О работе больше не может быть и речи. Я сбегаю из кабинета, оставив разбросанные по полу документы, а куда бегу не понятно.

Меня ждут дома, но я не могу заставить себя идти туда. Кажется, что стоит только Таське увидеть меня, и она все поймет. Один взгляд – и хана. Я вспоминаю обо всех наших планах, о том, как хотели поехать на отдых, завести собаку, а чуть позже пару карапузов, и от ужаса шерсть дыбом встает по всему телу. Потому что все эти планы на грани полнейшего провала. А отношения, которые были и есть самыми важными в моей жизни запросто могут перейти в раздел «бывшие», если правда просочиться наружу.

Дышать невозможно. Сердце гудит во всем теле. Зубы сводит.

Я выскакиваю на трассу и, утопив педаль в пол несусь, куда глаза глядят. Когда на панели высвечивается входящий от жены, я хреначу по рулю, распугивая устроившихся на ночь птиц. Ору от собственной тупости. Проклинаю всех и вся, прекрасно осознавая, что кроме себя винить некого.

Я не выдержал. Не справился. Предал, поддавшись соблазну. Всего-то и надо было, сказать нет и выставить Алексу за дверь. А теперь…Хрен знает, что будет теперь.

Вернувшись в город, я паркуюсь сбоку от своего дома и сижу в машине, сложив руки на руле, и уткнувшись в них своей тупой башкой. Просто ломает, от осознания того, что натворил, и страха перед катастрофой.

Таська продолжает одолевать звонками и сообщениями.

Ты где?

Я волнуюсь.

Позвони!

А я как побитый пес сижу в машине возле дома, оттягивая момент возвращения.

Знаю, что перед смертью не надышишься, но так хочется еще немного, еще чуть-чуть задержаться там, где все хорошо. Где нет грязных секретов от Таси и стыда за свои действия.

Увы. Все, что мог я уже изгадил, не отмыть.

Я выхожу из машины и плетусь к подъезду, не чувствуя под собой ног. Все тело налито тяжестью, каждый шаг через силу. Пока еду в лифте – пялюсь на свою гадкую рожу. Противен сам себе. Ненавижу себя за то, что сделал. Презираю за слабость, которая может дорого нам обойтись. Так и хочется плюнуть в свое отражение, но кому-то потом придется все это оттирать.

Воротник на рубашке душит. Я тяну за него и замираю, увидев красный след на коже.

Помада!

– Твою мать!

Тру, матерясь в весь голос, а у самого руки ходуном ходят.

Я точно спалюсь! Облажаюсь в первую же секунду! Стоит только Таське заглянуть в мои глаза, и все. Увидит, поймет, почувствует…

И бежать некуда, и винить некого. Натворил дел.

Когда лифт останавливается на моем этаже и створки разъезжаются, я не могу заставить себя сделать первый шаг. На каждой ноге по гире, на сердце стальной капкан. Но дверь в квартиру приоткрыта, Таська ждет.

И я собираю яйца в кулак, прячу эмоции, прикрываясь усталостью, и ползу домой, чувствуя себя последней сволочью.

В прихожей пусто. Я успеваю скинуть ботинки и повесить пиджак, когда позади раздается шорох.

Выдох. Стиснуть зубы. Обернуться. На это уходят все силы.

Надеюсь, что выдержу, но когда вижу жену, меня ведет, аж ноги подкашиваются.

В кожаной юбке, на каблуках, в сетке… стоит на пороге комнаты и смущенно улыбается, переминаясь с ноги на ногу:

– А я вот, – неуклюже указывает на себя, – решила порадовать мужа…Тебе нравится?

Меня тошнит от ужаса.

– З…зачем? – позорно икаю, мечясь взглядом по ее фигуре, – сними это немедленно!

От моей бешенной реакции Таська теряется:

– Но…ты же хотел. Чулки сам купил…Я думала ты будешь рад, раз просил.

Она беспомощно хлопает глазами, а меня бомбит, и прежде, чем успеваю осознать, что делаю, рявкаю на всю квартиру:

– Я два дня назад об этом просил!

До того, как облажался по полной!

Как ей сказать, что теперь этот образ для меня – символ предательства и собственного падения? Как?

В светло-карих глазах сверкают слезы, от которых стынет в груди.

– Извини, – хриплю, – я не хотел тебя обидеть.

Поздно. Обиделась.

– Ну прости, что плохо себя чувствовала, и сразу не выпрыгнула из трусов, чтобы воплотить в жизнь твои эротические фантазии. Кто ж знал, что через два дня у тебя включится капризный мальчик! – раздраженно скидывает обувь. Одна туфля отлетает в сторону, вторая скользит по полу ко мне.

– Тась… – понимаю, что лажанул, но не могу заставить себя подойти к жене и обнять.

Объятия лечат, но не в нашем случае. Хватать ее грязными лапами никому не позволено. Даже мне.

– Иди ты к черту, Кирсанов. Сначала идей накидываешь, а потом срываешься.

– Я просто устал…на работе. Прости.

Воздух раскаленными кирпичами падает в легкие. Струна внутри натягивается и дрожит от дикого напряжения. Кажется, что вот-вот порвется, выплеснув наружу всю грязь.

– Давно ли я стала для тебя громоотводом после тяжелого рабочего дня? – с этими словами она разворачивается и уходит в спальню, громко хлопнув дверью.

Этот звук ассоциируется с грохотом крышки гроба. Вздрагиваю и порывисто иду следом, но зайти внутрь не могу. Застываю на пороге, словив очередной флешбек. Красные волосы, змеиные глаза, полумрак кабинета и непристойные звуки.

Ноги прирастают к полу, сердце снова останавливается.

Я все испохабил…

Уперевшись ладонями в косяк, низко опускаю голову, пытаясь продышаться. Ни черта не выходит. Штормит, ломает, выворачивает наизнанку от страха, что однажды она вот так же захлопнет за собой дверь, только уже навсегда.

Я знаю ее как облупленную. Она не простит.

На нее не подействуют отговорки о помутнении разума и классическое «не знаю, как это получилось». И плевать будет, что красноволосая на хрен мне не сдалась, что ее притягательность моментально обнулилась, стоило только осознать последствия роковой ошибки. Что это была минутная слабость.

Слышу, как в спальне Таська мечется по комнате, как гремит створками шкафа и тихо всхлипывает. Потом дверь распахивается, едва не припечатав мне по тупорылой морде. Я последний момент успеваю отпрянуть назад и тут же сталкиваюсь с несчастным взглядом жены.

– Тась…

Она сует мне в руки подушку и одеяло:

– Спи в гостиной. Не хочу тебя сегодня видеть.

Я на автомате прихватываю барахло, прижимая его к раскуроченной груди. Не могу ни слова из себя выдавить, потому что слезы в глазах жены вымораживают, парализуют, сталкивая еще глубже в панику.

Что же я наделал.

– Ужин на плите, – бурчит она. Потом морщится и добавляет горькое, – хотя навряд ли ты голоден.

– Я…

Дверь снова захлопывается перед моим лицом. Я прижимаюсь к ней лбом и жмурюсь от отчаяния:

– Прости, – беззвучно.

Все правильно. Не хрен мне делать в спальне. Не хрен тащить туда грязь, с которой изгваздался по самые уши. Как пьяный захожу в гостиную, бросаю вещи на диван, а потом ползу в душ.

Неприятно дотрагиваться до самого себя. Зло трусь мочалкой, будто хочу кожу лохмотьями снять. Тело горит, а внутри ширится лютая стужа, забирая себе все больше и больше.

Меня так сильно колбасит, что не могу заснуть ни в полночь, ни в час, ни в два. Каждый глоток воздуха иголками впивается в легкие, башку ломит от миллиона дурных мыслей и, как ни пытаюсь, не получается избавиться от гребаных воспоминаний.

Образы моего падения, как на репите проносятся в голове. Нет ни намека на бывшее возбуждение, только отвращение и глухая удрученность, от непонимания того, как можно было поддаться на провокацию и уступить.

Лежать нет сил, поэтому поднимаюсь и выхожу на балкон. Стою, облокотившись на перилла, и смотрю в черное, как смоль небо. Даже звезд нет. Ни единого просвета, как и у меня в душе.

На часах три. Я наблюдаю, как стрелка переваливает через этот рубеж, и в животе скручивает еще сильнее. Именно в этот момент взлетает самолет, унося на своем борту Алексу.

Всего-то и нужно было – продержаться несколько часов, и ничего этого не было бы.

Это бред, когда говорят, что лучше сделать и жалеть об этом, чем жалеть о том, чего не сделал. Полный. Я в этом убедился на собственном примере. Ни о чем в жизни я еще так отчаянно не сожалел, как о сегодняшнем поступке.