– Ты сразу показалась мне хорошей, – произносит она, вспоминая о нашей первой встрече, – прости, что врезалась в тебя.

Я смутно помню наше столкновение. Кажется, что это было очень давно. Я лишь кротко киваю и молчу. Дипак, как и я, таращиться на стол, не смея начать. Адам замечает это и двигает в мою сторону тарелку с пирожными:

– Всем приятного аппетита, – он берет вилку и аккуратно разделывает свой кусок рыбы, продолжая говорить, – могу я узнать, почему ты здесь? Я точно помню, что видел тебя с Линдой.

Девочка отрывает глаза от тарелки и вскидывает голову в сторону отца, но не получив от него даже намека на желание поговорить, возвращается к фруктам. Я молчу, поглядывая на жену Адама. Что она думает о том, что их дочь названа в честь моей матери? Разве это не кажется ей странным и неловким?

– Она же твоя мама? Вы очень похожи, – продолжает говорить он так, словно ничего не произошло.

Я морщусь, когда к горлу подступает изжога. Люди никогда не умели делать комплименты. Запихиваю в рот кусок хлеба и медленно жую. Я не трогаю вилку, а умело управляюсь руками. В деревне мы не часто ели рыбу, но временами из соседних поселений, где есть озера, нам привозили ее на продажу. Бабушка закупалась почти ведром, приговаривая о пользе. Мясо рыб мне нравилось. Оно было мягким, хоть и костлявым.

– А что насчет отца? Ты едешь к нему? – в глазах главы семьи сияет прозрение, а я сдерживаюсь, чтобы не встать и уйти прочь.

– Я никогда не знала отца, – с набитым ртом отвечаю я, почти выдавливая мерзкие слова, – мне не доводилось встречаться с ним.

Жена Адама замечает мое недовольство и первая кладет руку на ладонь мужа, едва качнув головой. Я не подаю виду, но в глубине души благодарна ей. Однако настырный мужчина продолжает валить вопросами:

– Не видела отца? Какое горе…, – он качает головой, – но что о нем рассказывала мать? Сколько помню, Линда всегда рассказывала мне обо всем. Она была болтушкой.

Она была болтушкой…

Мне какое дело до его старых воспоминаний? Грудь сжимается от обиды. В горло не лезет даже пирожное. Я оглядываю стол, когда живот отзывается недовольством. Утренний голод утих, оставив место злости и негодованию. Зачем вообще этот завтрак? Только для того, чтобы вспомнить того, кто был со мной так жесток? Пусть едет к своей драгоценной бывшей возлюбленной и спрашивает ее сам.

Моя пауза с ответом затягивается, а потому даже маленькая Линда косится в мою сторону. Мне приходится завязать ленту на шее потуже, чтобы не выплюнуть рыбу и ответить:

– Нет. Мать ничего не рассказывала, – пару секунд мнусь, понимая как одиноко звучит мой ответ и вру, – она много работала, чтобы прокормить меня. У нас не было времени на разговоры.

Выдыхаю, когда мой ответ удовлетворяет Адама и он замолкает. Мужчина утыкается в свою тарелку, убирает кости в сторону, даже подносит небольшой кусочек ко рту, как вдруг кладет его назад и вновь поворачивается ко мне:

– А семья отца? Они не заботились о вас?

Я сдерживаю порыв накричать на мужчину, сжимая ладони. Чувствую быстрый ритм сердца и силюсь, чтобы не убежать в слезах:

– Нет. – мой голос звучит откровенно грубо.

Только глупец бы не понял, что его собеседник на взводе. Даже Дипак откладывает трапезу и кидает недовольный взгляд на Адама. Я чувствую, как его массивные кулаки стали тяжелее. Однако отец семейства тонет в своих размышлениях, позабыв обо мне. Он съедает несколько кусочков рыбы, вытирая уголки губ салфеткой. Затем тянется к фруктам, разламывает кружочек апельсина, пробует его на вкус, а когда сок касается его языка, то вскидывает брови, поворачиваясь в мою сторону:

– Тогда куда же держит путь такая красавица?

Я выплевываю очередной кусок рыбы, который так усердно чистила от костей. Этому кусочку не повезло. Все взгляды снова обращаются в мою сторону. К горлу предательски подступает ком. Ладони с грохотом падают на стол и служат опорой, когда я встаю. Отряхиваю одежду, затем еле слышно кидаю, что наелась и иду прочь.

В печь этого козла.

– Она едет навестить знакомых, – слышу суровый голос Дипака и мысленно говорю спасибо.

Мне с трудом удается различать повороты, когда я почти лечу в свою каюту. В ушах пульсирует, ладони сжаты. Мне хочется вернуться и заставить Адама съесть салфетку. Глаза мутнеют из-за слез, когда в голове плывут воспоминания о бабушке и матери. За что они так со мной? Старушка скорее всего и не знает, что я теперь здесь.

Спускаясь на этаж ниже, я не замечаю темную фигуру, на лету врезаюсь в чью-то грудь. Взгляд проясняется. В длинной черной мантии предо мной стоит юноша. Его темная кожа в тусклом свете лампы кажется почти черной. Я торопливо извиняюсь и ухожу прочь, чувствуя пристальный взгляд на спине.

И какого дракона он таращится?

Вбегаю в каюту, падаю на кровать и ругаюсь в подушку. Бранные слова заполняют комнату, а я впервые в жизни чувствую облегчение. Азарт накрывает меня с головой, я отстраняюсь от подушки и ругаюсь уже без ограничений. Будь я дома, то бабушка уже вознаградила бы пару десятками подзатыльников. “Даме ругаться не пристало”, – любила повторять она. Но какая же я дама? Да и мать никогда не скупилась на ругательства. Почему же мне нельзя?

Я хожу по каюте, проклиная Адама, в моментах желая ему запора и тяжёлых родов. Если бы мужчины только могли рожать… Когда злость утихает, я вздрагиваю, замечая фигуру в дверях. Переминаясь с ноги на ногу, в проходе стоит жена моего обидчика. Она неловко улыбается и молча просит разрешения войти.

Мне легче. Злость улетучилась, а на смену ей пришел стыд. Я чувствую, как лицо заливается краской, но даю той разрешение. Женщина садиться на стульчик и первые секунды между нами разливается тишина. Я кидаю взгляд на ее черные волосы и вспоминаю о Глебе. Эта птица меня недолюбливала. Теперь же я видела эти повадки в моей гостье. Я даже не знаю ее имени.

Красавица хмыкает и наконец говорит:

– Я пришла, чтобы извиниться, – она заглядывает в мои глаза, – Адам часто слишком болтлив. Ему кажется, что он не делает ничего плохого, но ты уже видела итог. – на ее губах ухмылка.

– Всё нормально, – вру я, – это не ваши проблемы.

– Меня зовут Брай, – женщина тянет мне свою бледную руку, – думаю, что нам стоит знать друг друга.

Ну точно Глеб номер два. Такая же наглая.

Я упрямлюсь и не тяну пожать руку в ответ. Только складываю их на груди и ворчу:

– Что вам нужно, Брай? Я не хочу ни с кем говорить прямо сейчас. Я уже сказала, что всё со мной хорошо. Уходите, пожалуйста.

– В моем мире меч и посуда могут быть равны. Они сделаны из одной стали, но прошли разные пути, – продолжает говорить она, не желая уходить прочь, – он просто не прошел тот огонь и удары, что прошла ты.

Я поднимаю глаза и встречаюсь со зрачками женщины. В ее бледные серые глаза не проскальзывает ни один лучик света. Они кажутся холодными.

Мне нечего ей ответить. Я сжимаю губы и вяло опускаю плечи. Одна сталь, но разные удары? Что она хочет сказать? Я не успеваю спросить, что Брай имеет ввиду, когда она снимает с шеи кулон. На металлической круглой потертой пластине выцарапаны две закорючки в виде изогнутой линии и запятой. Она кладет мне его в ладонь и сжимает его.

– Если настигнет беда, то покажи его людям и они помогут тебе, – шепчет она, – пусть это будет платой за спасение моей дочери, – встаёт и идёт прочь, но я ловко хватаю ее запястье.

Я вижу потерянность на ее лице, но где-то в глубине души чувствую фальшь. Эта женщина всё понимает. Она не та, за кого пытается себя выдавать. Мысли не успевают обдумать решение, когда я выпаливаю:

– Пусть платой за спасение маленькой Линды станут ваши уроки. Научите меня сражаться. Я знаю, кто вы…

Прошлое:

Два месяца пролетают незаметно. Я просыпалась в пять, умывалась и шла на пробежку. Когда возвращалась домой, то завтракала в беседке и открывала учебники. Вместе с бабушкой мы изучали все тонкости работы. Во время обеда мы вместе готовили что-нибудь сытное, дожидались мать и ели.