сделать удовольствие намного больше, — объясняю я, и мой голос превращается в шепот. — Но ты должна доверять мне. Скажи мне остановиться, если это слишком, и я остановлюсь.

Она на мгновение замолкает, прикусив нижнюю губу в раздумье. Она даже не представляет, что делает со мной, когда кусает свои красивые вишневые губы. Я вижу, как в ее голове крутятся шестеренки, пока она раздумывает. После того, как мне кажется, что прошла целая вечность, она кивает.

— Хорошо, давай сделаем это.

Я ухмыляюсь в ответ на ее согласие.

— Хорошая девочка. Переверни запястье. Сначала я проверю температуру на нем.

Она делает то, что ей говорят, без труда вживаясь в роль идеальной покорности. Я медленно наливаю воск на тыльную сторону ее запястья, и она тихонько задыхается, ее глаза расширяются.

— Слишком горячо? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— Нет, просто…

— Приятно? — спрашиваю я.

Мэдисон выглядит пристыженной, ее щеки краснеют.

— Да, — вздыхает она.

Совершенство.

Это единственное слово, которым можно описать стоящую передо мной красавицу.

— Ложись на скамью, — требую я.

Ее соски становятся твердыми пиками, когда она делает то, что ей говорят.

— Помни, скажи мне остановиться, и я остановлюсь.

Она кивает в ответ.

Я держу свечу над ее обнаженным телом, мерцающий свет отбрасывает пляшущие тени на ее кожу. Медленно наклоняю ее, и горячий воск капает на нее.

Она задыхается, ее тело выгибается от этого ощущения.

— Слишком много? — спрашиваю я, готовый остановиться, но она качает головой.

— Нет, продолжай, — настаивает она, ее голос дрожит. Ее доверие ко мне опьяняет. Я продолжаю, каждая капля воска обостряет ее чувства, погружая нас все дальше в мир запретного удовольствия в святилище церкви. Я знаю, насколько это хуево, но не могу найти в себе силы наплевать.