-Ииих, Ванек! Ды в больничку, куды ищщо. Болит, проклятая.

Он вытянул ногу, точно бахвалясь. Си Унь невольно улыбнулась.

-Серджант, енто дело, - повторил старик, легонько коснувшись руки девушки. - Когда Анперия наша воюя, когда Тредья Меровая грямит вовсю, пиндосы ебаные, да кеберпанки эти нападают, життя не дают.

-Мы победим, дедушка, - сказала Си Унь.

На глаза старика навернулись слезы: девушке стало не по себе.

-Уж победите, родненьки, уж победите, поджалуйста, - взмолился Ефимыч. - А то ж придут кеберпанки эти сраные, хлеба нашы сытные отнимут, да женщин да мужчин да старух да стариков да детей изнасилуют.

Си Унь бросила на старика быстрый оценивающий взгляд: ей показалось, что он ... ерничает.

-Ефимыч, как Авдотья Макаровна?

-Иииих, Ванек! Болея.

'Где же автобус?', - тоскливо подумала Си Унь.

Старик принялся чертить что-то в пыли. Девушка присмотрелась и оторопела: Ефимыч чертил свастики, буквы SS и Wolfs. Почуяв внимание 'серджанта' Ефимыч мигом стер чертежи здоровой ногой.

-Ванек, а ты слыхал-то?

-Что, Ефимыч?

-Поджар то, Сосновая Горка-то запылала.

-Да ну?

Си Унь вспомнила мясных мух, залитое бензином лицо солдата.

-Вот те и да ну. Глядишь, и деревня наша сгорит к ебани матери.

Старик вдруг откинулся назад, упершись в стенку будки, и расхохотался, показывая голые десны.

-А дыма не видно, - равнодушным тоном сказала Си Унь.

-Дык ветер-то в обратную сторону был, к Кириллограду вся гарь направилась. Каб в нашу сторону ветер, дык уж сгорела бы деревня к хуебене матери. Только косточки б осталися.

Тон, с которым старик говорил это, заставил Си Унь поежиться: казалось, Ефимыч жалеет, что ветер направился не в сторону деревни.

-Автобус, - сообщил Иван.

Раздолбанный ПАЗик подрулил к остановке. Шофер был чем-то похож на Ефимыча, только моложе.

-Где ты там ездишь, еб твою мать? Полчаса тут жаримся.

-Заткнись, дед.

Старик полез в автобус, остановился перед водителем, забренчал мелочью.

-Ну, до свиданья, - шепнул Иван, передавая Си Унь сумку.

-Да, прощай.

Девушка поцеловала Ивана в горячую щеку. Тот шмыгнул носом.

Си Унь взбежала по ступенькам.

-Докуда? - сумрачно осведомился водитель.

-До конечной, до Столыпина.

Она протянула водителю деньги за проезд и прошла в пахнущий луговыми травами салон.

Когда ПАЗик тронулся, она оглянулась и помахала Дэй Жикиангу. Тот кисло улыбнулся, кивнул и, развернувшись, пошел в сторону деревни.

Си Унь смотрела на проплывающие за окном автобуса овраги, березки, заросли малины, покосившиеся лачуги.

Проехали мимо кладбища, пестреющего венками из-за плотной стены соснового бора. Девушка вспомнила, как хоронила отца. На муниципальном кладбище Харбина кроме нее, были только нанятые за 28 юаней копатели: молодой и старый. Молодой копатель (это ее покоробило) пытался заигрывать с ней. Он улыбался, лопата за лопатой выбрасывая из могилы черную землю, улыбался, когда гроб был опущен и комья земли забарабанили по крышке. Си Унь вспомнила, как дико ей захотелось пихнуть копателя, чтоб он упал в могилу. Когда установили плиту (самую дешевую), Си Унь расплакалась. Старый могильщик сказал: 'Все там будем', молодой попытался приобнять девушку, но та скинула с плеча его руку.

Вой заставил Си Унь вздрогнуть: на одно страшное мгновение ей показалось: это воет в могиле ее отец.

Из-за поворота показалась колонна пожарной техники. Впереди со включенным проблесковым маячком - полицейский джип. ПАЗик прижался к обочине.

-Спешат, да поздно.

Дед Ефимыч опустился на сиденье рядом с Си Унь, зажал коленями авоську.

-Что?

-Поздно, говорю, колонну из Столыпина снарядили - сгорело все к ебени матери.

Ефимыч крякнул, сунул руку в авоську, достал огурец.

-Угощайся, серджант.

Си Унь взяла огурец, надкусила.

-Спасибо.

-Да чего там, - беззубо улыбнулся старик. - Чай, не колбаса. У нас ентого добра навалом.

Колонну замыкал военный грузовик - брат-близнец того грузовика, что сожгла в лесу Си Унь.

Опять замелькали сосны, овраги, малинник.

-Вот она, Россия наша, Анперия, - задумчиво проговорил Ефимыч. - Простор. У кеберпанков этих, в Европе, по телевизуру говорят, земля кончилась, вот они на нас и поперли. Вся Африка к ним перебралась, да и кончилась земля. Муравейник, бля. Друг у дружке на головах живут. Вчера новости глядела?

-Нет.

-В Латвии наши с ихними схлестнулись, с французским легиеном. Ригу развалили к ебени матери.

Старик хрипло засмеялся.

-Вождь выступил: после Риги дальше пойдем, заразу дерьмократическую выжигать. Говорят, новая мобилизация будет.

-Мы победим, дедушка, - сказала Си Унь, выбросив в открытое окно зеленый хвост огурца.

-Победим, конечно, - согласился Ефимыч. - Сейчас пизды старые напряжем, нарожаем парней, вырастим на огурцах, и можно мобилизацию провесть.

Си Унь взглянула на старика.

-Дедушка.

-Да?

-А у тебя воевал кто-нибудь?

Ефимыч нахмурился.

-Еще б не воевал. Старшой Данила при Нью-Йоркском десанте погиб, младшенький Сереня на мине подорвался под Бухарестом. Даже сисек полапать не успел.

Си Унь стало жалко старика.

-Вот у тебя добротные сиськи, - сказал Ефимыч. - Вона, как топорщат гимнастерку-то... Ну, пошутил, чего глаза-то таращишь?

Он засмеялся, полез в авоську за огурцом.

ПАЗик вырулил с грунтовки на асфальтированную дорогу, по которой изредка проносились автомобили.

-Скоро у городе будем.

И правда: мелькнул указатель - 'Столыпин, 10 км'.

-Надеюсь, положат, суки, - вздохнул Ефимыч.

-Что, дедушка?

-Да, говорю, надеюсь, в больничку положат.

Ефимыч поерзал на сиденье, крикнул водителю:

-Эй, паря! Будет автобус на Клюки сегодня?

-Не будет.

-Надеюсь, положат в больничку, - как заклинание, проговорил старик.

Через двадцать минут автобус въехал в Столыпин.

У автовокзала Си Унь попрощалась с Ефимычем, снабдившим ее огурцами. Девушка пожелала старику удачи с больничкой, и тот поплелся прочь, приволакивая ногу, стуча лыжной палкой по асфальту.

Жара...

Си Унь расстегнула второю пуговку на гимнастерке. Как там сказал Ефимыч? 'Добротные сиськи'?

Девушка улыбнулась и зашагала вверх по улице.

С утра жарил дождь.

Аня Ведрова шла, с трудом доставая ноги в резиновых сапогах из хлябистой земли. Вода лилась с капюшона на ее красивое личико, девушка поминутно вытирала лицо ладонью.

– Илья, чуть помедленнее, – простонала она.

Борисов обернулся, его лицо осунулось, почернело от усталости.

– Нельзя, мы и так опаздываем.

Аня возненавидела звук его голоса, и эти слова, принуждающие брести по колена в грязи, с тяжелым рюкзаком за плечами.

На груди Борисова зашипела рация.

Илья надавил на «прием» и притихшие, мокрые ели, услышали мягкий голос Гальмана.

– Сокол, отзовитесь, говорит Орел.

– Да, Орел, Сокол на связи.

– Гдевыгдевыгдыевы.

Илья встряхнул рацию.

– Орел, мы на подходе. Пока все в норме.

– Постарайтесь не шуметь, Сокол. Постарайтесь не шуметь.

– Ясно, Орел. Это все?

Мирон отключился.

Яшкин недовольно пробормотал:

– Вот ведь параноик. Зачем он трезвонил?

– Волнуется, – едва слышно сказала Ведрова. – Ты же его знаешь.

Между тем лес начал редеть и, наконец, они вышли к оврагу, на дне которого разлеглась железная дорога.

Борисов высунулся из-за дерева, посмотрел вниз, повернулся к девушке.

– Привал, Ань.

Ведрова повернулась спиной к напарнику, приглашая того помочь ей с рюкзаком.

Борисов вцепился в лямки, стянул с хрупких плеч девушки тяжеленный рюкзак. Ведрова опустилась на корточки под деревом, тяжело дыша.