Ее занимали три зловещие фигуры, висящие над дворцом. Уже несколько недель их присутствие удерживало Ульменету в оболочке плоти, и она жаждала свободы. Но при ее последней попытке взлететь демоны набросились на нее, и она едва успела спастись, вернуться в свое тело. Кто призвал их сюда и зачем?

Не открывая глаз, она развязала мешочек и запустила в него пальцы, поглаживая гладкие, круглые гадальные камни. Наконец один как будто позвал ее, и Ульменета достала его из мешочка.

На нем был изображен Разбитый Кубок — знак недоверия. В лучшем случае он остерегает от сделок с незнакомцами, в худшем — предупреждает о предательстве друзей. Ульменета достала из складок рубашки два зеленых листа, скатала их в шарик, положила в рот и разжевала. Горький сок ударил в голову, и она подавила стон. Перед глазами заплясали яркие пятна. Ульменета, отрешаясь от всех мыслей, стала представлять себе Разбитый Кубок.

Серебряная змея обвилась вокруг него, сдавливая его в своих кольцах. Кубок разбился, и его осколки прорвали завесу времен. Ульменета увидела затененную деревьями лощину и в ней — Аксиану. Сама она тоже была там и обнимала королеву за плечи. Четверо мужчин, по виду воинов, обступили Аксиану кольцом, готовясь отразить некую невидимую угрозу. Над ними, бесшумно поводя крыльями, парила белая ворона.

Ульменета чувствовала, что в лощину вот-вот вторгнется великое зло. Затем картина померкла и сменилась другой. У темного замерзшего озера между высоких гор горел костер. Рядом, спиной к озеру, сидел высокий человек. К нему через лед тянулась когтистая рука, а вскоре стал виден и весь демон: громадный, крылатый, моргающий на лунный свет. Расправив крылья, он подлетел к сидящему у костра человеку. Ульменета хотела предостеречь человека криком, но не смогла. Когти демона вонзились в спину сидящего, и он, издав вопль, повалился ничком.

Демон превратился в черный дым и вошел в кровавую рану на спине мертвеца. Мертвец встал — лица его, скрытого капюшоном, Ульменета не видела — повернулся лицом к озеру и воздел руки. В ответ из-подо льда поднялись тысячи когтистых рук.

Видение снова поблекло, и Ульменета увидела алтарь. К нему был прикован цепями нагой золотобородый человек — покойный император, отец Аксианы. Тихий голос (Ульменете показалось, что он ей знаком, хотя он звучал, как далекое эхо) произнес: «Грядет день Воскресения, ибо ты первый из трех». Скованный император хотел сказать что-то, но кривой кинжал рассек ему грудь, и тело выгнулось в предсмертной судороге.

Ульменета вскрикнула, и видение исчезло — теперь она видела перед собой только освещенную луной дворцовую стену.

Видения, явившиеся ей, не имели смысла, императора никто не приносил в жертву. Проиграв последнее сражение, он бежал в горы со своими приближенными. Говорили, будто они и убили его, возмущенные трусостью, которую он выказал. Отчего же он тогда предстал перед ней, прикованный к жертвенному алтарю? Или в этом заключен некий символ?

Замерзшее озеро тоже осталось неразгаданным: демоны подо льдом не живут.

И почему королева оказалась в лесу без охраны, всего с четырьмя людьми? Где же король с его войском? Где королевская гвардия?

«Изгони эти видения из своих мыслей, — сказала себе Ульменета. — Они лживы — возможно, ты недостаточно хорошо подготовилась»,

Аксиана застонала во сне, и Ульменета, подойдя к ней, прошептала:

— Спи, радость моя. Все хорошо.

Но про себя она знала, что не все хорошо. Ее видения, вызванные лорассием, безусловно загадочны и, возможно, символичны — но не лживы.

Кто же эти четверо? Она вызвала в памяти их лица. Один из них черен лицом, но глаза у него голубые, другой огромен и лыс, с белыми висячими усами, третий молод и красив, у четвертого в руках лук. Ульменета вспомнила белую ворону, и ее пробрала дрожь.

Это по крайней мере в толковании не нуждается: белая ворона означает смерть.

Кебра-лучник опустил золотую монету в ладонь взбешенного трактирщика, и гнев толстяка сразу утих. Ничто в мире не согревает так, как золото, когда оно прикасается к коже. Злость по поводу поломанной мебели и нанесенных заведению убытков перешла в легкое раздражение, и трактирщик посмотрел снизу вверх на лучника, оглядывающего картину побоища. Илбрен хорошо изучил человеческую натуру и оценивал людей быстро и верно, но дружба Кебры и Зубра оставалась для него загадкой. Лучник — человек воздержанный, всегда опрятно одетый и чисто умытый. Говорит он тихо, учтиво и при этом умудряется оставлять вокруг себя свободное пространство — не любит, видно, тесного соседства с другими. А Зубр — дубина неотесанная, ничего, кроме презрения, не заслуживает. Такие всегда выпивают на две кружки пива больше, чем способны вместить, и впадают в буйство. Трактирщики таких гостей страсть как не любят. Есть, правда, у Зубра одно достоинство: на пути к двум лишним кружкам он способен выпить все, что имеется в таверне, и это, конечно, приносит неплохой доход. Но любопытно, как Кебра терпит такого субъекта в качестве друга?

— И все это он натворил? — покачал головой лучник. Два длинных стола перевернуты, на усыпанном опилками полу валяются обломки стульев, окно выбито — в свинцовом переплете до сих пор торчат осколки стекла. Под окном лежит без чувств вентрийский офицер, еще двое пострадавших, простые солдаты, сидят у дверей. У одного хлещет кровь из рассеченной щеки, другой держится за обвязанную голову.

— Все это и еще больше. Черепки от посуды мы вымели, два чугуна покорежены, в дело больше не годятся.

— Что ж, хотя бы убитых нет, — мрачно отметил Кебра, — и на том спасибо.

Трактирщик, взяв винный штоф, с улыбкой пригласил лучника к столу. Кебра с изборожденным складками, точно высеченным из камня лицом выглядел ничуть не моложе своих пятидесяти шести лет.

— Зубр — точно дитя малое, — сказал он, устало потирая глаза. — Когда что-то выходит не как ему хочется, он теряет над собой власть.

— Как это началось, я не знаю, — стал рассказывать Илбрен. — Мигнуть не успел — глядь, офицер уже летит по воздуху. Вон тот стол прошиб головой, насквозь.

Двое вентрийских солдат вошли с носилками, уложили на них раненого и вынесли прочь. К Кебре подошел офицер-дренай, ветеран, известный лучнику как человек порядочный.

— Постарайся найти его поскорее, — посоветовал он. — Раненый принадлежит к свите Маликады. Сам знаешь, что ждет виновного, если он умрет.

— Да, ваша милость, знаю.

— Боги праведные! Мало нам и без того хлопот с проклятыми вентрийцами, так еще кого-то из наших угораздило расколоть череп их офицеру. Я никого не хотел обидеть, Илбрен, — добавил дренай, обращаясь к хозяину.

— Никто и не обижается, сударь, — с легчайшим оттенком сарказма ответил вентриец, и офицер отошел.

— Извини за урон, Илбрен, — сказал Кебра. — Не знаешь ли, куда он девался, Зубр?

— Не знаю. Он как будто достаточно взрослый, чтобы обходиться без надзора и не учинять таких вот… художеств. — Трактирщик налил вина в два кубка и предложил один Кебре.

— Нынче у него выдался плохой день. Да и у всех нас тоже, — тихо промолвил Кебра, пригубил вино и отставил кубок.

— Да, я слыхал о решении короля, — вздохнул Илбрен. — Все слыхали. Я буду скучать по тебе, если тебя это утешит. По Зубру, впрочем, тоже, — улыбнулся трактирщик. — Но война — это для молодых, ведь верно? Тебе давно уж пора завести себе жену и растить сыновей.

— В какую хоть сторону он подался? — ничего не ответив на это, спросил Кебра.

— Я не видел.

Кебра направился к двери, и солдат с перевязанной головой сказал ему:

— Это просто шутка была, ну, неудачная, положим — а он точно обезумел.

— Дай угадаю. Шутка относилась к старикам?

— Будто уж и пошутить нельзя, — с довольно глупым видом повторил молодой солдат.

— Что ж, Зубр, я уверен, принял ее не слишком всерьез.

— Скажешь тоже! — возмутился второй солдат. — Погляди, что он с моим лицом сделал. — Кровь до сих пор сочилась из его разбитой скулы, правый глаз превратился всплошную багровую опухоль.