– Книга, как я вам писал, носит краеведческий характер – она посвящена истории Великого Новгорода…

– Да, я внимательно прочитала аннотацию, которую вы нам выслали, однако из нее не совсем понятно, кому конкретно адресована книга. И вообще, она учебная, научно-популярная или художественная?

– Я как автор затрудняюсь однозначно ответить, потому что сложно представить себе не только вашего земляка, но и любого другого русского человека, который был бы равнодушен к истокам нашим…

– Имеются таковые, и вы, вероятно, знаете их тоже. Однако давайте все-таки ближе к нашим… Мы заинтересованы, конечно, в подобных изданиях, тем более что будет использована реклама нашей фирмы. А вот в каком виде вернутся наши затраты и вернутся ли?

Повертев в руках папку с проектом книги, она продолжала:

– Вы согласитесь, конечно, что времена сейчас сложные, впрочем, вряд ли они бывают совсем уж простые. Мы отзываемся на спонсорство, однако поймите нас, также нуждаемся в поддержке. Вот почему я хотела бы узнать, какой эффект будет иметь ваша книга.

– Это нужно детишкам.

Перевернув всего пару страниц, эта эффектная женщина вдруг как-то сникла, а пальцы ее вдруг затряслись. Казалось, свинцовая туча проникла с улицы, исказив ее лицо. Женщина неожиданно метнулась к окну. Михаил, скосив глаза, увидел открытую страницу с его любимой фотографией, где румяные мальчишки мчатся на деревянных конях к солнечному диску.

Пауза затянулась, и Михаил не решился прервать ее. Эта странная ситуация доказывала свою реальность только шелестом страниц – Михаил теребил образцы будущей книги. Послышался еле удерживаемый вздох:

– Чьим детишкам?

Не успел Михаил сосредоточиться на этом странном вопросе, как женщина хрипло выдавила:

– В общем, пока ничем не могу вас порадовать. Надеюсь, что наступят новые времена. Всего доброго! – И она излишне резко схватила трубку телефона и начала крутить диск, хотя глаза ее были устремлены в окно. Выходя из помещения, Михаил заметил, что на подоконнике стояла фотография улыбающегося мальчика.

– Вы простите Кристину Игоревну, ведь ей отказали в суде – этот убийца ее сына остается на свободе, а она уже столько заплатила адвокату.

Уже в приемной он успел услышать скуление, которое вначале спутал со звуком телефонного диска. Оглянувшись, Михаил успел запечатлеть женский силуэт на фоне окна, сгорбленный от великой, почти неземной тяжести. «Так выглядит само горе», – непроизвольно проснулся в нем фотограф, и этот несуществующий снимок отпечатался в его сознании, еще долго сопровождая повсюду…

В этих кустах трудно было отыскать какие-либо явные следы бывшего пионерского лагеря. Даже от фонарных столбов остались лишь почерневшие пеньки.

Я с грустью бродил среди зарослей. Только спустившись в ложбину, наконец-то увидел сохранившийся фрагмент прославленного лагеря, где в годы моей пионервожатской юности все лето не стихали детские голоса. Ложбина оказалась рукотворной. Да это же дельфинарий! Перед глазами проплывали слайды былого, которые местами оказались выцветшими, но все же узнаваемыми…

Шефы подарили нашему пионерскому лагерю маленького дельфина. За ним необходимо было ехать в Севастополь. Естественно, каждый из нас, пионервожатых, которые еще несколько недель назад находились в статусе первокурсников, потеющих над учебниками, стремился попасть в команду сопровождающих дельфина. Подобная операция представлялась не только познавательной, но и особо романтичной, поэтому я взял фотоаппарат.

Конечно, для такого деликатного пассажира необходим был особый транспорт, однако переговоры директора нашего пионерлагеря, всемогущего Качаряна, со своими земляками, управляющими рыночными механизмами полуострова, закончились безрезультатно. Нам ничего не оставалось, как разместиться в потрепанном грузовичке, что давно уже стал универсалом, привыкшим перетаскивать на своей спине самые разнообразные грузы.

Эх, соблазнительно-опасная крымская дорога, порциями приоткрывающая нам море! Что может быть романтичнее! Конечно, мы воспользовались шансом перестать быть солидными, забыв о том, что уже несколько недель отзываемся на непривычные пока отчества, и начали беситься так, что водитель Лукич вынужден был остановиться. Высунув из-под своей линялой кепки плутоватые глазки, которые казались почти прозрачными на коричневом лице, он прохрипел:

– Эй, воспитатели! Какие там у вас приняты наказания?! Доиграетесь!

– Что, Качаряну заложишь?

– Да, если будете продолжать, то боюсь, что некого будет наказывать, – хохотнул в кулак.

– За твои грехи, видать, пора! – не удержался Василий, и мы многозначительно переглянулись.

Дело в том, что Лукич, являясь в данный момент лагерным водителем, исполнял еще с полдюжины различных функций, включая почтальонские. Именно благодаря своей мобильности он прослыл первейшим бабником, который, как мы подозревали, занимался каждое лето подработками в лагере для того, чтобы сойтись с новенькими вожатыми. Последняя его победа – Оксана, на которую с самых первых дней запал Василий, и в искренность его чувств верилось, хотя внешне ухаживания выглядели довольно наивными.

Сразу же по приезде, не дав нам акклиматизироваться после всех сессионных, а потом вагонных перипетий, Лукич собрал нас в пустом еще корпусе. Воспользовавшись отсутствием другого начальства, он начал нас «посвящать в вожатые». Среди целого ряда таинственных процедур особое место занимали ночные купания в море. Мы активно включились в эту сомнительную игру, которая ближе к полуночи приобретала довольно странные формы. На уровне подсознания этот импровизированный спектакль воспринимался нами как переходная черта между детством, которое могло еще агонизировать в студенческой, общежитейской среде, и необратимой взрослостью, что ожидала нас на алуштинском берегу.

Уже в вагоне мы предчувствовали наше новое состояние, сублимирующееся в таком неожиданном и, как оказалось, не столь уж притягательном отчестве, которым награждали нас воспитанники. Огромная ответственность, которая внезапно свалилась на нас, восемнадцатилетних, не сразу была прочувствована до тех трагических глубин, которые на одной полуночной планерке проявились в заплаканной молодой матери и кусающем губы отце…

Сейчас в кузове потрепанного грузовика мы старались вернуть фрагменты того бесшабашного студенчества, которым не успели насытиться за один только первый курс, понимая, что это уже была натужная игра, во многом искусственное погружение в детство, скрывшееся где-то там, за одним из только что мелькнувших поворотов. Большие куски брезента, которые водитель надеялся использовать, если у шефов не найдется емкости, подходящей для транспортировки дельфиненка, стали пространством для баловства. В этих играх проявились не только первые ростки осознания той огромной ответственности, которую мы взвалили на свои неокрепшие плечи, но и ностальгия по детству, которое продолжается уже не для нас.

Когда мы подъехали к искусственному ограждению в порту, временно игравшему роль дельфинария, то сразу же заметили наш подарок, метающийся в узком пространстве за сеткой.

– Ого, какой активный! – окружили мы гладкое существо с улыбающейся, как нам показалось, мордочкой.

– Да это он уже устал! Вам придется купить ведро рыбы – на дорогу должно хватить, – посвящал нас в дебри нового воспитательного направления работник дельфинария, насквозь пропахший рыбой.

В качестве временного жилища для дельфиненка нам пришлось приспособить брезент, на который бросили большой кусок выгнутой резины, заполнив эту импровизированную ванну водой. Потом все вместе пытались пристроить дельфиненка в этот искусственный водоем, что оказалось довольно сложной задачей, поскольку он постоянно выскальзывал. Мне предстояло тащить его переднюю часть, и я старался делать все процедуры более чем прилежно до тех пор, пока не увидел глаза этого дельфиньего ребенка…