– Не хочу видеть, как ты станешь одной из них. Это было бы…

Она закрыла рот и пробежала взглядом по моему лицу с нарастающим выражением тревоги.

– Это было бы… невыносимо скучно.

Не то она хотела сказать, и я это знала. Но у нас с Иланой были такие отношения. Вся эта резкая откровенность, вся эта нарочитая нежность скрывали то, о чем мы умолчали. Я не произносила вслух, что соревнуюсь на Кеджари, а она не говорила, что боится за меня.

И все же меня поразило, что она готова вот-вот расплакаться. Я только сейчас по-настоящему поняла, что, кроме меня, у нее никого нет. У меня был хотя бы Винсент, а у нее – никого.

Я подняла взгляд на часы, и у меня вырвалось проклятие.

– Мне пора, – быстро сказала я, отступая к окну. – Смотри не дай себя высосать до смерти, старая перечница.

– Не проткни себе задницу этой палкой, – парировала она, вытирая глаза.

От ее беззащитности не осталось и следа.

«Вот карга», – с нежностью подумала я.

Я открыла окно нараспашку, подставив лицо летнему дождю, от него шел пар. Я не собиралась молчать, но непростые слова задержались на языке – слова, которые вслух я произнесла лишь однажды и тому, кто заслуживал их меньше.

Но Илана уже скрылась в спальне. Я проглотила все, что хотела сказать, и нырнула обратно в ночь.

Начавшийся дождь быстро набирал силу. Обычное дело для Дома Ночи. Винсент часто шутил, в своей ироничной манере, что в этой стране ничего не делается наполовину. Солнце либо одолевает нас непрекращающейся жарой, либо полностью отступает под натиском мрачных слоистых туч красно-серого цвета. Воздух был или таким сухим и горячим, что словно запекал человека живьем, или таким холодным, что ломило суставы. Луна половину времени пряталась за дымкой. Но когда ее было видно – сияла, как начищенное серебро, и свет ее оказывался столь ярок, что все неровности и впадины на песке напоминали волнующийся океан, – по крайней мере, как в моем представлении он должен был выглядеть.

В королевстве ночерожденных дождь шел нечасто, но уж если шел, то он превращался в потоп.

Я вся вымокла, пока добралась до дворца. Моя тропинка вдоль стены была предательски скользкой, камни, за которые я хваталась, – гладкими от воды. Но я не первый и наверняка не последний раз проделывала эту вылазку в дождь. Когда я наконец ввалилась в свою спальню, которую отделяли от земли несколько этажей, измученные мышцы горели.

С волос текло. Я отжала их, усеяв бархатный диван под окном симфонией мелких капелек, и посмотрела на горизонт. Было так жарко, что дождь собрал над городом серебристое облако пара. Вид отсюда был совсем другим, нежели с крыши в человеческом квартале. Там перед глазами расстилалось бесконечное пространство глиняных блоков, залитая лунным светом картинка из квадратов коричневых оттенков. Но в сердце Сивринажа, в королевской резиденции ночерожденных, каждому взгляду являлось изящество и пышное великолепие.

Из моего окна открывался вид на целое море симметричных волнообразных изгибов. Для создания своих архитектурных шедевров ночерожденные черпали вдохновение у неба и луны: купола с металлическим навершием, полированный гранит, синие витражи в серебряном обрамлении. Лунный свет и дождь ласкали расстилавшийся внизу платиновый простор. Земля здесь была совсем ровная, так что массивные строения Сивринажа не мешали разглядеть вдалеке, за городскими стенами, смутные очертания дюн.

Вечность позволила вампирам потратить немало лет на совершенствование искусства воплощать темную, опасную красоту. Я слышала, что в Доме Тени на другом берегу моря Слоновой Кости здания создают так же тщательно, как мечи. Каждый замок представлял собой сложную гармонию остроконечных башенок, поросших плющом. Многие заявляют, что у тенерожденных самая изящная архитектура в мире. Но не знаю, повторил бы кто-нибудь свои слова, если бы увидел Дом Ночи как я, из этой комнаты. Он был изумителен даже при дневном свете, когда никто здесь, кроме меня, любоваться им не мог.

Я осторожно закрыла окно, и только успела задвинуть щеколду, как в дверь постучали. Два стука, негромко, но требовательно.

Проклятье.

Повезло, что я не вернулась парой минут позже. Сегодня ночью выходить было рискованно, но я ничего не могла с собой поделать. Нервы слишком напряжены. Надо было чем-то занять руки.

Торопливо скинув плащ, я швырнула его в угол на кучу грязной одежды, схватила халат и завернулась в него. По крайней мере, прикроет кровь. Я метнулась открыть дверь.

Винсент сразу вошел и бегло окинул комнату холодным оценивающим взглядом.

– Ну и бардак.

Теперь я поняла, как чувствовала себя Илана.

– У меня есть дела поважнее, чем беспокоиться об уборке.

– Орайя, чтобы сохранять ясность ума, надо поддерживать порядок в окружающем пространстве.

Мне двадцать три года, а он все еще читает мне нотации.

Я поднесла руку к голове, делая вид, что он только что ниспослал мне знание, перевернувшее мою вселенную.

– Вот это да! Правда, что ли?

Винсент прищурил лунного цвета глаза:

– Маленькая змейка, ты наглая паршивка.

Никогда его голос не звучал так нежно, как при оскорблениях. Что-то было в том, как Илана и Винсент прячут свою нежность за резкими словами. В остальном эти двое были не похожи. Но может быть, само место сделало всех нас такими: научило прятать любовь за острыми гранями.

Сейчас от этой отповеди почему-то сдавило грудь. Забавно, как страх может выходить наружу. Мне было жутко страшно, хотя я понимала, что признаваться нельзя. И я знала, что Винсенту тоже страшно. Я поняла это по тому, как ухмылка сошла с его лица, когда он посмотрел на меня.

Можно было подумать, что Винсент ничего не боится. Долгое время я так и считала. Я выросла, глядя, как он правит – как добился абсолютного уважения от общества, которое не уважало никого и ничего.

Отцом он мне считался лишь официально. Да, у меня не было ни его крови, ни его магии, ни его бессмертия. Но была его безжалостность. Винсент взрастил ее во мне, шип за шипом.

Но когда я подросла, я узнала, что быть безжалостной – не то же самое, что быть храброй. Я постоянно чего-то страшилась – так же, как и Винсент. Вампир, который ничего не боится, боялся за меня – свою человеческую дочь, воспитанную в мире, предназначенном для того, чтобы убить ее.

И так будет до Кеджари – турнира, который может все изменить.

До тех пор, пока я не выиграю и не обрету свободу.

Или проиграю и обрету проклятие.

Винсент прикрыл глаза, и мы не сговариваясь решили не произносить подобные мысли вслух.

Он оглядел меня с ног до головы, словно впервые заметив, как я выгляжу.

– Ты вся мокрая.

– Я принимала ванну.

– До тренировки?!

– Мне нужно было расслабиться.

В общем, это даже было правдой. Просто я решила искупаться совсем по-другому, вместо того чтобы лечь отмокать в пахнущую лавандой воду.

Но для Винсента и такая фраза тревожно намекала на наши обстоятельства. Он поморщился, провел рукой по светлым волосам.

Его жест. Самый характерный. Что-то его гложет. Может, это из-за меня и предстоящих испытаний, а может…

Я не удержалась и тихо спросила:

– Что случилось? Неприятности с ришанами?

Он не ответил.

У меня все внутри опустилось.

– Или с Домом Крови?

Может, и то и другое?

У Винсента дернулась жилка на шее. Он покачал головой, но даже того незаметного движения хватило, чтобы подтвердить мои подозрения.

Я хотела расспросить побольше, но рука Винсента упала на бедро, и я поняла, что у него с собой рапира.

– Наша работа важнее, чем все эти скучные дела. Враги всегда будут, о них всегда придется думать, но у тебя осталась только сегодняшняя ночь. Идем.

Винсент был таким же наставником, каким и правителем: беспощадным, дотошным и основательным. Я к этому уже привыкла, но сегодня все шло с таким накалом, что застало меня врасплох. Он не оставлял мне времени подумать или замедлиться между ударами. Пользовался всем: оружием, крыльями, всей своей силой – даже магией, которую на наших тренировках применял редко. Как будто пытался показать мне, как выглядело бы, если бы король ночерожденных вампиров захотел меня убить.