– Я вот в толк взять не могу, на кой черт этим хранцузам столько ненужных букв в каждом слове. Не язык, а кошмар, – бурчал он, но со временем и французский оказался ему по силам.

Чтение скучных толстых книг не приносило Жорке счастья, он искренне не понимал Льва, который мог целыми днями, а то и ночами сидеть с невзрачным томиком, испещренным мелкими буквами. Но со временем он заметил, что за этим наискучнейшим занятием проводят огромное количество времени те взрослые и сверстники, которые наведывались в барский дом. Они с жаром, не свойственным им на первый взгляд, ввязывались в дискуссии, доказывая правдивость своих слов, вели себя недостойнейшим образом: вскакивали, размахивали руками, иной раз хлопали дверьми, уходя и тут же возвращаясь с новым набором аргументов в пользу своего убеждения. В основном так вели себя взрослые, а дети впитывали подобное поведение, тихо наблюдая из своего угла. Когда Лев и Жорка стали чуть старше, к подобным спорам их стал привлекать Михаил Александрович. Густым басом он спрашивал:

– Дети, изложите ваше мнение по этому вопросу – прав Вольтер или нет?

Льву становилось плохо, когда он не мог ответить, поскольку не держал еще необходимой книги в руках. Он бледнел и не мог вымолвить и слова под горящим взором отца. Жорка сразу приходил на помощь другу, ясно и громко отвечал:

– Давеча мы беседовали со Львом на данную тему. Лев считает, что Вольтер несомненно прав касательно нее.

От столь наглой лжи щеки Льва вспыхивали алым цветом, но признаться отцу, что эту книгу еще не читал, сил не было совсем. После столь ужасного конфуза мальчик с невиданной ему страстью бросался читать книгу, чтобы быть готовым в следующий раз к дискуссиям.

Жорка же наоборот ничего не читал, он слушал полемику взрослых, делал выводы, запоминал суть, имена и даты. Но главным его козырем было то, что он мог мгновенно сориентироваться и выдать ответ, который хотели услышать взрослые, не вдаваясь в конкретику.

Постепенно из забавного деревенского зверька он превращался в «деревенский бриллиант», как его называли друзья Натальи Дмитриевны и Михаила Александровича. Он был противоположностью Льва – быстрый, хваткий и обаятельный. И если поначалу соседи к подобной «игрушке» относились скептически, то со временем стали говорить о Жорке как о находке и отмечали современные взгляды Демидовых: дескать, они в русской деревне сумели пойти в одну ногу со всей Европой.

Зимой в город ездили редко, Лев был слаб здоровьем и плохо переносил поездки, да и в целом московский воздух. В Петербург, в столицу, его вообще никогда не вывозили, боялись. Наталья Дмитриевна и Михаил Александрович уезжали в сезон на пару месяцев, но по сравнению с остальными представителями знатных фамилий охотнее проводили время в деревне со своим горячо любимым чадом. Наталья Дмитриевна со свойственной ей энергией занималась с мальчиками и учила их всему, что знала сама. Жорка сначала внутренне сопротивлялся, стонал и стенал, но потом смирился и поплыл по течению: русский, французский, география, арифметика, танцы, стихи, рисунок, верховая езда, летом – плавание, а еще музыка.

Музыки было настолько много, что Жорка был вынужден научиться худо-бедно играть на пианино, с недостаточной страстью, как говорила ему Наталья Дмитриевна. Научился петь, а точнее подпевать Льву, у которого был прекрасный голос. Правда, женщина морщилась, сама того не желая, когда Жорка затягивал «А-а-а-а-а-а-а», но от мальчика не отставала и заставляла работать его с еще большей энергией.

Иногда Жорка чувствовал зависть или ревность ко Льву или к его талантам. Но даже ребенком он понимал, что жить в барском доме ему нравится гораздо больше, чем проводить время с отцом, который никак не выражал радости, когда мальчик наведывался по воскресеньям. Поэтому он тушил в себе недостойные чувства и старался быть благодарным. Благодаря своему незлобивому и веселому характеру Жорка научился искренне и беззаветно любить своего друга и все семейство Демидовых.

И вот он, пятнадцатилетний юноша, переминаясь от нетерпения, жаждал увидеть сестер Толстоноговых, выглядывая из-за плеча именинника. Откликнувшись на немое томление Жорки, из-за угла показалась коляска, в которой сидели Иван Петрович и Мария Васильевна – старшие представители династии, напротив них в светлых летних платьях восседали Ксения и Ольга. Они смеялись и, заметив встречающих на крыльце, стали энергично махать молодым людям, после чего сразу были одернуты строгой, затянутой в тугой корсет матерью.

Жорка, когда увидел смеющихся девушек, не сдержался и издал восторженный писк.

Наталья Дмитриевна и Лев одновременно обернулись.

– Георгий, о чем я тебя предупреждала накануне? Помни о приличиях.

– Конечно помню, – а сам задышал еще быстрей и глубже.

Наталья Дмитриевна кивнула и улыбнулась. Ей было забавно смотреть на румяные от юношеской страсти щеки Жорки, на его нетерпение и предвкушение праздника, но также она почувствовала, что наступило время неприятного разговора, который необходимо устроить завтра же. Нужно объяснить мальчику, что жить в мире, в котором будет жить Лев, у него не получится. Да, она определит его в реальное училище, а Михаил Александрович похлопочет за место чиновника, но, пожалуй, это все, что они смогут для него сделать. Нужно рассказать, что ни один отец из их круга не согласится выдать за него свою дочь, как бы хорош и привлекателен ни был Георгий. Нужно предупредить его, пока он не наделал глупостей из-за своего горячего и трудно управляемого нрава. Она вздохнула и потрепала его по щеке. Юноша расплылся в улыбке, от которой в груди Натальи Дмитриевны заныло. Ох как не хочется объяснять этому очаровательному шалопаю, что жизнь его не будет наполнена балами и девицами, а нужно будет непомерно трудиться, чтобы обеспечить себя и будущую семью.

Но вот уже слышится смех девиц Толстоноговых, как всегда беспричинный и звонкий, словно хрустальные колокольчики, скрип колес и лошадиная неторопливая поступь. Еще минута, и Ольга и Ксения спрыгивают с подножки коляски на землю, а за ними величаво и медленно спускаются неторопливые родители; вот из-за поворота показалась следующая коляска, и еще одна, и еще. А вот затарахтел блестящий невероятный автомобиль уральского миллионщика Давыдова.

Жорка стоял с придурковатым лицом, ошалевший от запахов духов, поцелуев, объятий, поздравлений, смеха. Лев, наоборот, выглядел спокойным, словно ему каждый день привычно было встречать гостей таким образом. Он мило улыбался, учтиво кланялся, жестко держал спину при каждом похлопывании по плечу и в целом казался спокойным и даже слегка отстраненным. Он немного расслабился, когда время, отведенное для встречи гостей, истекло, и можно было влиться в шумную толпу, которую развлекал Михаил Александрович.

Гости рассыпались по саду яркими группами, занимая скамейки и кресла, специально расставленные повсюду. Шампанское уже лилось рекой и делало лица гостей румяней, а разговоры более душевными. Наталья Дмитриевна перемещалась от одной группы гостей к другой, для каждого прибывшего у нее находилось доброе слово или шутка. Она помнила о том, кто из родственников гостей заболел, и справлялась о здоровье или об успехах в учебе или службе. Лев, окруженный молодыми девицами, словно разноцветными бабочками, рассказывал о своих планах на жизнь, о том, как он проведет в Москве свой первый год, а после поедет учиться в столицу. Милые барышни вздыхали и не сводили глаз с его бледного благородного лица.

Жорка, напротив, носился среди гостей раскрученной юлой. Особенно его, конечно, интересовали молодые представительницы семьи Толстоноговых, но памятуя о словах Натальи Дмитриевны, он старался приблизиться к ним как бы невзначай. С ним охотно разговаривали пожаловавшие на праздник гости, хотя не с таким интересом и открытостью, как со Львом, скорее, просто из вежливости. Вот пожилой граф Голованов, подкручивая ус, решил пошутить и на французском послал Жорку за вином. Граф был человек новый в этих краях и доподлинно не знал Жоркиной истории.