Считалось, что здесь, в пределах королевства, безопасно жить людям – гражданам пусть и низшим, но во всех отношениях более уязвимым, чем ночерожденные. И этот второй факт часто сводил первый на нет.

Мужчина был из хиажей. Крылья он сложил на спине. Видимо, магию использовал редко, раз не убрал их, чтобы облегчить охоту. А может, просто наслаждался эффектом, производимым на жертву. Некоторые любили покрасоваться. Обожали запугивать.

Я наблюдала с крыши, как хиаж преследует цель: мальчика лет десяти, хотя от явного недоедания он был маловат для своего возраста. Мальчишка упорно пинал мяч по пыльной земле огороженного двора за глинобитным домиком, не догадываясь, что на него надвигается смерть.

Как это… глупо – торчать вечером на улице одному. Но я лучше других знала, что значит расти в постоянной опасности и как это сказывается на человеке. Может, эта семья последние десять лет каждый день без исключения с наступлением темноты загоняла детей в дом. Достаточно один раз дать слабину, достаточно, чтобы один раз мать отвлеклась и забыла позвать сына с улицы, достаточно, чтобы один непослушный ребенок не захотел идти домой ужинать. Всего один-единственный вечер.

Так это часто и происходило.

Но сегодня не произойдет.

Когда вампир пошел вперед, с места сорвалась и я.

Я спрыгнула с крыши на булыжную мостовую. Бесшумно. Но слух вампиров безупречен. Мужчина обернулся и вместо приветствия окинул меня ледяным взглядом, приподнял губу, на мгновение обнажив острые клыки, белоснежные, как слоновая кость.

Узнал ли он меня? Иногда узнавали. Но этому я такой возможности не дала.

Все уже вошло в привычку. В систему, которую я за сотни ночей, таких как эта, отточила до совершенства.

Сначала крылья. Два резких удара, по одному на каждое – хватит, чтобы не улетел. С вампирами-хиажами легко. Перепончатая кожа тонкая, как бумага. Иногда я ловила вампиров-ришан, с ними было посложнее – оперенные крылья проткнуть труднее, но я отработала технику. Это очень важный этап, и он идет вначале. Надо держать их здесь, на земле, рядом с собой. Однажды я по оплошности пропустила этот первый этап – и едва осталась в живых, иначе бы не выучила урок.

Сильнее, чем они, я быть не могла – приходилось быть точнее. Ошибки недопустимы.

Вампир болезненно вскрикнул и яростно зарычал. Мое сердцебиение превратилось в барабанную дробь, кровь прилила к коже. Интересно, почуял ли он? Всю жизнь я пыталась скрывать это, но сейчас только обрадовалась. Они от такого глупели. У этого обалдуя даже оружия не было, а туда же: бросился на меня, забыв обо всем на свете.

Как же я обожала – честное слово, просто обожала, – когда меня недооценивали!

Один кинжал в бок, под ребра. Второй – к горлу. Убить не убью. Но запугать – запугаю. Я прижала его к стене, надавив на лезвие, чтобы не дергался. Клинок был смазан дайвинтом – сильным парализующим ядом быстрого, но короткого действия. Всего на несколько минут, а мне больше и не надо.

Противнику удалось оставить лишь пару царапин на моей щеке острыми как бритва ногтями, пока его движения не начали слабеть. И когда он быстро заморгал, как будто пытался проснуться, я ударила.

«Дави сильно, чтобы пробить грудину».

Я так и сделала – достаточно сильно, чтобы разрубить кость и открыть проход к сердцу.

Вампиры физически во всем превосходили меня: более мускулистые тела, движения быстрее, острее зубы.

Но сердце у них такое же мягкое.

В то мгновение, когда клинок протыкал им грудь, я всегда слышала голос отца.

«Змейка, не отворачивайся», – шептал Винсент мне в ухо.

Я не отворачивалась. Ни тогда, ни теперь. Знала, что именно увижу там, в темноте. Знала, что увижу прекрасное лицо юноши, которого я когда-то любила, и как он выглядел, когда мой нож проник ему в грудь.

Вампиры – дети богини смерти, и потому забавно, что смерти они боятся так же, как люди. Каждый раз я наблюдала за ними, и каждый раз на их лицах проступал страх, едва они осознавали, что все кончено.

Хотя бы в этом мы были схожи. Все мы в общем итоге жалкие трусы.

Вампирская кровь темнее человеческой. Почти черная, как будто густела слой за слоем от крови людей и животных, которую они поглощали веками.

Когда я отпустила вампира и он упал, я вся была перепачкана.

Я отшагнула от тела назад. И только тогда увидела, что на меня неподвижно смотрит вся семья. Я действовала тихо, но не настолько, чтобы меня не заметили почти на пороге. Мальчика крепко сжимали мамины руки. Рядом стоял мужчина и второй ребенок, девочка помладше. Все четверо худые, в простой потертой одежде, замызганной от долгих дней работы. Они застыли в дверях, не сводя с меня глаз.

Я замерла, как олень, которого выследил в лесу стрелок.

Странно: не вампир, а полуголодные люди превратили меня из охотника в дичь.

Может, это потому, что рядом с вампирами я знала, что я такое. Но когда я смотрела на этих людей, их очертания становились размытыми, нечеткими – будто мое искаженное отражение.

А может, отражением была я.

Они выглядели подобно мне. И все же между нами не было ничего общего. Казалось, если я открою рот и попробую заговорить, мы даже не поймем издаваемые друг другом звуки. Для меня эти люди походили на зверей.

Неприятно было, что часть меня испытывала к ним отвращение, как и к моим человеческим недостаткам. Но другой части – наверное, той, что помнила, как я жила в таком же домике, – мучительно хотелось решиться подойти поближе.

Никуда я, конечно, не пойду.

Нет, я не была вампиром. Это предельно ясно подтверждалось ежедневно, каждую секунду. Но и одной из них я тоже не была.

По коже ударил внезапный холодок. Я дотронулась до щеки, и пальцы стали влажными. Дождь.

Капли нарушили гробовое молчание. Женщина шагнула вперед, словно собираясь что-то сказать, но я уже юркнула в тень.

Мне захотелось идти окольным путем. Обычно я забиралась на стену замка, чтобы выйти напрямую к моей комнате в западных башнях. Но вместо этого я перелезла через восточную стену, спрыгнула в сад и направилась туда, где жили слуги. Внутрь я проскользнула через окно, выходящее на разросшийся куст с фиолетовыми цветами; в лунном свете они отливали серебром. Как только ноги коснулись пола, я выругалась, чуть не опрокинувшись навзничь: под ботинками заскользило по гладкому дереву что-то вроде кучи мокрой ткани.

Смех прозвучал как воронье карканье и сразу перешел в беспорядочный кашель.

– Шелк, – проскрипел старушечий голос. – Лучшая ловушка для маленьких грабителей.

– Илана, это не дом, а ужас какой-то.

– Да ладно!

Она вышла из-за угла и с прищуром посмотрела на меня, глубоко и шумно затянувшись сигарой и выпустив дым через нос. Одета в платье из ниспадающего шифона переливчатого цвета. Черные с проседью волосы собраны на макушке в пышный узел. В ушах длинные золотые серьги, а морщинистые веки подкрашены серо-голубыми тенями и щедро подведены сурьмой.

Ее апартаменты были столь же пестрыми и хаотичными, как она сама: по всем поверхностям разбросаны одежда, украшения, яркая косметика.

Я вошла через окно гостиной и закрыла его за собой от дождя. Комната была небольшой, но намного приятнее, чем глинобитные развалюхи в человеческих трущобах.

Илана окинула меня взором с ног до головы и потерла шею.

– От такой утопшей крысы я замечаний не приму.

Я оглядела себя и побледнела. Только сейчас, в теплом свете фонаря, поняла, что у меня за вид.

– Эх, Орайя, даже и не догадаешься, что ты хорошенькая, – продолжила она. – Ты решила сделать все возможное, чтобы выглядеть как можно более отталкивающе. Кстати! У меня для тебя кое-что есть. Ну-ка…

Она порылась узловатой подагрической рукой в бесформенной куче и, скомкав, кинула мне ткань.

– Лови!

Я поймала и развернула. Полоса шелка завораживала: длиной почти с мой рост, темно-фиолетовая, с золотой вышивкой по кромке.