— Зеля? Ты спишь? Проснись, Зеля.

Тодор стоял перед кроватью Зельды на одном колене. Правой рукой он нежно сжимал её руку, а в левой держал колечко. Оно казалось настолько маленьким в его больших руках, что было почти незаметным, если бы не розовый камушек, что блестел на солнце.

— Тодор? — Зельда окончательно проснулась и приподнялась на локте. — А ты что делаешь?

— Предложение делаю, — ответил Тодор смущаясь. — Тебе предложение. Вон цветы стоят. — Он кивнул на тумбочку, на которой в щербатой вазе возвышались нежно-розовые, желтоватые к середине георгины. — А это колечко. Ты не думай, это рубин, не стекляшка.

Зельда улыбнулась, порезанная щека дала о себе знать острой болью.

— Тише-тише, — Тодор быстро надел колечко Зельде на пальчик и поцеловал ручку. — Ты не спеши. Подумай, а потом скажешь.

Зельда закрыла глаза. Она закрыла их совершенно не потому, что ей был неприятен Тодор. Причина была иная: она так давно знала его, что уже привыкла и как на кавалера не смотрела. В глазах защипало, а она не хотела, чтобы Тодор увидел слёзы и, не дай Бог, не подумал чего-нибудь плохого. Одна маленькая слезинка всё-таки выкатилась из-под чёрных ресниц Зельды, но Тодор её не заметил — он, хотя и понимал, что теперь он лучшая партия для Зельды, но был счастлив, что она не отказала прямо сейчас.

Переночевав в Кракове, в скромном номере отеля «Саский», Гольдман и Рузя решили выезжать на Закопане днём, чтобы не слишком задерживаться в пути. Завтракали здесь же — в отеле.

— Хочешь, можем зайти в «Яму Михалика»? — спросил Гольдман. — Это рядом, на Флорентийской улице.

— А что там, в этой «Яме Михалика»? — спросила Рузя, — Очень уж странное название.

— Одна из старейших кондитерских. Если ты не против, то сходим туда и всё сама увидишь. Там подают божественные кремувки и превосходный кофе! Тебе не может не понравится!

Гольдман увлёкся и стал рассказывать о том, как хорошо можно покушать в Кракове, описывал всякие вкусности так аппетитно, что Рузя проголодалась.

— А пойдём в эту «Яму».

«Яма Михалика» отличалась тем, что обычно в ней собиралась богемная публика. По вечерам здесь выступали артисты, но с утра было малолюдно. Только случайные посетители заходили на чашечку кофе.

Гольдман и Рузя уселись за столик у окна. Рузя огляделась вокруг. Она ясно ощутила, что теперь может легко и непринуждённо зайти в кофейню отеля, и каждый официант прогнётся, как перед важной панянкой.

— Доброго утра! Пан желает что-нибудь? — спросил Гольдмана немолодой мужчина, одетый в длинный белый передник, вежливо улыбался, немного склонив голову набок, как странная птица. Седые виски отливали в приглушённом свете хрустальных люстр кофейни. Гольдман внимательно посмотрел на Рузю и спросил:

— Девочка моя, хочешь заказать сама?

Рузя кивнула.

— Здравствуйте! — улыбнулась она официанту. — Пани желает чашку кофе со сливками и кремувку. Мне говорили, что в Кракове они очень вкусные.

— Мне тоже чашку кофе, — попросил Гольдман.

Официант вежливо кивнул и ушёл. Через несколько минут он поставил на столик заказ.

Совершенно довольная Рузя от пуза наелась кремувок, ещё и обважанки заказала — баранки из заварного теста, посыпанные маком и кунжутом — и попросила завернуть с собой.

Они вернулись в номер. Рузя собирала вещи, а Гольдман листал свежую газету и посматривал на часы, вынимания их каждый раз из кармана жилета. В очередной раз глянув на часы, он сказал:

— Пора. Подожди меня в отеле. Я отлучусь ненадолго, — Гольдман сжал Рузину руку.

А ещё, его глаза стали такими, что она сразу же поняла — если ему нужно уйти, то он уйдёт. Можно даже устроить скандал или что-нибудь разбить. Всё равно уйдёт. Она слишком хорошо знала это выражение глаз у мужчины, чтобы задавать глупые вопросы или спорить.

— Если нужно, то иди, — пожала плечами Рузя. — Только не забудь, что я здесь и жду тебя.

Гольдман улыбнулся, наклонился к ней и молча поцеловал в шею.

Отсутствовал он не так долго, как Рузя себе придумала. И всего-то успела спуститься в кофейню, заказать чашку кофе. Гольдман нашёл её здесь, когда она допивала кофе.

— Теперь всё будет так, что лучше и быть не может! — радостно сообщил Гольдман. — И даже ещё лучше!

Рузя улыбнулась, но снова спорить не стала, а желание выяснить, что же такого прекрасного случилось, усилилось.

— Ты мне расскажешь, что у нас такого хорошего? — нерешительно спросила она.

— Конечно, любовь моя! — Гольдман светился от радости. — Собирайся. Едем.

Он рассчитался по счетам в отеле, снёс вещи в авто, помог Рузе усесться и сел за руль. Помолчал с полминуты, повернул ключ зажигания, и автомобиль тихо заурчал.

«Horch» выехал из Кракова и летел по дороге на Закопане. Рузя ела обважанку; мак и кунжут сыпались на кожаные сидения, а она была счастлива, потому что вчера вечером Гольдман купил ей совершенно шикарное белое платье и белые же туфли с пряжками, а себе ничего не покупал, сказал, что приличный костюм у него уже имеется. Платье шуршало подолом и нижней юбкой, а туфли приятно поскрипывали пряжками о телячью кожу. Рузя даже не знала от чего ей приятнее: от того, что получила платье, какого даже во сне представить не могла или от того, что обновка досталась только ей одной.

Дорога была лёгкой: солнце не палило, тяжёлые облака скрывали его почти полностью, но и дождя не намечалось.

— Скоро будем в Закопане, — сказал Гольдман, не отрывая глаз от дороги, он аккуратно положил ладонь Рузе на бедро и улыбнулся. — Там тебя ждёт небольшой сюрприз.

При слове «сюрприз» Рузя оживилась.

— Приятный?

— Надеюсь, что да.

— Не томи, расскажи о нём сейчас, — Рузя стала просить и кокетливо дуть губки, делать вид, что обижается.

— Можно и сейчас рассказать, — подмигнул Гольдман, помолчал с минуту и сказал: — Хочу, чтобы в Закопане мы узаконили наши отношения. Нас завтра утром ждут в Ратуше. Я не могу венчаться. Просить тебя сменить религию, тоже не хочу. Когда-нибудь, надеюсь, мы разрешим этот вопрос. Поэтому, пока что брак будет гражданским. И ещё. Самое главное. У меня новые документы. Ты должна будешь привыкнуть называть меня иначе — Збигнев Шиманский. Соответственно ты будешь зваться — Шиманская Ефрозынья.

Рузя тихо проговорила новую фамилию, словно распробовала на вкус. Фамилия Гольдман ей не очень нравилась, потому теперь она была вполне довольна обстоятельствами.

— Не волнуйся, Збышек, я привыкну, — улыбнулась Рузя, назвав Гольдмана новым именем.

Гольдман бросил короткий взгляд на невесту и подумал, что она не перестаёт его удивлять. Другая на её месте давно бы закатила скандал и потребовала либо везти домой, либо ещё Бог знает что, а Рузя даже не уточнила, как они смогут жить с этой фамилией в Жолкеве. Гольдман знал, что никак не смогут, потому что не вернутся туда никогда. Волновало его только одно: как пройдёт пересечение границы с Чехословакией и проезд по территории, оккупированной фашистами. Гольдман слышал, что с еврейской фамилией в паспорте могут случиться какие-то неприятности, потому что немцы снова не любят евреев, потому и решил сменить её. Какое ему дело до фамилии, если всё начинать сначала? Да и кому её передавать, если дети уже не будут чистокровными?

Рузя разумно сочла, что смена фамилии грозила ей в любом случае. И какая разница, на какую, если мужчина один и тот же?! Гольдман даст ей всё, что сможет, и даже больше. В этом Рузя совсем не сомневалась.

В Закопане добрались поздно ночью. Подъехали к деревянному домику, где их встретила сонная, но весьма радушная хозяйка пани Анна — женщина преклонных лет, имела полноватую фигурой и говорила с одышкой. Отвела на второй этаж и показала комнату.

— Пани Анна, я приехал с невестой, — объяснил Гольдман хозяйке, заметив косой взгляд. — Завтра мы идём в Ратушу. Там уже всё договорено.

Пани Анна поджала губы, приподняла бровь и сказала:

— Я постелю вашей невесте, пан Шиманский, в маленькой спальне. Пусть уж обождёт. Вот когда станет законной женой, тогда и будете спать вместе. У меня не бордель.