Ледник отступил пятнадцать тысяч лет назад — и с Дона двинулись переселенцы в Европу. Балтийского моря тогда еще не существовало, на его месте таял лед. А там, где нынче плещется море Черное, люди ловили рыбу в большом озере, куда стекали Дунай, Днепр и Дон.

Льдов намерзло столько, что уровень океана понизился метров на сто пятьдесят. Люди посуху перешли Берингов пролив — и заселили обе Америки. По тундростепи дошагали до Британии, которая станет островами лишь тысячи лет спустя… Но лично мне самой поразительной кажется история бушменов. Их темнокожие предки вышли из Африки вместе со всеми — миновали тогдашние леса Негева, и добрались аж до Восточной Азии, где за много веков обрели типичные признаки желтой расы — высокие скулы и узкий разрез глаз. А затем вернулись обратно на прародину человечества, в Африку!

— Постой, — нахмурилась Талия. — Это что ж выходит… Наши пра-пра-пра… тоже были черными?

— Ну, были, и чё? — ухмыльнулся Изя. — Побелели, как видишь. И все они — все, понимаешь? — проходили вот здесь, где мы сейчас снимаем кино…

…Я замер, уловив шорох подальности. Из крайней палатки в ряду выбралась женщина. Она потянулась, балетно воздевая руки к небу, и луна окатила ее голубым сиянием. Наверное, это была «Алиса».

Мне она напомнила фигурку девушки, которую Ната с Инной «вырезали» в виртуальном аквамарине. И я тут же вспомнил о подвеске.

Серые кристаллы ивернита словно копили в себе лунный свет. Я медленно сжал подвеску в правой руке, и сконцентрировал энергию в пальцах — точно так же, как обычно заряжал воду в бутылке или активировал «молодильное зелье»… И зашипел от палящей боли!

Полное впечатление, что мне на ладонь кипятком из чайника плеснули! Шепотом бранясь, я запрыгал, топчась на хрустком песке. Наверное, стыдливая Наташа Харатьян заметила мои метанья — и юркнула обратно в палатку.

А я, кряхтя и казнясь, ухватил оброненную подвеску здоровой рукой. Поднес правую к глазам поближе. От лучевого ожога кожа опухла и побагровела, а вот серые камни остались холодными.

— Экспериментатор хренов! — скривился я, и полез в палатку. — Думать надо! И не после, а до… Кретиноид, дурака кусок…

Там же, позже

С утра Наташа заохала, увидав волдыри на моей ладони, но ругать не стала, взялась лечить.

— Балбесина! — жалостливо шепнула Рита, гладя мне спину. — Додумался…

Я тяжко вздохнул, и меня чмокнули в шею — из милосердия.

— Заказала тебе билет до Москвы, тебе и Маришке. Всё уже, ее съемки кончились. Дово-ольная… Обещали в одном эпизоде снять, а вышло в трех!

— Марина-Сильва молодец, — проговорила Наташа, бережно смазывая мне ладонь «молодильным зельем». — Старалась так! С утра до ночи слова учила. И походку отрабатывала, и жесты, и голос, и взгляд, и мимику… Понимает, что на одном таланте не выедешь — пахать надо! Ну, всё, Мишенька, впиталось. Руку сегодня не мой, и ничего ею не трогай!

— И вас не трогать? — вздохнул я.

— А нас тем более! — «Златовласка» сурово нахмурила брови, пряча в тени ресниц шаловливые искры.

— Мы такие зара-азы… — протянула Рита. Ее губы дрогнули, но так и не сложились в улыбку. — Обязательно дома переночуй, ладно? Успеешь со своей экспедицией!

— Дочечек обрадуй, — нежно залучилась Наташа. — Соскучились уже по своему папочке…

— Папусечке! — засюсюкала мамулечка, изображая Юлю. — И чтоб никаких мне Мариночек!

Талия, по-прежнему лучась, солидарно погрозила мне пальцем.

Тот же день, позже

Московская область, Щелково-40

«Ту-334» в красно-синих цветах ПО «Добролёт» сел в Шереметьево, когда на часах еще не было трех.

— Мигел! — щебетала Мариша, распуская сияние черных глаз. — Мигелито! Спасибо, спасибо тебе!

— Да мне-то за что? — улыбался я, по-родственному закалачив руки вокруг гибкой талии.

— За всё! Без тебя я бы ни за что не поступила и… И вообще! Я такая счастливая, такая счастливая! Я снималась у самого Гайдая! Ой, побегу, там уже Базилиу ждет… И Наталишка! Пока, пока!

Прощальное сосущее движение пухленьких губ, и Марина-Сильва де Ваз Сетта Баккарин изящно продефилировала к выходу, срываясь на бег, тоже, впрочем, весьма грациозный.

Я не стал спускаться, чтобы встретиться с Васёнком — увидев деда, Наталишка не успокоится, пока не залезет ко мне на руки. А если зловредные родители унесут ее силой, то малышка будет долго и горько рыдать…

Мне и со второго яруса всё видно. Базилиу с мелкой брюнеточкой на руках потянулся к брюнетке постарше — Мариша чмокнула его, как бы мимоходом, и подхватила радостно пищавшую «принцессочку»… «красоточку ненаглядную»… «херувимчика черноглазенького»…

— Капучино не было, я взял американо! — непривычно выбритый Дворский протянул мне пластиковый стакан с трубочкой. — Будете?

— Будем, — улыбнулся я, отталкиваясь от перил. Принял сосуд левой рукой и осторожно отхлебнул. В меру горячо, в меру сладко, и баланс между кофе и молоком соблюден. — Самое то. Вы на машине?

— А? Нет, я с Белорусского на аэроэкспрессе доехал.

— А, ну и отлично! Тогда нам на «Щелковскую». «Магнитка» ходит каждые полчаса!

Вагоны на магнитной подушке выглядели караваном серебристых сигар, простроченных овальными окнами — этот фантастический дизайн из шестидесятых очень шел надземке.

— Думаете, от инопланетной базы вообще ничего не осталось? — приглушенно спросил я, продолжая начатый в метро разговор. — Ну, хоть какие-то остатки! Руины, механизмы…

— Да что вы! — отмахнулся Федор Дмитриевич, мостясь у окна. — Какие механизмы переживут семьдесят миллионов лет, да еще в агрессивной среде и сейсмоактивной зоне? От всей техники осталась бы горстка деталей из инертных или благородных металлов! Что у нас не корродирует? Цирконий, гафний, рений, тантал, золото и платиноиды. Да еще ивернита сохранилась кучка кристаллов — он тоже инертный и очень твердый. А всё прочее рассыпалось в прах еще в меловом периоде! — погладив бритый подбородок, Дворский отнял пальцы, как будто в досаде (видать, привык бородку теребить!), но тотчас же заулыбался, хихикнул даже. — Вспомнил сейчас один случай. Лет… тридцать назад мы с ребятами были на Северной Земле — и обнаружили там техногенное месторождение платиноидов! Да-а! Гляциология — это моя узкая специализация, так ведь и не лед я исследую обычно, а включения — пыльцу растений, пепел вулканов или иридиевую труху с комет… Так вот. Берем мы, значит, пробы, исследуем, находим следы золота… А под микроскопом еще и какие-то непонятные металлические проволочки видать. Поначалу-то мы умничали, полагая, что имеем дело с обломками дендритов рассыпного серебра. Ан нет! Химанализ выявил, что металл проволочек — это осмий с примесью рения, а по составу и форме мы их идентифицировали, как остатки композитов из защитных оболочек «Аполлонов»! В плотных слоях атмосферы сгорало всё, за исключением тугоплавких металлических волокон, которые и оседали на ледник. Летом лед таял, проволочки смывались — и копились на дне ручьев, откуда мы и черпали свои пробы. Вот так! И я думаю, Ивернев-старший что-то подобное и намыл, вместе с осколками ивернита, в россыпях реки Мургаб — немного ниже по течению от урочища Екедешик…

— О-о! — подивился я. — Да вы, вижу, в курсе!

— Ну что вы, Миша, — смутился Дворский. — Был там проездом, давным-давно… Это долина, зажатая нагорьями Бадхыз и Карабиль. Полупустыня, жаркие сопки, песок… А Тахта-Базар, ко всему прочему, самая середка ареала среднеазиатских кобр. Милое местечко! — фыркнул он, погружаясь в рассеянные думы.

«Магнитка» неслышно, неощутимо тронулась, разгоняясь. С самолетной скоростью вынеслась на эстакаду — и полетела… Над деревьями, речушками, частным сектором… «Без шума и пыли».

Табло у раздвижных дверей в соседний вагон округляло всё большие числа: «200 км/ч… 250 км/ч… 300 км/ч…»