Именно здесь разыгрался жестокий танковый бой, которого история еще не знала и, наверное, не будет знать. Поле в 16–18 квадратных километров представляло собой сплошную массу машин, изрыгающих огонь, среди которых выделялись сотни факелов – горящих танков, как наших, так и противника. Авиация с утра до вечера беспрерывно бомбила, и самолеты по 16–18 штук гонялись друг за другом, причем работали не только бомбардировщики, но также наши штурмовики шли беспрерывным потоком. Поле было усеяно не только догорающей техникой, но также телами, и непривычно было в середине лета видеть не цветное, а обугленное…»

– А в учебниках наших, отец, написано просто: «Двое суток шел такой напряженный бой, а потом немцы, видя бесплодность своих атак, отказались от своего замысла и приостановили наступление…»

Тяжелый вздох разбавил июльский вечер и, казалось, многократно повторился там, за гранитной плитой с многочисленными рядами фамилий.

«…Прохоровка нас многому научила. Да, сын, война – это тоже школа! Только двойки некому ставить за невыученные уроки и ошибки…

Эти жуткие сражения механизмов привели к тому, что много танков вышло из строя. Нужно было производить много мелкого ремонта, однако запасных частей не хватало. Мы попытались подобраться к передовой, чтобы снять там с подбитых танков нужные нам запчасти, но нас туда не пустили, так как на машинах подъехать туда было совершенно невозможно: велся сильный обстрел. Мы решили дожидаться вечера, и тогда подползли к сожженным танкам, вынесли на себе нужные запчасти, в том числе и такие тяжелые, как каток. В обыкновенной обстановке такую запчасть ни за что не поднять двоим людям, но здесь мы ее как будто бы свободно тащили. Таким путем мы обеспечили себя. Да, сын, человек не всегда подозревает о своих возможностях».

Седой сын согласно кивнул головой, пытаясь соотнести свой жизненный опыт с отцовским, и глубокий вздох опять отразился эхом где-то очень далеко…

«Затем мы перешли в наступление, предварительно изучив тяжелые немецкие танки «тигры», поэтому для нас они не были неожиданностью.

Мы перешли к обороне, предварительно измотав силы противника, который действовал здесь такими крупными соединениями, как «Адольф Гитлер», эсэсовские части «Мертвая голова» и прочая нечисть. Не скрою, сын, у некоторых наших частей был вначале страх перед ними, однако вскоре мы увидели, как они горят, и перешли в наступление. То же самое было и с «тиграми», и «фердинандами», и «пантерами». Они уже нашим танкистам были не страшны, хотя заплатили мы за это дорогую цену…»

Седовласый человек опять поднялся во весь рост и вплотную приблизился к списку погибших, выбитому на гранитной плите, где фамилии струились непрерываемым потоком. Внимательно присмотрелся к соседям отца и смахнул слезу…

«После сосредоточения в районе Прохоровки мы получили приказ выйти на исходные позиции в район хутора Комсомолец, однако немцы нас накрыли там, и идти дальше было нельзя. Здесь и столкнулись два стальных танковых кулака, и пришлось идти в лоб на гитлеровские танки, часто используя таран…

Тут началось такое, сын, что живому человеку не только осмыслить, но и видеть не положено! Июльский день превратился в смрадный вечер, в котором все горело и клокотало… Положили мы там этих «тигров» и другой дичи, хотя от нашего батальона тоже осталось лишь 7 танков, а ведь выходило 26…

До вечера мы держали эту немецкую группировку, а потом немцы пошли в наступление, в обход вправо и влево. Когда мы поднялись на полный ход, немцы, увидев нас, бросились из своих траншей бежать. Причем бегут навстречу нам и, не добегая еще, поднимают руки: бери, мол, в плен. А я думаю: что́ я буду вылезать из машины. Они тогда стараются подлезть под танк, думают: высоко, как-нибудь спрячутся. Мы раздавили пушку…

Затем нам было приказано продвинуться на 4 км и взять станцию Тетеревино. Доехали до оврага, стали спускаться, но здесь немцы дали по нам залп. Пришлось развернуться на 180 градусов и идти на их батарею на третьей скорости прямо по их пушкам. Когда налетаешь на пушку и давишь, то только железо под гусеницами скребет, огонь летит – вот, думаешь, стрелять теперь не будешь, теперь-ка – все!

Под Журавлиным нам тоже приказали идти в атаку, где только половина лесного массива принадлежала нашим, и нужно мне было очистить этот лес. Одну пушку и человек 25 фрицев удалось раздавить, после чего немцы обратились в бегство.

Примерно в два часа дня танки начали выходить на скат балки. Пришлось бить с закрытых огневых позиций, отсекая пехоту от машин. Однако «тигры» подошли к нам на 1500 метров и двинулись двумя направлениями, а остальные танки шли на нас фронтом. Особенно вырвался левый фланг, где была хорошая дорога, поэтому мы, не подпуская их близко, открыли огонь с дистанции 1200 метров по тем танкам, которые шли к нам бортами. Били мы бронезажигательными снарядами, термитными.

Танки шли в полном боевом порядке, с задраенными люками, и с первых трех-четырех выстрелов три танка были подбиты. За «тиграми» шли мелкие танки, поэтому открываем огонь, меняя прицел – 500–700 метров. Я глянул в бинокль, вижу, что идут на нас еще три танка группой с левого фланга, поэтому пришлось быстро развернуть орудие и ударить по ним. Подбиваем из них первый, потом второй, но тут заряжающий передает, что снарядов бронебойных уже нет, а остался еще один «тигр» с левого фланга. Пришлось переходить на осколочные, причем по последнему танку, который подошел к нам почти вплотную, мы стреляли со 150 метров. А четвертый танк зашел немного сбоку и начал стрелять по нам с левой стороны. Там росла высокая трава, и она мешала наводке по этому четвертому танку. Кроме того, осколочные снаряды «тигра» не берут, а он стоял к нам лоб в лоб. Но мы все же продолжали стрелять, в надежде хоть что-нибудь ему повредить. И, когда у нас остался один снаряд, «тигр» начал к нам пристреливаться, и второй снаряд попал в нашу пушку, раздробив ее на металлолом. Тогда пришлось развернуть второе орудие, однако оно стояло ниже, и не было видно этого «тигра». Поэтому мы развернулись и ждали его появления. Тут начали уже просачиваться и автоматчики противника, и стали «поливать» нас из автоматов и пулеметов. Трескотня началась ужасная…»

Седой старик слышал отчетливо не кузнечиков мирного курского вечера, а эту неистовую перестрелку… А на ум приходили равнодушные строки из научных монографий: «В районе Прохоровка – Васильевка немцы сосредоточили примерно 250 танков и большое количество пехоты. Под прикрытием значительного количества своей бомбардировочной авиации и истребителей они пытались прорваться в этот район, чтобы нарушить наши коммуникации и угрожать окружением нашей группировке на Курской дуге».

В который раз подумалось: за каждым из этих фактов – множество подвигов, большинство из которых остались неизвестными и стали обобщающей статистикой.

«Мы находились на вершине клина и вели непрерывные бои, переходя все время в контратаки. Нам удалось выбить немцев из нескольких населенных пунктов, нанеся им большой урон. Однако вскоре разведка нам донесла, что противник сосредоточил в нашем районе 250 танков, в основном «тигров», под прикрытием «фердинандов» и «пантер», а также значительные колонны пехоты и бомбардировочную авиацию. Хотя немцы имели превосходящие силы, мы получили приказ держаться насмерть и не сойти с места, так как от нас зависит судьба всей Курской группировки».

Старик хорошо знал официальную историю, и от этого ему было еще тяжелее. Да, ему вспоминался художественный фильм, посвященный этому трагическому и героическому периоду. О том, насколько жестоким выдался бой, свидетельствовала картинка с самолета: в этом районе не осталось ни одной хаты; воронка на воронке.

Вспомнились также свидетельства наших недругов. Согласно сообщению по радио английского радиокомментатора Вирта, это был такой бой, которого не знала еще история. Это был тяжелейший бой, даже по сравнению со сталинградскими боями. Немецкое радио сообщало, что за 10 июля было выпущено столько боеприпасов, сколько за всю польскую кампанию. А за 11 – столько, сколько было выпущено за всю французскую кампанию.