Он уходит, не дав мне и шанса что-то сказать. Я остаюсь в тишине, слыша только стук сердца. Прячу ладони, складывая их на груди, вяло опускаю голову на подушку и зарываюсь носом в одеяло.

Как же так? Что же делать?

Почему я ничего не помню и выглядела полуживой? Что могло произойти, чтобы мать продала меня в рабство при Королевством дворе? В ту же секунду вспоминаю сон и кажется нахожу ответ. Но этого мало. Прошлое утекает, как крупицы песка. Временами в голове проскальзывают отрывки прошлого, но они такие ничтожные и неразборчивые, что я с трудом могу соединить их в единую картинку. Кажется, что я знаю всё и ничего. Сон не приходит, и я ворочусь еще около часа, а может и больше.

Я знаю, что такое Драконы, знаю о шести королевств, даже знаю, что делать во время родов, но ничего не помню о самой себе.

Я нахожусь на грани сна и реальности, когда где-то сверху раздаются крики. Подскочив, я быстрым шагом подлетаю к двери, дергаю ее и вскидываю брови. Не заперто. Нос улавливает дым, а тело рвется вперед. В коридоре замечаю еще несколько дверей, мчусь мимо них к лестнице в конце. Забираюсь выше и оказываюсь на еще одном таком же этаже. Глаза начинают щипать, горло душит. Мое тело прижимается ближе к полу, я закрываю нос воротом ночной рубашки, поднимаю взгляд и замечаю свет и тепло, идущее со следующего этажа. Оттуда же слышаться крики. Мчусь к лестнице, забираюсь выше и отшатываюсь. Посреди коридора полыхает огонь. Щупальца пламени кидаются в сторону, голодно рыщут, безжалостно поедая деревянные пол и стены. Жар ударяет в лицо, воздуха почти нет. Сердце колотиться, виски сжимает. Не задумываясь, отступаю.

Идти вниз или пытаться пробежать сквозь огонь?

Я торможу, боясь идти к огню. Мне ничего не известно о пожаре на корабле. Мнусь, обдумывая, что делать, но не успеваю принять решение, как сквозь крики, треск дерева и мужскую брань, слышу детский плач. Он где-то совсем рядом. Делаю первые неуверенные шаги, а когда он замолкает – не раздумывая кидаюсь вперед, открываю первую дверь, и влетаю во внутрь. В просторной каюте замечаю две двухъярусные кровати, под одной из которых жмется девочка. Подлетаю к ней и протягиваю ладонь. Она поднимает на меня затуманенный взгляд, ее губы трясуться, из рта вырывается кашель. Говорить тяжело, дым продолжает давить на горло, но я выдавливаю:

– Пошли!

Девочка перехватывает мою ладонь и вылазит из под кровати. Когда мы выбегаем в коридор, то безжалостное пламя уже поедает нашу дверь и стену напротив. С меня течет пот, кожа жется, мне приходится приложить силу, чтобы посмотреть в сторону криков, но замечаю там непроходимые джунгли и веду ребенка прочь. Девочка тихо всхлипывает, но бежит следом.

Мы спускаемся на этаж ниже. Я открываю каждую дверь, ища помощи, но каюты пустуют. В одной замечаю широкое окно, в которое без труда пролезу я и ребенок. Мне приходится проверить насколько место возгорания далеко от нас, чтобы не находится под ним, затем закрываю дверь и наконец открываю окно. Мы кашляем, жадно хватая воздух. Снаружи уже стемнело. Я осматриваюсь и замечаю богатые убранства каюты. Она похожа на ту, в которой прятался ребенок, но тут стоит большой стол для еды, застеленный белой скатертью, на каждой стене по четыре подсвечника, два высоких шкафа. Когда дыхание приходит в норму, я вновь высовываюсь наружу. Снизу замечаю пол. Это напоминает небольшой балкон. Поворачиваю голову и вижу лестницу, ведущую на основную палубу. Мнусь первые секунды, думаю переждать прежде, чем прыгать, но мой взгляд встречается с глазами девочки. Она быстро дышит, глаза выпучены, губы подрагивают.

– Как тебя зовут? – шепчу я, ловя ее внимание, – слышишь? Как твое имя? – повторяю громче, когда ее зрачки метаются из стороны в сторону.

– Л…Линда, – с трудом запинается она, подавляя всхлипы.

Линда.

Я знаю это имя. Лицо девочки кажется едва знакомым. Хмурюсь, тру лоб, когда в голове вспыхивают воспоминания, но не успеваю их прочувствовать, как слышу знакомый крик. Поворачиваю голову и вижу мужчину-пня и две фигуры. Женщина рядом с ним вскрикивает, видя нас, и прижимается к мужчине.

– Мама! – Линда машет рукой, начиная реветь с новой силой. Я продолжаю таращиться на них, как вдруг слышу грозный приказ:

– Прыгайте! – голос пня звучит твердо, но я чувствую несколько нот волнения.

Я помогаю ребенку спуститься, а только затем выпрыгиваю сама. Линда бежит к матери, вцепляется в ее талию и начинает реветь с новой силой. На моем лице глупая улыбка. Я таращусь на семью, когда на мое плечо падает массивная ладонь:

– Молодец. Хорошая работа.

Я киваю, продолжая следить за девочкой, словно та еще нуждается в моей защите. Затем вздрагиваю и поворачиваюсь к мужчине. Он понимает мой немой вопрос и рассказывает о неаккуратных гостях, устроивших пожар. Заметили его поздно, а когда спохватились, то оказалось, что коридор уже охвачен пламенем. Пытались пробираться к дверям, но не смогли. Ребенок осталась в каюте, желая рисовать, пока родители прогуливались по палубе. Тогда то мужчина пень вспомнил о каюте для Королевской семьи с выходом окна на небольшой балкон. Думал, что придется разбить окно.

Я замечаю в его руках длинную металлическую палку и киваю. Крики утихают, а спустя несколько минут мужчине сообщают, что пожар потушен. Пень и семья уходят, позволяя мне остаться на балкончике.

Я сажусь и прижимаюсь к стене, подтянув колени к груди. Только сейчас замечаю звезды и полумесяц. В голове снова и снова мелькает пожар и лицо Линды. Тело начинает дрожать, по щекам катятся слезы. Теплый ветерок нежно треплет мои волосы, убаюкивая. На корабле все еще раздаются приказы, слышится топот и разговоры. Мои глаза закрываются, дыхание выравнивается, а слезы высыхают. Я почти засыпаю, как вдруг наконец вспоминаю, где же я видела эту девочку и ее семью.

Более двух месяцев назад:

Солнце скрылось за горизонтом. Послышался надоедливый гул комаров и мошек, неподалеку жужжат майские жуки, начинают петь сверчки. Работа продолжается. Я полю грядки картошки, временами посматривая то на мать, то на начальницу. Почему нужно так долго задерживаться на полях? Мы еще не ужинали. Даже вредные насекомые уже лакомятся капельками крови, садясь на мою бледную кожу.

– Может уже прекратишь аплодировать? – злобно рычит мать, не отрывая глаз от земли.

– Они кусаются, – тихо шепчу я, в очередной раз прихлопнув уже изрядно жирную комариху. На правом локте остаются ее внутренности и пятно крови.

– Никого не трогают, кроме тебя, – доносится в ответ.

– Своих не трогают, – как можно тише ворчу я и получаю оплеуху от начальницы. Та стоит рядом и слышит даже мой шепот.

– Мелкая права, – картавит высокая худощавая женщина и наконец сообщает, – собираемся домой, ребята! Рабочее время закончено. Продолжим завтра.

Слышатся радостные возгласы. Кто-то хлопает меня по плечу, кто-то подмигивает, кто-то треплет грязной рукой по коротким волосам, но самая приятная похвала ожидает меня в конце. Сегодня бабушка Тоня наверняка будет печь пирожки с этой несчастной, но такой вкусной картошкой. Весь дом уже наверняка пропах жареным тестом и целая чашка моей награды стоит на столе.

Мы с матерью прощаемся с друзьями и бредем в сторону дома. Идти не долго. Минут двадцать. Если бы я была одна, то добралась бы и за десять. Бегать я люблю.

– Что за выкрутасы на поле? – косится на меня мать, когда мы остались наедине. Голос ее груб.

– Они правда кусались, – мнусь я, – я не нарочно.

– Закрой свой рот, – повышает голос женщина. В ее речи слышатся нотки зверя, и я замолкаю.

Ещё в четыре года я усвоила один главный урок: если женщина, которая меня родила что-то говорит, то она не шутит. В тот день, двенадцать лет назад, она воткнула вилку в мою левую руку, когда я без остановки плакала, прося мяса. Живём мы не очень богато. С того дня мясо я почти не ем. На руке остался шрам, как напоминание о правдивости слов матери. Обещания она всегда держит и почти никогда не дает.