— Переходи, парень, — велел ему Дагориан.

— Я поеду с фургоном.

— Не сомневаюсь, что тебе это под силу, но ты мне нужен живой. — Парень заспорил было, но Дагориан прервал его: — Я знаю, что ты смелый человек, Коналин, и уважаю тебя за это. Но если хочешь помочь мне по-настоящему, переведи на тот берег запасных лошадей. Я последую за вами, когда вы все переберетесь.

Коналин слез, Дагориан сел на его место, взял вожжи и стал ждать.

— Разговаривай с ними, — посоветовал он ведущему лошадей Коналину. — Они боятся шума воды.

Парень был на середине моста, когда доска под ним заколебалась. Одна из лошадей уперлась, но Коналин пошептал ей что-то и двинулся дальше. Дагориан наблюдал за ним с восхищением. Выйдя на берег, парень обернулся и помахал ему. Дагориан тряхнул вожжами, и упряжка въехала на мост. Лошади беспокоились, и он ободрял их, говоря тихо, но уверенно. Доски трещали под колесами. Одна доска треснула, но удержалась. Весь в поту, Дагориан доехал до середины. Шум реки казался ему громовым. Одна из лошадей оступилась, но устояла.

Потом раздался особенно громкий треск, и повозка накренилась. На одно жуткое мгновение Дагориан подумал, что сейчас свалится в реку. Он замер на козлах с бешено бьющимся сердцем, потом осторожно слез. Левое заднее колесо наполовину провалилось, и только ступица удерживала его на мосту. Дагориан, тихо ругнувшись, взялся за повозку снизу и попытался ее поднять. Она не сдвинулась даже на волосок.

— Едут! — крикнул Коналин. Дагориан, оглянувшись, увидел трех старых солдат, скачущих во весь опор. Ногуста перед самым мостом спрыгнул и повел своего громадного черного коня, держа его под уздцы. Кебра с Зубром последовали его примеру, но мимо повозки проходу не было.

Зубр передал своего коня Кебре и сказал Дагориану:

— Садись обратно на козлы и подстегни лошадок, когда я скажу.

— Ты ее не поднимешь, — возразил Дагориан.

— Всадники! — закричал Коналин.

Креакины с мечами наголо приближались к мосту. Дагориан взобрался на козлы, Зубр ухватился за колесо.

— Давай! — крикнул он, приподняв повозку. Дагориан хлестнул лошадей вожжами, и фургон швырнуло вперед. Зубр не устоял на ногах, но сумел увернуться от окованного железом колеса.

Дагориан продолжал погонять лошадей, повозка набирала скорость. Ногуста и Кебра бежали следом с конями в поводу.

Как только повозка достигла берега, маленькая Суфия забралась в нее и своим тонким голоском запела что-то на непонятном языке.

Двое креакинов уже въехали на мост. Из руки Суфии вылетел огненный шар, и мост загорелся. Один из креакинов отступил к берегу, но другой пришпорил коня и проскакал сквозь огонь. Зубр бросился наперерез ему, размахивая руками и вопя во все горло. Конь встал на дыбы, и Зубр, нырнув под передние копыта, уперся ему в грудь и толкнул что есть мочи. Конь вместе с седоком опрокинулся назад, доски проломились, и оба рухнули вниз, в ревущую реку. На Зубре загорелись штаны. Он в панике ринулся к берегу. Ногуста и Кебра, повалив его, тщетно пытались затушить штаны. Но Суфия протянула руку, и огонь с одежды Зубра ушел в ее пальцы. Зубр сорвал с себя тлеющие штаны — левое его бедро было сильно обожжено. Суфия, подойдя к нему, приложила ручонку к ожогу. Ногу Зубра овеяло прохладным ветерком, и боль прошла. Девочка отняла руку — ожог исчез без следа.

— Такие маленькие чудеса мне еще по силам, — произнес голос Калижкана. Девочка припала головой к Зубру, и Калижкан сказал: — Пусть поспит. — Зубр отнес Суфию в повозку, уложил и укрыл одеялом.

— Ты храбро поступил, напав на конного воина, — сказала ему Ульменета. — Должна признаться, ты удивил меня.

Зубр наградил ее своей щербатой улыбкой:

— Если хочешь отблагодарить меня как следует, нам лучше пойти в кусты.

— Ну, такой ответ меня как раз не удивляет. — Ульменета бросила негодующий взгляд на его голые ноги и добавила: — Прикройся-ка. Здесь дамы.

— Раз они здесь, стоит ли штаны надевать? — не переставая ухмыляться, ответствовал он.

Ульменета повернулась и ушла от него к Аксиане и Фарис.

— Кто их поймет, этих баб? — сказал Зубр, перехватив веселый взгляд Коналина.

Парень кивнул.

— Я точно не понимаю, но она тебя невзлюбила, это сразу видно.

— Ты думаешь? — искренне удивился Зубр. — Это почему же?

— Я, конечно, могу ошибаться, — засмеялся Коналин.

— Так и есть, — уверенно молвил Зубр.

Мост полыхал, окруженный клубами черного дыма. Ногуста смотрел через реку на восьмерых оставшихся креакинов.

— Есть и другие мосты, — сказал ему Дагориан, — но немного времени мы выиграли.

Креакины разделились. Четверо отправились вниз по реке, на запад, еще четверо — на восток.

— Нам повезло больше, чем мы заслуживаем, — тихо произнес Ногуста.

— Что произошло у вас там, в лесу?

— Одни убит, но только потому, что вожак сам захотел его смерти. Это страшные враги, Дагориан. С такими я еще не сталкивался.

— Однако двое из них мертвы, а у нас потерь нет.

— Пока нет, — шепотом ответил Ногуста, и Дагориан вздрогнул.

— Что ты видел своим третьим глазом? — спросил он.

— Не спрашивай лучше.

Дух Ульменеты поднялся в ночное небо над лагерем. Луна светила ярко. Сверху Ульменета видела Ногусту, одиноко сидящего на холме, Кебра и Коналин разговаривали, Аксиана, Фарис и Суфия спали в повозке.

Зубр у костра приканчивал сготовленное Кеброй жаркое.

Ульменета наслаждалась свободой, которую дарил ей этот астральный полет. Здесь, над лесом, не было демонов, не было энтукку с хищными когтями. Она поднялась так высоко, что лунный лес внизу сделался маленьким, перелетела через реку с сожженным мостом и отправилась на поиски креакинов.

В воздухе рядом с ней возникла светящаяся фигура. На этот раз Ульменета разглядела ее хорошо: это был красивый юноша с золотыми волосами.

— Неразумно улетать так далеко, — сказал он. — Креакины увидят твой дух и натравят на тебя энтукку.

— Мне нужно знать, насколько они близко от нас, — ответила она.

— Те, что поехали на восток, потеряют в пути два дня. Те, что двинулись на запад, перейдут реку у Лерсиса, в сорока милях отсюда, и догонят вас только завтра.

— Почему с нами происходит все это, Калижкан? Что ты сделал?

— Здесь небезопасно, госпожа. Вернись в свое тело и усни. Мы поговорим в более надежном месте.

Фигура исчезла, а Ульменета полетела к лагерю, не спеша проститься с желанной свободой.

Снова очутившись в своем теле, она укрылась одеялом, и усталость помогла ей заснуть без труда.

Запахло жимолостью, и Ульменета, открыв глаза, увидела себя в маленьком садике. По ажурной решетке вилась жимолость, красная и белая, на клумбах, освещенных солнцем, благоухали другие летние цветы. В саду стоял домик под соломенной крышей, и Ульменета узнала дом своей бабушки.

Из дома вышел Калижкан — высокий, седоголовый, с серебряной бородой, в одеждах из серебристого шелка.

— Теперь мы можем поговорить, — с поклоном произнес он.

— В образе златокудрого юноши ты меня больше устраивал.

— Должен признаться, госпожа, что это обман, — усмехнулся чародей. — Я никогда не был златокудрым, да и красавцем тоже, разве что как дух. А ты? Была ты когда-нибудь такой стройной и миловидной, как теперь?

— Была, только давно, очень давно.

— В этом месте прошлое становится сегодняшним днем.

— Да, — с грустью подтвердила она.

— Итак, что ты хочешь от меня услышать?

— Все, — сказала Ульменета.

Они сели на скамью под цветущей жимолостью, и чародей начал свой рассказ:

— Я умирал — рак пожирал меня заживо. Более десяти лет я сдерживал его рост с помощью магии, но к старости силы мои стали убывать. И я испугался, попросту испугался. Я искал в древних трудах чары, способные продлить мою жизнь, но чурался обрядов, связанных с кровью. Опустившись наконец и до этого, я принес в жертву старика. Он все равно умирает, твердил я себе (так оно и было), и лишится разве что нескольких дней. Он пришел ко мне охотно, потому что я пообещал выплачивать содержание его вдове. — Калижкан помолчал и заговорил снова: — Это был дурной поступок, хотя я и пытался убедить себя в обратном. Я напоминал себе о добрых делах, которые смогу совершить, если буду жив, и полагал, что они искупят одно-единственное злое дело. Так вступил я на путь погибели. Я вызвал повелителя демонов, чтобы он исцелил меня, но вместо этого он вселился в мое тело. Последним усилием мой дух вырвался на волю и с тех пор обречен смотреть, как зло, совершаемое царем тьмы от моего имени, сводит на нет все доброе, что я сделал в жизни. Сирот, которых я опекал, принесли в жертву, а теперь погибли уже тысячи людей, и город Юса терпит бедствие.