– Кто вы и что вам надо? – заорал писатель.

Фондорин огляделся, наслаждаясь произведенным эффектом. Взгляд опытного извращенца отметил красивые сиськи жены писателя.

– Вопрос не в том, кто мы, – развязным тоном заявил Фондорин. – Вопрос в том, что мы будем с вами делать.

– Подите прочь, негодяи!

Шофер Руслан, смеясь, сбил с ног кинувшегося на него писателя. Ударил. По лицу писателя заструилась кровь.

Фондорин навис над писателем.

– Вы, судя по всему, человек интеллигентный и, конечно, знаете про Заводной Апельсин?

Бобришвили побледнел.

– Пожалуйста, не надо. Господа, пожалуйста. Возьмите все.

– Держи его крепче.

Фондорин поднялся и направился к девушке. На лице бедняжки застыл ужас.

– А ну-ка, что у нас здесь.

Петр Эрастович одним движением выдернул девушку из кресла. Та завизжала, отбиваясь.

– Ира, не сопротивляйся! – заорал писатель. – Ради бога, не сопротивляйся, или он убьет тебя!

Но девушка отчаянно вырывалась из железной хватки Фондорина.

– Ах, ты стерва, – заорал Петр Эрастович, отпустил девушку и, размахнувшись, влепил ей пощечину. Несчастная упала на пол. Фондорин пососал окровавленный палец и снова обратился к своей жертве.

Ухватившись за платье, он рванул. Ткань затрещала, обнажая хорошо просолярийное тело.

– Какая спелая попочка, – прокомментировал Фандорин, – И не носит трусиков, – взглянул на удерживаемого шофером Бобришвили. – Хорошо вы ее воспитали.

Петр Эрастович расстегнул ширинку, вытащив уд, торчащий книзу.

– Какая попочка, – повторил он, возбуждаясь.

– Постойте, – взмолился Бобришвили. – Это не честно.

– Не честно? – обратился к нему Фондорин.

– Я расплачиваюсь за чужой грех.

– Вот как. Это интересно.

Девушка пришла в себя, пошевелилась, застонала. Но Фондорина, похоже, она больше не занимала.

– Да-да, за чужой грех, – затарахтел Акунин. – Заводной Апельсин – фантазия другого писателя, Энтони Берджеса. Не моя.

– Так вы писатель, – присвистнул Фондорин. – Мне следовало догадаться. Постойте-постойте, ваша рожа мне смутно знакома. Вы…

– Бобришвили.

– Ах, Бобришвили. Да-да. Читал что-то. Постойте.

Петр Эрастович задумался.

– Постойте-ка, но в соответствии с грехом, как вы выразились, вашей фантазии, я должен буду отрезать этой девке руку.

– НЕТ!

Девушка зарыдала.

– Нож, – коротко бросил Фондорин.

Руслан вынул из кармана швейцарский ножик и кинул его шефу.

– Постойте!

– Да?

– Не делайте этого! Лучше вы…

– Лучше мы?

– Изнасилуйте ее.

Петр Эрастович подкинул нож на ладони. Засмеялся. Спрятал нож в карман, застегнул ширинку.

– Идем, Арлекин.

Двое в масках ушли, оставив писателя Бобришвили в полном недоумении.

Заключенный застонал, сел на холодном полу.

Пискнув, от тарелки с баландой метнулась в угол крыса.

Стукнул засов, дверь камеры отворилась. Вошла молодая белокурая женщина, закованная в кожу, с кобурой для ГШ-18 на поясе, с глубоким вырезом на груди.

- Федеральный комиссар Тося Изростова, - представилась она.

Заключенный шмыгнул носом, отозвался хрипло:

- Мадрагамов. Ильнар.

Комиссар закурила тонкую сигарету. Ярко-красные губы выпустили облачко сизого дыма.

Заключенный смотрел на Изростову, как затравленный зверь.

- Вас покормили? - осведомилась комиссар.

Мадрагамов растерянно захлопал глазами, выдавил:

- Да, комиссар.

Изростова кивнула. Элегантным щелчком швырнула в угол окурок.

Ее глаза стали злыми, как у готовящейся напасть рыси.

- Кормить еще вас, берлогеров ебаных.

Пнула стоящую на полу миску. Расплескивая баланду, миска описала дугу и ударилась о стену. Мадрагамов вскрикнул от неожиданности.

- На вас, выродков, имперские деньги тратить.

Слегка дрожащими тонкими пальцами с прекрасным маникюром Тося достала из пачки новую сигарету. Закурила.

- Хотите?

Ильнар кивнул. В глазах его метался страх.

- Послушайте....

- Ильнар.

- Да, Ильнар. Вы хотите выйти отсюда? Смотреть на небо, на цветочки, ебать девок? Таких красивых, как я. И красивее. Хотите?

Мадрагамов проглотил возникший в горле комок.

- Хочу.

- Ну, вот, - комиссар улыбнулась и присела на корточки рядом с ним. - Это разумно, Ильнар.

Тося придвинулась к заключенному, заглянула в изможденное лицо. Ноздри Мадрагамова уловили запах шанели.

Он отвел глаза.

- Ильнар, где прячутся берлогеры?

Если бы она ударила его, или даже поцеловала, он не испытал бы такого шока. Снегирев все знает.

- Какие берлогеры?

Лицо Изростовой вновь стало жестким. Она резко поднялась. Ильнар закрыл лицо, ожидая удара.

- Не притворяйся идиотом, берлогер.

Комиссар заходила по камере. Туда-сюда. Как маятник. Мадрагамов наблюдал за ней расширенными от страха глазами.

- Что ты делал на территории ЛОНа?

- Я... Я заблудился, - едва слышно выдавил заключенный.

- Врешь!

Комиссар метнулась к Мадрагамов и сходу - сильно и точно - ударила его ногой в пах. Ильнар взвыл, заваливаясь на бок. Комиссар схватилась за кобуру. Нахмурила лоб.

- Я имею полномочия убить тебя прямо здесь, берлогер.

Мадрагамов не слышал, корчась на полу от всепоглощающей боли. Тося остановилась, принялась рассматривать наманикюренные ноготки, ожидая, пока боль отпустит заключенного. Когда тот перестал вопить и сел, бледный, как полотно, лицо комиссара уже приобрело «доброе» выражение.

- Давайте не ссориться, - весело сказала она (Ильнар отметил про себя, что слышал эту фразу в каком-то фильме). - Ведь вы не хотите, чтобы вас били?

- Не хочу.

- А я не хочу вас бить.

- Рад слышать, - отозвался Ильнар: пройдя через ад, он стал смелее.

Тося вновь присела рядом с ним на корточки.

Глаза Мадрагамова непроизвольно скользнули по сиськам комиссара, выглядывающим из декольте. Это не осталось незамеченным.

- Хочешь меня чпокнуть? - мурлыкнула комиссар.

- Ты только что разбила мне яйца, - выдавил Ильнар, не в силах оторвать взгляд от сисек Изростовой.

- Действительно, разбила, - согласилась Тося, по - подростковому хохотнув. - А если так.

Она подалась вперед и окунула лицо Мадрагамова в свои сиськи. В океан своих сисек. Он вдохнул запах холеного женского тела, имперского тела, изнеженного ваннами из сливок и шампанского. Тела федерального комиссара. Тела, пользовать которое (по слухам) дозволено только лично Снегиреву.

- Эге, а говорил, разбила яйца.

Рука Тоси нащупала поднявшийся хуй Мадрагамова, подрочила через брюки. Ильнар застонал, лизнул сиськи.

Тося сразу отстранилась.

- Скажи.

Мадрагамов смотрел на сидящую перед ним женщину - зеленоглазую, пышногрудую, холеную имперскую шлюху.

«Саша» - пришло в голову имя, и он тут же вспомнил все. Захваченный китаезами поезд, крах затеи Гальмана, мрачный потолок Берлоги (не даром их прозвали берлогерами), и ее – Сашу Чуричко, тощую, изможденную, нелепую. Но любимую.

Если он скажет комиссару все, Берлогу зальют напалмом, и все они сгорят: добродушный толстяк - Гальман, порывистый Гудко, глупышка - Кочерыжкина, болтун Бенедикт, старый мудрец Касьян. Сгорит и Женя.

- Ты разбила мне яйца, тварь, - едва слышно простонал Ильнар.

- Что?

Он повторил, с вызовом глядя ей в глаза.

- Значит, не хочешь по хорошему?

Мадрагамов не ответил.

- Ну что ж.

Комиссар поднялась.

- Зверев! Эй, Зверев, пойдите сюда.

Труп Мадрагамова едва виднелся из колченогой ржавой ванны, наполненной колотым льдом.

Комиссар Изростова работала с бумагами. Люминесцентная лампа делала ее лицо синеватым. Зверев сидел в низком продавленном креслице, крутя в руках наградной ПСМ.