– Ооооо! – плачет дитя.
– Ууууу! – вторят горы.
– Аааааа! – заливается нечеловеческое существо.
– Иииии! – отвечают птицы, что собрались возле пещеры в надежде полакомиться свежим мясом.
Ночь сменяет день, трижды оборачивается планета вокруг своей оси, когда страшный плач замолкает и все, кто недавно страдал от него, вздыхают с облегчением. Они не понимают, что родилось на Гвале. Они думают, что дитя Спенты умерло, замёрзшее и голодное, потому что, кем бы оно ни было, вынести такие условия невозможно. Только птицы разочарованы: дитя не умерло, оно выползло из пещеры и камнем упало вниз, неспособное взмахнуть крыльями, не приспособленное к жизни и не вкусившее пищи и материнского молока. Лучше бы оно осталось здесь, – уверены хищные птицы, – тогда бы своей кончиной дитя принесло пользу планете: сотня птиц была бы сыта. И хотя сотня птиц – полная ерунда по вселенским масштабам, польза рассчитывается не по количеству, а по выбору, которое сделало живое существо.
На четвёртые планетарные сутки в пещере загорается свет факела. К тому времени снег и буран прекратились полностью, и бледный карлик Гвала старается во всю мощь, чтобы растопить ненавистные сугробы. Свет этот – чудо, ибо путей на гору нет. Никто не смог бы добраться до пещеры по горе, ведь она превратилась в тысячи ручьёв; никто не захотел бы прилететь к ней с воздуха, потому что жуткий вой, который доносился оттуда, до сих пор звенит в ушах существ, живущих на Гвале. Но свет говорит о том, что у пещеры сегодня гость.
Акрофетис заходит в пещеру, и там становится очень холодно, холоднее, чем когда-либо в этих горах.
– Где же ты, мой трактоид? Где проклятая ведьма?
Он гладит стены пещеры, чтобы они рассказали ему правду, и видит костёр, на котором сгорела пророчица. Он целует пол и слышит, как плачет в небе её дитя. Он мечется по пещере и не находит ничего, что бы дало ответ, как поступить дальше, хотя и видит, куда ведёт след трактоида. Факел гаснет, и во тьме он слышит два голоса, согласные между собой. Акрофетис покидает пещеру и улетает прочь, чтобы вернуться позже, когда трактоид исчерпает силы, когда сдастся и не сможет противостоять гуманоидам, потому что именно так советует ему поступить господин времён Зерван и так нашёптывает Роза Дроттар, а он из тех, кто умеет слушать.
Планетарный цикл на Гвале длится двести двадцать два оборота планеты вокруг оси, и это достаточный срок, чтобы забыть многое. Не всё, но основное. Плач страшного существа на вершине горы или, например, смерть слепой Спенты, чьи предсказания вышли из моды. Если и остались те, кто помнит, то они молчат. И снова в Раздале ярмарка; хотя в этом цикле правители запретили многие из грехов, желающих всё равно много, и Раздал гуляет, пока власти не видят.
В этом цикле на ярмарке работает цирк уродцев, где собраны самые странные и страшные существа со всех секторов Живого космоса. Некоторые из них были разумными, но от условий, в которых жили, сошли с ума, а те, кто не были разумны, стали трижды агрессивнее, и смотреть на них без отвращения невозможно. Пылают костры, философы на пьедесталах соревнуются в красноречии, перекрикивая друг друга. Недовольные бросают в ораторов гнилые овощи. Рекой льётся местный напиток из смолы королевского дерева. Всё так же в центре ярмарки шатёр, где любой желающий может выставить своё тело на аукционе. Безумные бородатые поэты, страдающие с незапамятных времён аллитерацией, вызывают друг друга на дуэль; беснуются дикие животные, участь которых – быть сваренными в большом котле; а от Раздала идёт серый дым, закрывающий сияние неба. Нет ничего ужаснее в Дальней волне, чем ярмарка на Гвале. Нет ничего более далёкого от мудрости, чем голодные глаза существ, продающих и покупающих всё подряд на ярмарке. Хотя есть кое-что…
Оно свернулось калачиком на грязной тряпке, бывшем одеянии мёртвого монаха, в самом углу клетки, и спит, стараясь не прислушиваться к стонам животных, чья участь – вариться в котле. Чёрная кожа блестит, чешуйки топорщатся, усики спрятаны. Оно желает спать крепко-крепко, чтобы не думать о своей жизни, потому что такие мысли причиняют жуткую боль, от которой хочется стать зверем и разорвать всех вокруг. Посетители цирка спрашивают смотрителя, что это за зверь и чем он знаменит, но смотритель не знает. Самые смелые бросают камни и палки, желая разбудить монстра и посмотреть, как он в бешенстве бросится на прутья клетки, по которым проведён ток. Сумерки сменяют слабый свет звезды; вместо философов появляются музыканты, чей стиль – полный хаос; шатёр заполняется желающими продать или купить тела, и интерес к цирку уродцев угасает. Последним в него заходит, заплатив нефритовой статуэткой, высокий господин в сером плаще. Капюшон закрывает его лицо, но это никого не волнует на ярмарке.
– Смотри сюда, господин! – зазывает смотритель и намерен показать контийского пса с двумя головами, что рычит как сам Цербер, бросаясь на всех без разбора.
– Это мне неинтересно. Есть ли что-нибудь особенное?
– Да, господин. Гидра с телом женщины, когда она пьёт воду…
– Нет, это тоже мне неинтересно. Я заплатил немалую сумму, а ты показываешь мне мутантов, на которых жалко смотреть! Что это в углу, свернулось калачиком?
– О, господин, это тихая тварь. Мы даже не знаем, откуда она. Спит себе и почти ничего не ест, очень выгодная…
– Прекрасно. У неё есть имя?
– Нет, господин, кто же называет этих уродов по именам?
– Ну, у тебя же есть имя!
Посетитель присаживается на корточки и мелодично свистит, ожидая, пока тварь в углу проснётся. Смотрителю он не нравится, но нефритовая статуэтка – ценный дар, и смотритель молчит. Ему приходит в голову убить странного господина, тем более что они совсем одни, но капюшон спадает, и старый дрессировщик видит чистое и прекрасное лицо, молодое и не тронутое грехом. Такого господина не должно быть в Раздале, особенно без охраны.
– Эй, господин! Можешь забрать тварь и уйти с ней, она всё равно бесполезна, вызывает только жалость и никакой злобы, так что в цирке ей не место. Есть у тебя ещё одна нефритовая статуэтка?
– Нет, но я заберу тварь.
– О, вижу, господин готов торговаться!
– Что ты хочешь, смотритель?
– Твоё тело, господин, оно молодо и прекрасно, а здесь, на ярмарке, всё продаётся.
– Моё тело за какую-то зверушку, у которой даже клыки не выросли? Моё тело обошлось мне очень дорого!
– Как хочешь, господин, я всё равно собирался её прикончить, только траву зря ест.
– А ты не пытался кормить её мясом, старый дурак?
Смотритель испуган, потому что тон господина властен и беспрекословен, но всё же не желает уступать, не получив чего-нибудь.
– Я могу прямо сейчас пустить ток, и зверь издохнет, либо мы договоримся.
– Хорошо, – посетитель снова набрасывает капюшон, – ты омерзителен, но мне приглянулось это существо. Если ты хочешь моё тело, приходи в шатёр и купи меня, как это делают все, и приведи с собой трактоида.
– Кого, господин?
– Этот зверь, который спит в твоей клетке, – трактоид, легендарный ящер. Жду тебя в шатре, не подведи меня. Если зверь будет ранен или мёртв, сделка отменяется.
– Договорились, только я должен принять душ, господин, а то я весь в дерьме этих тварей…
– Мне это безразлично, но долго ждать я не собираюсь.
Через некоторое время они встречаются в шатре, и смотритель тащит на поводке скулящую тварь, удивляясь тому, как благосклонны к нему сегодня боги. Во-первых, он избавится от бесполезного зверя, на которого совсем не было спроса, и во-вторых, тело господина, такое юное и белое, манит смотрителя, погрязшего в грехе. Он даже берёт с собой технокристалл, чтобы запечатлеть для потомков свои сексуальные подвиги. Когда юный господин выходит на торги и сбрасывает одежду, наступает общее молчание. Такого совершенного тела здесь давно не видели, таких шелковистых волос никто из грязных извращенцев, притащивших в Раздал свою похоть, давно не щупал, таких тонких и изысканных изгибов тела не созерцал Гвал уже давно.
