— Да-да. Это вчера. А сегодня я был там без вас. Снег не шел с прошлой недели. Ветра тоже почти не было, а в лесу его вовсе не чувствовалось. Короче, все следы сохранились прекрасно — не на тропе, конечно, где ледяная корка. И не там, где натоптали ребята. Я обошел пруд кругом. На холмике, сразу за поворотом тропы, кто-то стоял. Судя по следам — довольно долго. И выглядят следы не новыми. Может, это было позавчера, может, еще раньше. Может, следы не имеют отношения к этому… событию. А может, имеют самое прямое.
— Вы хотите сказать, что кто-то стоял на холмике и видел, как тонула Ася, и как Олег Николаевич…
— И не двинулся с места, — мрачно кивнул Веденеев. — И на помощь не позвал. И никому не сообщил.
— Но вы сами говорите, что это могут быть старые следы!
— Могут, — согласился Веденеев. — Но я хотел бы поговорить с этим человеком.
— И кто это был, по-вашему?
— Думаете, я Шерлок Холмс? Откуда мне знать? Могу сказать только, что человек был в зимних ботинках, размер сорок второй или сорок первый. Ботинки импортные, на подошве фирменный знак, но какой — непонятно, след успел расплыться…
— Половина поселка ходит в импортных ботинках, — заметил я. — Вот и у меня тоже…
Я замолчал и с подозрением посмотрел на Веденеева.
— И у вас тоже, — повторил он. — Так почему вы не хотите мне рассказать о своих последних встречах с Парицким?
— Господи, с чего вы взяли? — воскликнул я. — Какое отношение наши разговоры могут иметь к тому, что…
Я замолчал. Не было смысла говорить с Веденеевым о вещах, в которых он ничего не понимал, и в лучшем случае интерпретировал бы наши с Олегом Николаевичем беседы как пустопорожнюю болтовню двух съехавших с катушек научных работников…
— Отчего же вы замолчали, Петр Романович? — вежливо спросил участковый и зачем-то придвинул к себе стопку исписанных бумаг, а сверху положил авторучку.
— Мы о науке с ним говорили, — пояснил я. — Точнее — о теории чисел. Еще точнее — о распределении простых чисел на бесконечной числовой оси.
— Наука меня не интересует, — отмахнулся Веденеев. — Но вы же не только о числах беседовали. Не понимаю, как вообще можно столько времени говорить о каких-то числах, ну да ладно. Но ведь не только о науке! Вот я и прошу вас вспомнить… Может, имя Аси как-то в разговоре упоминалось?
Вот он куда клонил, оказывается. Мог быть Парицкий знаком с девушкой? Мог завлечь ее на пруд под каким-то предлогом? Зачем? Неужели Веденееву пришла в голову нелепая мысль, что Олег Николаевич сам столкнул Асю в полынью — хотел избавиться? — а потом в нем заговорила совесть, он бросился спасать и…
Чушь какая-то. И при чем здесь тогда таинственный незнакомец, стоявший на берегу неизвестно в какое время и видевший… или не видевший…
— Имя Аси, — сказал я, — в разговоре между мной и Олегом Николаевичем упоминалось дважды.
— Ну-ну! И что говорили? Когда?
— В первый раз, — припомнил я, — это было в начале осени, в сентябре, кажется. Мы обсуждали проблему тихого коллапса… есть такая проблема в астрофизике, я ею как-то занимался и думал, что Олег Николаевич поможет мне справиться с кое-какими математическими трудностями…
— При чем здесь… — нетерпеливо начал Веденеев.
— Вот и я говорю, что ни при чем. У нас кончился сахар, а я не пью без сахара, привычка… В общем, мы пошли в магазин, от дома Олега Николаевича это в двух кварталах. И около магазина встретили Асю. Я тогда о ней не знал ничего, девушка показалась мне странной, и Олег Николаевич видел, как я на нее посмотрел. «Это Ася, — сказал он, — странный у нее взгляд, верно?» «Странный», — согласился я. Видите ли, она шла по улице, но смотрела не перед собой, а куда-то внутрь, если вы понимаете, что я хочу сказать. Она вряд ли видела, куда идет, и могла натолкнуться на столб или попасть под машину, переходя дорогу. Я так и сказал Олегу Николаевичу, а он мне объяснил, кто такая Ася, и что дорогу она знает лучше, чем кто бы то ни было, может и с закрытыми глазами… Зрение ей, мол, нужно не для того, чтобы смотреть по сторонам, а чтобы видеть то, чего не видит никто другой. Честно говоря, меня удивил такой, я бы сказал, мистический взгляд совершенно не романтического человека, и я спросил… А Олег Николаевич ответил, что мистикой никогда не увлекался, а вот в интуицию верит, потому что именно интуиция помогает ему в решении таких задач из теории чисел… Потом наш разговор опять перешел в область, вам совершенно не интересную. Я хочу сказать, что об Асе мы больше не говорили. Купили сахар, вернулись домой…
— Понятно, — перебил меня Веденеев. — А второй раз? Вы сказали, что было два случая.
— Второй… Это уже зимой, да. Я даже число могу назвать — седьмое января. Было Рождество, народ праздновал. Вы сами помните, как… Олег Николаевич пришел ко мне, было часов шесть вечера, говорили мы о… кажется, о том, что слава Хокинга несколько преувеличена, в последнее время он говорит вещи вполне банальные, но каждое его слово все равно ценится на вес золота.
— Хокинг — это физик, который сидит в коляске и говорит при помощи синтезатора? — проявил свою осведомленность Михаил Алексеевич.
— Вот-вот, — пробормотал я. — Только это все о нем и знают. Будто для науки это обстоятельство имеет хоть какое-то значение. Сам-то он наверняка хотел бы, чтобы о его болезни не вспоминали, и относились к нему, как… Неважно.
— Вот именно, — согласился Веденеев. — При чем здесь Ася?
— Да, Ася… Стемнело, погода была хорошая, ясно, морозно, мы вышли подышать воздухом и посмотреть на звезды. Почему-то Олегу Николаевичу захотелось, чтобы я показал ему созвездия. Не Орион или Большую Медведицу, а малоизвестные — Дракона, скажем, или Кассиопею, о которой все слышали, а как она выглядит, мало кто знает. Мы вышли на улицу, но там уже зажгли фонари, и небо было тусклым, я не смог различить даже Андромеду. Мы направились в сторону леса и по дороге встретили Асю. Она медленно шла…
— Из леса? — быстро спросил Веденеев.
— Нет, почему… Со стороны станции, по-моему. А может, просто прогуливалась вдоль крайних улиц. Понятия не имею. Шла и смотрела в небо — как и мы. Мы чуть не столкнулись… «Здравствуй, Ася», — сказал Олег Николаевич, и, помню, я удивился, мне казалось, что они не знакомы. То есть, он-то знал, кто она, а девушка — вряд ли. Она, кстати, ничего не ответила и продолжала идти, задрав голову. Прошла мимо нас, и Олег Николаевич сказал, глядя ей вслед… Что же… Вот: «Это она на Орион смотрит?». Вопрос был ко мне, я пригляделся и ответил: «Нет, скорее в сторону Пегаса, видите — немного искривленный квадрат?» «Интересно, — сказал Олег Николаевич, — что она различает в этих знаках? Что для нее звезды? Неужели то же самое, что для меня числа?» Я спросил, что он имеет в виду. «Вы не понимаете? — удивился Олег Николаевич. — Она же не знает… Развитие у нее, как у трехлетней… Что понимает, о чем думает трехлетний ребенок, глядя на звезды? Что это дырочки в небе? А взрослая девушка, у которой организм уже настроен на другое, а мозг тот же… что видит она? Для нее это уже знаки. Символы. Может, она хочет их прочесть»…
Я замолчал, потому что окончание того разговора начисто испарилось из памяти. Я точно помнил слова Парицкого о символах, а потом…
— И что же дальше? — подтолкнул меня Веденеев, окончательно сбив с мысли.
— Не помню, — сказал я с раздражением. — Потом мы, кажется, опять перешли к проблеме тихого коллапса. Больше я Асю не видел… до того дня.
— А Парицкий?
— Откуда мне знать?
— Да, — пробормотал Веденеев, — действительно.
— Что вы все-таки хотите узнать, Михаил Алексеевич? — спросил я, решив поставить, наконец, точки над «i». — Вы думаете, что они оба не случайно оказались позавчера на пруду? Договорились? И что тот человек на холме был я? Вы на это намекаете?
— Вы?! — искренне удивился участковый. — Ну и фантазия у вас, Петр Романович! Как это могли быть вы, если, когда это все произошло, вы в Репино ездили?
— Позвольте! — воскликнул я. — Откуда вы это знаете? Меня вы об этом не спрашивали!
