В камышах Жорка провалялся почти весь день, возвращаться в отцовский дом было неохота. Он с тоской думал о доме купцов Демидовых и о том, что Ермолка может быть абсолютно прав – помучаются с ним и отправят восвояси к отцу. От этих мыслей становилось нехорошо, тошнота подступала к самому горлу. Только спустя еще час Жорка понял, что тошнит его не только от скорбных мыслей, но еще и от голода. Как не хотелось идти к отцу, но делать было нечего, он натянул на себя одежду и, понурившись, поплелся к избе.

Помимо отца он застал еще дома Матрену, краснощекую, курносую вдову, которая не скрывала своих намерений остаться здесь всерьез и надолго.

Жорку она не любила, но терпела, конечно. В смуглом подвижном мальчонке было что-то чужое, что отталкивало ее. Он не был похож ни на кузнеца Василия, ни на Настасью-покойницу. Видно, вспомнила судьба-проказница про Настасьиного деда, цыгана, осевшего подле Настасьиной бабки, в те времена – первой деревенской красавицы. Никто этого выбора не понял, но постепенно все привыкли и к хитрому цыганскому прищуру, и к ленивой манере ничегонеделания. Остался цыган в деревне на всю жизнь, а теперь вот возродился в вертлявом Жорке.

Жорка же к Матрене испытывал странные чувства, они настолько лишали его спокойствия, что он предпочитал прятать их поглубже, поэтому каждый раз, когда он оказывался с ней в одной комнате, у него внутри будто все замерзало.

– Явился, – ровным голосом сказал отец. Было неясно, злится он или нет.

– Явился, – повторил Жорка.

– Щи хлебать будешь? – спросила Матрена.

Жорка что-то буркнул, мотнул головой и уселся за стол. От слова «хлебать» его покоробило, хотя он сам не понял отчего. Всю жизнь в деревне хлебают щи, что же теперь не так?

А «не так» заключалось в том, что Наталья Дмитриевна приглашала за стол следующим образом: «Дети, обед подадут через тридцать минут. Всем переодеться и умыться».

И хоть Жорка за стол с семьей Демидовых не садился, он также шел умываться и переодеваться. Обедал он в одиночестве, за отдельным маленьким столиком в классной комнате. Он старался аккуратно держать ложку, как ему показывала барыня, не откусывать хлеб помногу и пытался привыкать к странной на вкус пище. Со второго дня пребывания его обед состоял из барского меню. Что ели они, то и он. «Георгий Васильевич, пора к столу», – посмеивался Жорка, обращаясь сам к себе.

А сейчас перед ним бухнули глиняный горшок с жидкими щами. Жорка втянул носом кислый запах и, несмотря на голод, с неохотой взялся за деревянную ложку и начал втягивать суп.

– Ишь, гордыбака какая, – промолвил отец. Сказал вроде бы себе в бороду, но Жорка сразу понял, что это ему.

На секунду возникло желание показать отцу, что он все еще «свой». Но желание показать, что он уже «не свой», неожиданно стало сильнее. Жорка отчетливо понял, что ни за что на свете он не хочет быть «своим» ни в этой избе, ни в этой деревне. Был только один шанс все изменить, и Жорка не собирался его упускать.

Вечером приехал Иван.

– Готов, малец? – спросил он Жорку. Мальчик кивнул, поклонился отцу с Матреной и запрыгнул в повозку.

Когда деревня осталась далеко позади, Жорка наконец смог вытолкнуть воздух из легких. Ему было страшно, что за ним никто не приедет, и в то же время он боялся признаться себе в самом этом страхе. Теперь же, когда резвая лошадка снова везла его в усадьбу, он испытал облегчение, от чего его ноги стали ватными, он закрыл лицо ладонями и всхлипнул. И было непонятно, смеется он или плачет.

Наутро Жорка обнимал Льва так, что Наталья Дмитриевна испугалась, что он его задушит.

–Ну-ну, Георгий, не стоит так выражать свои эмоции, – строго сказала она, но в душе была рада тому, что мальчик скучал без ее сына, несмотря на то что был с отцом. – Так, милые мои, сегодня мы добавим к нашим занятиям еще и французский. Левушка, конечно, многое понимает, а тебе, Георгий, придется потрудиться, но это не страшно, потому что голова у тебя точно на месте.

– Хоть китайский, – прошептал Жорка и снова стиснул тонкую белую ладонь Льва.

– Ну ты и забавный сегодня, Жора, – рассмеялся мальчик.

– Я боялся, что ты меня забудешь, – прозвучал честный ответ.

– Да ты что, Жора! Я и сам немного боялся, что ты не воротишься, – всплеснул руками Лев.

В этот момент скрипнула дверь, и диалог двух довольных друг другом мальчишек прервался мужским густым басом:

– Кто тут кого собрался забывать?

– Ах, дядя Саша, познакомьтесь – это мой друг Жора. Он деревенский, но теперь живет у нас, уже научился многому. Матушка говорит, что он смышленый, – торопливо заговорил Лев.

– Наслышан, наслышан, – пробасил Александр Дмитриевич, засунув оба больших пальца в карманы жилета, и, сощурив оба глаза, пристально рассматривал Жорку.

Первые секунды мальчик не знал, куда деться от этого хитрого, пронизывающего взгляда, но потом вскинулся, распетушился и чисто произнес:

– Позвольте представиться самому. Кхм-кхм, меня зовут Георгий Васильевич, сын кузнеца, но имею различные стремления, зубрю математику, словесность, сегодня вот хранцузский… Но вот с музыкой не особенно, хотя стараюсь…

Александр Дмитриевич прямо покатился со смеху, его напомаженные густые усы подрагивали, а глаза заблестели от слез.

– Где ты нашла такой экземпляр, Наташа? – обратился он к сестре, вытаскивая платок из нагрудного кармана, чтобы промокнуть увлажнившиеся глаза.

– Георгий – хороший и смелый мальчик, он спас Левушку, когда тот в овраг упал. Да он и друг хороший, так, Лев?

Мальчик кивнул.

– Ну вы и выдумщики, но мне все это нравится. Молодец, Наташа, смотришь вперед, в Европу, – произнес он с воодушевлением и потянул ус. Потом снова хитро посмотрел на Жорку и сказал: – Что ж, пойдем, голубчик, взглянем, что там у тебя с музыкой не особенно…

– Сашенька, позанимаешься сегодня с ними? – спросила Наталья Дмитриевна.

– Конечно, для чего же еще нужен дядя, который из театров не вылезает и бывает у своего любимого племянника от силы пару раз в год, – он торжественно прошествовал к роялю. – Да вы не стойте, мальчики, идите сюда, к инструменту.

Ребята пошли вслед за Александром Дмитриевичем, Лев – довольный, Жорка – еле переставляя ноги. Наталья Дмитриевна кивнула заглянувшему в музыкальную гостиную мужу, и они вместе присели на небольшой диван у окна. Александр Дмитриевич поднял над клавиатурой растопыренные во все стороны пальцы, золотой перстень сверкнул в лучах солнца, а огромный бриллиантовый камень рассыпал такие же золотые горошины света по комнате, зажмурился и резко ударил по клавишам черного рояля. Жорка аж подскочил от неожиданности. Хорошо еще бранным словцом не сверкнул. Он и вообразить себе не мог, что музыка может быть резкой и даже тревожной; потом пальцы Александра Дмитриевича замедлили свой бег, и из-под них полилась плавная мелодия, которая разлилась по комнате, наполняя всех негой.

– Ну, как вам? – откинулся довольный Александр Дмитриевич, после того как сыграл последний аккорд.

– Не слышала ничего подобного, Саша, – сказала Наталья Дмитриевна. – Что это?

– Это современная французская музыка. Нашим русским ушам еще непривычная, – фыркнул Александр Дмитриевич. – Это Дебюсси. Фон Мекки привезли это юное дарование из Франции. Проба пера, так сказать. Что скажешь?

– Это интересно. И действительно непривычно, – тактично ответила женщина.

– Эх, Наташа, Наташа, – забасил ее брат, – двадцатый век на носу. Изменения грядут, и никуда от них не деться ни в музыке, ни в искусстве, ни в политике. – Александр Дмитриевич снова засунул большие пальцы в жилет. – Хотя мне, конечно, по сердцу наша милая Россиюшка с такими вот молодцами-удальцами, – и он ткнул пальцем в Жорку. – Ну-ка, малец, садись за рояль.

Жорка попытался изобразить улыбку, когда взглянул на довольного Льва, несчастно вздохнул и присел на свободный табурет рядом с братом Натальи Дмитриевны.