Женщина оказалась на месте и охотно вступила в беседу. Вдвоём они быстро уточнили перечень людей, работающих и живущих в замке более двадцати лет, и стало ясно, кого и о чём спрашивать.

Дознаватель опасался спугнуть преступника неожиданными вопросами о прошлом, и решил взять быка за рога — начать с подозреваемого номер один. Пусть хозяин считает Берту доброй женщиной, заботящейся о его сыне, в его же глазах она на удивление близка ко всем событиям, имевшим место в прошлом. И, к тому же, ему не давал покоя рассказ Гильдебранды об утренней прогулке служанки, весьма и весьма подозрительной.

— Сейчас мы пойдём в комнату Берты, — твёрдо заявил брат Бенед. — Насколько я понимаю, слуги не имеют права запирать свои комнаты, а сама Берта сейчас наверху, у Лиуфрида.

Глинит подтвердила его слова кивком головы. Удивительная женщина, общаться с ней одно удовольствие.

— И пусть один из стражников пойдёт с нами, а два других дежурят у лестницы. Я не хочу, чтобы хозяйка комнаты вернулась раньше времени.

Через десяток минут брат Бенед был уже в каморке Берты. Там было тесно от нагромождения множества корзин и всякой мелочи, но чисто. На первый взгляд — ничего подозрительного, но чутьё дознавателя заговорило в полный голос, и он принялся искать. Ничего, всё чисто, а чутьё не умолкает. И тут взгляд брата Бенеда упал на маленькую мисочку в углу. Она была пуста, но засохшие следы с несомненностью говорили о том, что в ней недавно было молоко. И дознаватель удвоил усилия. Стражник переминался с ноги на ногу на пороге, а Глинит с интересом следила за действиями монаха.

— Есть, — внезапно проговорил он и вытащил из кучи корзин одну, тщательно прикрытую остатками одеяла. — Будь наготове, Урик.

Стражник сразу подобрался и из ленивого наблюдателя превратился в готового встретить врага воина. Брат Бенет вышел на середину комнаты, осторожно стянул одеяло и перевернул корзину. На пол упали две большие чёрные змеи, сразу зашипевшие и злобно поднявшие свои треугольные головки. Глинит ахнула и отступила, а Урик мгновенно кинулся вперёд и нанёс два быстрых и точных удара. После этого на полу остались лежать две отсечённые змеиные головы, а мускулистые тела продолжали извиваться и бить по полу хвостами. Картина была поистине адская.

Наконец всё стихло. Теперь предстояло сделать самое главное — тихо и осторожно захватить саму Берту. Брат Бенед сказал несколько слов Урику и отправил его за подмогой. Его часть работы была сделана. Дальше вступала в действие законная графская судебная власть.

Граф Гунфрид не мог поверить тому, что услышал. Но доказательства были налицо, и спорить с ними не имело смысла.

— Значит, это Берта. Никогда бы не подумал, — он постоял несколько мгновений, а затем отдал ясный и чёткий приказ — Обвиняемую в темницу под казармой и сторожить, не спуская глаз. Через три дня состоится графский суд.

И он дал распоряжение созвать своих вассалов, необходимых для участия в судебном процессе.

Казалось бы, дело сделано. Но на душе у брата Бенеда было пасмурно и неспокойно. Он чувствовал, что с трудностями ещё не покончено, и впереди их ждёт немало неприятных сюрпризов.

Утро занялось хмурое и неприветливое, под стать настроению брата дознавателя. У него в распоряжении было ещё три дня, и он намеревался провести их с максимальной пользой для своего расследования и предстоящего судебного процесса. Узнать предстояло ещё немало. Многие детали преступления до сих пор скрывались в густом тумане.

Первым делом брат Бенед отправился в покои несостоявшегося наследника графа Гунфрида. В комнате, куда он вошёл, было на удивление светло и чисто, но картина, открывшаяся его глазам, вызвала оторопь.

В кресле у окна сидел молодой человек, верхняя часть туловища которого была в отменном порядке — крупная голова, крепкая шея, широкие плечи, мускулистые руки. Но то, что было внизу, могло принадлежать ребёнку лет пяти, не больше. Юноша рисовал что-то на удобно установленной на подлокотниках кресла доске, покрытой листом пергамента. Рядом стоял крепкий мужчина средних лет, мускулистый, кряжистый и даже на вид очень сильный. Это, несомненно, был Петер, бессменный прислужник графского сына.

Лиуфрид бросил на вошедшего недовольный, даже злой взгляд, но, увидев монашескую рясу смягчился.

— Зачем вы пожаловали ко мне, святой отец?

Голос и слова говорили о полном умственном здоровье юноши, как и выражение его лица, которое можно было бы даже назвать красивым, если бы не слишком мягкая, безвольная линия подбородка и ранние глубокие морщины у губ, как у долго жившего и разочаровавшегося в людях человека.

— Я не священник, Лиуфрид, а всего лишь скромный монах. Моё имя брат Бенед. Разве вы не знаете своего священника?

— Отец Нун появился в моих покоях лишь один раз и покинул их довольно быстро. Он сказал, что мне следует бывать в часовне, проводя время в молитвах перед распятием, и тогда, возможно, Бог смилуется надо мной и дарует мне исцеление. Но я давно уже не верю в милосердие Божие и знаю, что никогда не поднимусь на ноги.

Он трагическим жестом указал на своё искалеченное болезнью тело и горько усмехнулся.

— Почивший отец Сикст хотя бы давал мне надежду увидеть своими глазами, как рушится зло и торжествует справедливость.

Юноша замолчал, глубоко задумавшись.

Брат Бенед осторожно приблизился к креслу у окна и бросил мимолётный взгляд на рисунок под руками Лиофрида. Тот быстро свернул его, но дознаватель успел заметить наброски страшной картины грешников, извивающихся в языках адского пламени. У графского сына был неоспоримый талант к рисованию.

— И всё-таки, что вы ищете в моих покоях, брат Бенед? — Лиуфрид был явно не рад его приходу. — Здесь нет ничего, что могло бы заинтересовать вас.

— Здесь есть вы, и мне очень интересно побеседовать с вами, молодой господин. Как мне представляется, вы много размышляете, а это всегда привлекает меня. К тому же, вы хорошо рисуете, и мне даже показалось, что у вас есть талант.

— Вы так думаете? — в глазах юноши зажглось оживление, и даже интерес.

— Я мог бы высказаться более определённо, если бы увидел несколько законченных рисунков. Уверен, их у вас множество.

Юноша подумал, потом слегка улыбнулся своими красивыми, но преждевременно увядшими от постоянной горечи губами.

— Хорошо, я покажу вам.

Он кивнул Петеру, и тот положил перед своим хозяином целую кипу пергаментов, изрисованных множеством фигур. Лиуфрид не спеша просмотрел их и протянул монаху несколько рисунков. Они были выполнены твёрдой рукой и с большой долей мастерства. Но — о Господи! — какие страшные сюжеты были отражены на них. Это были разные варианты Апокалипсиса. Ужасные сцены конца света, раскрытые в немом крике рты, выпученные от ужаса глаза, заломленные в неизбывном горе руки. Брат Бенед некоторое время внимательно рассматривал их один за другим, потом поднял глаза на графского сына.

— У вас, несомненно, талант к рисованию, Лиуфрид, и несколько уроков с настоящим мастером сделали бы из вас известного художника, — заметил он. — Но почему такие мрачные сюжеты? Разве в жизни нет ничего, более достойного быть закреплённым на пергаменте, чем эти устрашающие сцены?

— Вы меня удивляете, брат Бенед, — юноша взглянул прямо в глаза гостю. — Разве вы не знаете, чем всё кончится? А в этом проклятом замке конец света наступит ещё раньше.

— Почему проклятом? Кто мог вам сказать такую ужасную вещь?

— Отец Сикст рассказал мне об этом. Он нашёл среди старых документов предание о том, что на этот замок наложено страшное проклятие, и все, кто владеет им, умрут насильственной и страшной смертью. Все. И, как видите, проклятие уже проявляет себя. Мой дед пропал без следа и, скорее всего, давно уже жарится на адской сковороде. Мать умерла в расцвете лет, и конец её овеян туманом таинственности. Теперь очередь за сестрой, а потом и за отцом. Вот увидите, всё это произойдёт очень скоро. И я даже рад, что родился калекой, и не могу наследовать этот замок, а значит, избегу действия проклятия. А они все страшные грешники и заслуживают такой доли.