Этого просто не может быть! – твердил себе Дэн, как вдруг окружающую тишину взорвал телефонный звонок. Как же вовремя! Вздрогнув, мужчина кинулся к дому. Еще ни один звонок не вводил его в такое волнение. Руки тряслись, и ему никак не удавалось разблокировать экран. Чертовы гаджеты! Чертыхаясь и нервничая, он наконец-то справился с блокировкой и тут же услышал знакомый голос.

– Дэн?

– Алло, Рыжий! Рыжий!

– Нечего так орать, – послышалось недовольное ворчание. На потемневшем от загара лице Дэна мелькнула улыбка. Ромка! Ромка живой! Сердце, пропустив удар, заколотилось как сумасшедшее.

– Рыжий, что происходит? – даже не пытаясь сдержать волнение, спросил Дэн. – Где ты?

– В городе. Дэн, дела совсем плохи. Из наших никого не осталось в живых. Вот, спер телефон спецсвязи, чтобы позвонить тебе.

– Я на острове. Приезжай. Запасов еды и воды хватит на двоих!

На том конце повисло тягостное молчание.

– Спасибо, Дэн. Но как-нибудь в другой раз. Я записался в добровольцы.

– В какие еще добровольцы?

– В армию. Говорю же, дела плохи. – и понизив голос, добавил, – здесь такое творится…. зараженные кидаются на людей. Сплошь нападения и смерти. Правительство исчезло. Полиции нет. Остались только военные и те на грани. Мы пытаемся спасти живых. Но с каждым днем людей все меньше.

В трубке что-то зашумело. Голос Рыжего начал пропадать.

– Алло! Алло… – в динамике шипело и щелкало, лишь пару раз сквозь помехи прорезался голос Рыжего, после чего связь окончательно оборвалась. И сколько бы Данила ни пытался дозвониться, ничего не выходило.

В полном смятении он перевел взгляд с потухшего дисплея на противоположный берег реки.

Некоторое время мужчина оставался неподвижным. В груди, как после урагана, смятение и разруха. От прежней уверенности не осталось и следа. Хотел отсидеться, как в пандемию коронавируса, схорониться, пока основная волна не минует. Но звонок Рыжего перевернул все вверх дном. Рука непроизвольно метнулась к биноклю. Мир за рекой по-прежнему оставался непривычно тихим и пустым. Однако кое-что изменилось, теперь Данила знал, он – не последний человек на Земле. Оставался еще Рыжий. А значит, есть за что бороться!

Уверенный, как никогда прежде, бывший пилот зашел в дом, взял оружие, патроны, положил в рюкзак бутылку воды, сухари, закинул его на плечо, а затем закрыл дверь, и как был в защитной одежде с биноклем на груди сел в лодку и завел мотор.

Да, он был отшельником, может, чуть-чуть социофобом, но никогда трусом.

20 июля.

«Не могла писать. Все время плакала.

Папа вернулся в три часа дня. Совершенно другим и совершенно чужим. Ссутуленные плечи, щетина и внезапно постаревшее лицо. Меня скрутило от нестерпимой боли, не знаю, как удержалась на ногах. Кирилл спросил – где мама? Его испуганный детский голосок так и повис в воздухе без ответа.

Я вижу… я до сих пор вижу взгляд отца. Страшный, пустой, одичавший, но больше всего потерянный. Он что-то начал говорить про антитела, но осекся, так и не закончив. Кажется, он был не в себе. Больше не произнеся ни слова, он продезинфицировал кухню, а затем до вечера пил водку. Стопку за стопкой, пока не уснул, уронив голову на стол. Утром дрожащими руками поставил нам в предплечья прививки. Сказал, от гепатита. Мол, если мы спасемся от AVE, глупо умереть от банальщины.

Когда Кирилл уснул, папа вручил мне респираторные маски, оставил немного еды, питьевой воды и крепко обнял. Сам же отправился в лабораторию. Вместе с тремя уцелевшими коллегами они продолжали искать спасение.

Хотя, по-моему, спасать уже некого…

Эта ночь обернулась для города кошмаром и нестерпимой болью. Как обезумивший палач, смерть металась меж домами, сметая всех на своем пути. Она заглянула в каждое окно, не обошла стороной ни одну семью. Выкашивала район за районом, оставляя после себя лишь ужас и горе.

Помню, как в дверь начали колотить. Не зная, куда деться от страха, мы забаррикадировали в спальне и спрятались под кроватью. У соседей кто-то истошно кричал, то и дело хлопали двери, раздавался топот, билась посуда. И так всю ночь, то сверху, то снизу, то откуда-то сбоку. Я чувствовала себя в доме для сумасшедших, где каждая семья заточена в палате, связана по рукам и ногам единым приступом безумия.

Примерно в пять утра из соседской квартиры раздался истошный крик, следом звук распахнувшегося окна и темный силуэт, полетевший вниз. Кто-то не выдержал, решил, что так будет быстрее и не так больно. Хотелось заткнуть уши, залить клеем глаза, отключить все чувства и системы. Моя психика сбоила, крошилась мелкой стружкой. Я держалась только благодаря брату. Он жался ко мне и дрожал. Я просто не имела права сдаться сейчас.

Сообразив, кинулась за наушниками и водрузила ему на голову, включив первый попавшийся трек. Сама же просто зажала уши ладонями. Но крики просачивались сквозь пальцы, пробирались под кожу, впивались в мозг. Я не могла пошевелиться, не могла думать и говорить. Я просто молилась.

А к утру все стихло. Вдоволь насытившись, смерть прилегла отдохнуть, великодушно предоставив городу легкую передышку. И воцарившаяся тишина оказалась во сто крат страшнее криков.

Мы с братом отключились. Именно отключились. Это был не сон или забытье, наше состояние напоминало потерю сознания. Измученные страхом, ожиданием, мы просто не выдержали.

Проснулась я от света. Просачиваясь между штор, по ковру полз яркий луч солнца. Значит, уже день. Я тихонько встала. Во рту пересохло, горло неприятно саднило, но, повинуясь какому-то внутреннему порыву, первым делом подошла к окну. Боже! Едва кинув взгляд на улицу, меня начало трясти. День встречали новые, еще не остывшие трупы. Их были тысячи. Мужчины, женщины, дети… единым ковром устилали улицу, устремив в безмятежное небо пустые глаза. Знакомая с детства улица Академика Королева была до горизонта покрыта мертвецами, а над ними, точно погребальный крест, высилась Останкинская башня.

Последние иллюзии исчезли: нас никто не спасет. Это была последняя мировая война, а проигравшее – человечество.

В каком-то глухом оцепенении я плотно задернула шторы и осела на кровать».

21 июля.

«Последний раз мы видели отца вчера. А час назад пришло смс:

Мне не выбраться. Прости, малышка.

Береги себя и брата.

Люблю вас.

ПАПА.

Я очнулась в тот момент, когда орала во весь голос, а брат испуганно смотрел на меня, боясь пошевелиться. У меня дрожали руки, меня колотило от чудовищной безысходности, от осознания глубины той пропасти, в которую мы летели. Это была отчаянная истерика, которая разметала остатки здравого смысла, снесла последние стены самообладания и, ядерным грибом накрыла меня с головой. Как перепуганный зверь, я выла и размазывала слезы по лицу, совершенно не думая о брате. Повинуясь глупому порыву, набрала отца. Но мобильник молчал. Внезапно меня охватила лютая злость. Руки тряслись, перед глазами двоилось, но я вновь и вновь звонила отцу. Зачем он ушел? Как посмел бросить нас? Ведь знал, матери больше нет, одной мне не справиться, а надеяться больше не на кого!

Я устала, я больше не могу. Пусть вернутся оба! Немедленно. Сейчас же! Возьмут на себя ответственность, все решат и скажут, как быть дальше.

В конце концов, не в силах унять ярость, я швырнула телефон в стену, а после, уткнувшись в подушку, рыдала. В этот момент я едва ли осознавала, что оба родителя мертвы. Я просто хотела, чтобы кто-то более мудрый и опытный успокоил меня, дал верные подсказки, направил. Но рядом был только Кирик.

Семьи Кошкиных больше нет. Мы остались одни.

***

Приступ миновал, оставив после себя опустошение и пульсирующую боль в груди. Разбитая, потерянная, я медленно обдумывала ситуацию. Разъеденные унынием и горечью мысли, ворочались неохотно, как ржавые детали в испорченном механизме. Еда почти закончилась, воды хватит на пару суток. И с этим нужно что-то делать. Можно попробовать добежать до ближайших магазинов, возможно, там что-то осталось. Но как? Из оружия – только кухонные ножи. Нет, мне не справиться. Даже думать нечего.