— Почему ты являешься ко мне подобно низкому смерду? — на том же чиадзийском диалекте спросил Чиен.

— Тысяча извинений, благородный господин. Я готовился принять ванну и не хотел заставлять вас ждать.

— В этом ты прав, Зукай. Но не нужно было готовиться к омовению, не узнав прежде, нужен ты мне или нет. Впрочем, в варварском городе трудно соблюдать этикет. Ты осмотрел свою комнату?

— Да, господин. Там нет ни тайных дверей, ни трубок для подслушивания.

— Позор!

— Они постоянно оскорбляют нас.

Оши, войдя, дважды поклонился и тут увидел мертвую крысу. Он вынул из нее нож Чиена и поднял ее за хвост.

— На ней блохи, — заметил он, держа крысу на вытянутой руке.

— Выкинь ее в окно, — велел Чиен. — Если оставить здесь, ее, чего доброго, подадут нам на ужин. — Оши выбросил крысу в сад и вышел в заднюю комнату, чтобы вычистить нож, а Чиен сказал воину: — Завтра мы отправляемся на юг.

— Да, мой господин.

Чиен, подумав немного, закрыл глаза, сосредоточился и ощутил присутствие в комнате чуждого духа. Ага, подумал он с улыбкой, не такие уж они дикари. Он пошевелил пальцами у пояса. Зукай прочел его знаки и перешел с чиадзийского на надирский.

— Великий хан предоставит нам охрану, господин?

— Разумеется. Это благородный властелин благородных кровей. Но не думаю, что нам следует злоупотреблять его гостеприимством. Отбери двадцать своих солдат — они проводят женщин и всех слуг, кроме Оши, обратно в Чиадзе. Я передам Божественному послание об успехе нашей миссии и о милостивых словах Джунгир-хана. Путешествие на юг было бы слишком тяжело для моих красавиц.

— Да, господин.

— Мы возьмем только одну повозку с подарками для царицы. Все мое имущество отправится обратно в Чиадзе.

— Кроме шатра, господин?

— Нет, и шатер тоже. Я возьму мои краски и кисти, больше ничего. Быть может, по дороге нам встретятся какие-нибудь любопытные цветы. — Пальцы Чиена стряхнули воображаемую пыль с рукава.

— Я видел здесь много красных цветов, господин, — с поклоном заметил Зукай.

— И увидишь еще больше.

Лицо Зукая отвердело.

— Позволено ли мне будет написать домашним, господин?

— Конечно. А теперь оставь меня. Увидимся на рассвете.

Офицер вышел. Вернулся Оши с вычищенным ножом.

Чиен спрятал клинок в промасленные ножны внутри рукава. Оши подвинул к столу вытертый стул, и Чиен сел. Казалось, будто он погружен в раздумье. В действительности же он сосредоточился на чуждом духе в комнате и увидел тощего, сморщенного старикашку с бледными глазами и лицом как у хорька. Тот парил под высоким потолком. Чиен молчал, пока дух не исчез.

— Оши!

— Да, господин?

— Ступай на кухню и принеси хлеба. Рыбы у них, конечно, нет — раздобудь мне вяленого мяса, в котором еще не завелись черви.

— Слушаюсь.

Чиен сложил руки и стал думать о Май-Син. Каким убогим, должно быть, казалось ей это место. Он вызвал в памяти ее прекрасное лицо, пытаясь войти в общение с ее духом. Но лишь молчание космоса ответило ему. Возможно, она просто далеко отсюда, сказал он себе — но темная сторона его души заставляла подозревать худшее.

Мажордом постучал в дверь, уведомил Чиена, что Джунгир-хан устраивает пир в его честь. Праздник начнется с восходом луны. Будет хорошо, если посол захватит с собой командира своей стражи. Чиен поклонился и ответил согласием.

Какое новое унижение уготовили ему эти дикари?

Большой зал был набит воинами — они сидели вокруг длинных столов, составленных в громадный прямоугольник. Джунгир-хан в облегающем камзоле из черной кожи, вышитом золотой нитью, восседал на южном конце, перед тронным помостом. По правую его руку поместился Чиен, а справа от посла — Зукай, который был встревожен и ел мало. Слева от Джунгира сидел сморщенный старик, которого хан представил как Шотцу, придворного шамана. Чиен склонил голову, сказав:

— Мы наслышаны об искусстве надирских шаманов.

— Как и мы о придворных чиадзийских магах, — ответил Шотца. — Правда ли, что они могут делать маленькие золотые машинки, летающие в воздухе подобно птицам?

— У Божественного три таких, — сказал Чиен. Шотца кивнул, но, видимо, не совсем поверил.

На пиру поглощались горы мяса, которого в Чиадзе и дворцовые собаки не стали бы есть — большей частью оно давно уже протухло, и гости обильно сдабривали еду пряностями. Чиен ел умеренно, а пил еще меньше. Напиток, который подавали за столом, изготавливался, как ему сказали, из кислого козьего молока.

— Очень умно, — сказал он вслух, а про себя подумал: «Вам только такое пойло и лакать».

Между бесконечными переменами блюд гостей развлекали жонглеры и акробаты. Особым искусством они не отличались, но Чиен учтиво хлопал в ладоши.

— Мы много слышали, — внезапно молвил хан, — о воинском мастерстве жителей Чиадзе. Не покажет ли нам начальник твоей стражи образчик такого мастерства?

— Что именно вы желали бы видеть? — спросил Чиен.

— Борьбу на мечах.

— Со всем моим почтением к великому хану, это невозможно. В клинке обитает душа его владельца, и оружие обнажается лишь в том случае, если нужно пролить кровь, — боюсь, оно не годится для показательного боя.

— Так пусть сразятся насмерть, — сказал хан.

— Я не совсем понимаю вас, мой повелитель. Быть может, вы шутите?

— В таких делах я никогда не шучу, посол. Я прошу, чтобы твой человек показал мне, как дерутся в Чиадзе, и не потерплю отказа.

— Надеюсь, что великий хан не воспринял моих слов в качестве отказа. Я хотел лишь сказать — не послужит ли смерть на пиру дурным предзнаменованием?

— Смотря кто умрет, — холодно ответил хан.

— Хорошо, государь. — И Чиен сказал Зукаю: — Великий хан желает видеть боевое искусство чиадзийского воина. Окажи ему эту услугу.

— Как прикажете. — Зукай встал и перескочил через стол. Воин был невысок и не особенно широк в плечах. Темноглазый, с широким плоским лицом, он был чисто выбрит, но его тонкие усы свисали до самого подбородка. Он обнажил свой длинный кривой двуручный меч и провел пальцами по груди. Чиен прочел этот безмолвный сигнал и с трудом сдержал свою гордость. «Вы приказываете мне умереть?» — спрашивал Зукай. Чиен поднял руку и коснулся своих покрытых лаком волос. Зукай понял его и поклонился.

Джунгир-хан сделал знак воину в дальнем конце зала.

— Покажи нашему гостю, как дерутся надиры, — приказал хан, и воин прыгнул в пространство между столами.

— Прошу прощения, государь, — с бесстрастным лицом молвил Чиен.

— Что такое?

— Нельзя выставлять против Зукая одного-единственного противника. Это смертельно оскорбило бы его.

Хан потемнел и поднял руку. Воцарилось молчание.

— Наш гость, посол из страны Чиадзе, сказал, что один надирский воин его борцу не соперник. — В зале поднялся гневный ропот, но хан махнул рукой, и тишина настала снова. — Как по-вашему, правда ли это?

— Нет! — взревели пирующие.

— Он говорит также, что его боец будет оскорблен, увидев перед собой лишь одного противника. Пристало ли нам оскорблять столь славного воина? — Ответа не было: надиры ждали, что скажет их хан. — Нет, гостей обижать негоже, — сказал Джунгир. — Выйди ты, Улай, и ты, Иетзан. — Двое надиров присоединились к первому, и хан приказал: — Начинайте.

Надиры образовали круг около неподвижного Зукая. Тот держал свой меч на плече. Первый надир внезапно ринулся вперед, остальные последовали за ним. Зукай повернулся на каблуках, взмахнул мечом сверху вниз и рассек первому ключицу и грудь. Потом обернулся назад, отразил удар другого надира, снес ему голову, припал на колено и вонзил меч в живот третьему.

Зукай убрал меч в ножны на спине, подбоченился и застыл на месте. У его ног лежали три тела, пятная кровью мозаичный пол.

— Славный воин, — нарушил тишину голос Джунгир-хана.

— Не из самых славных, — скрывая радость, ответил Чиен. — Последний его выпад показался мне не изящным. Четвертый противник мог бы убить его в этот миг.