Суббота, 7 февраля 1998 года. Полдень

Щелково-40, улица Колмогорова

Наташка упорно ползла ко мне, суча ножками и шлепая ручонками по ковру. Голубая маечка с принтом подсолнухов и белые трусики-подгузники очень шли маленькой брюнеточке.

— Иди, иди сюда… — приманивал я.

Беззубо улыбаясь, Натаха радостно взвизгнула, и добралась до моей ноги. Цепляясь за нее, плюхнулась на попу. Я усадил малышку к себе на колени — она залепетала нечто непереводимое, сосредоточенно хлопая ладошками по моей пятерне.

— Совсем мамочку не любит! — с притворным огорчением затянула Марина Сильва. — Всё к деду рвется!

Инка, вышедшая из ванной с тюрбаном из полотенца, хихикнула, кутаясь в махровый халат.

— А дед Миша всегда девочек любил! Малышек — двухсотмесячных, и постарше!

— Почему это? — оспорил я. — Младший состав тоже люблю! Если хорошенькие. Вон, какая красотка! Да, Натаха? Вся в маму!

Мариша заулыбалась.

— А чё я сразу? — послышался обиженный голос с галереи. — Чуть что, сразу — Лея, Лея…

Надутая первоклашка с нарошным топотом спустилась по лестнице. Дежа-вю…

Юлька тоже любила перебирать ступеньки необутой, в одних колготках. И школьное платьице на ней такое же было, и лямка передничка падала с плеча, и горела на груди октябрятская звездочка…

Лея подбежала, села с размаху на диван, ко мне поближе. Она никогда не жаловалась, не ныла, требуя применить репрессии к обидчикам. Сильная натура.

Я погладил золотистые локоны, и девочка прижалась к моему боку. Вздохнула тяжко. Наташка с подозрением глянула на конкурентку, но гневно отпихивать, что с нею бывало, не стала.

— Как успехи в школе? — задал я дежурный вопрос.

— Да так… — вяло ответила Лея. — Все какие-то тупые! Даже писать толком не могут, а читают по слогам… Да ну их!

— Зато ты сразу стала лучшей ученицей в классе!

— Ну, да, вообще-то…

Мариша не выдержала — встала, и пересела к нам. Мелкая милостиво дозволила ей погладить свои черные прядки. А я с удовольствием следил за выражением лица девушки — Марина-Сильва Фернандовна оказалась хорошей мамой, даже слишком. Хотела академку взять, чтобы с дитём возиться, но мы ее отговорили — нянек в доме хватало.

— Натали-ишка… — нежно ворковала мамочка. — Чернушечка ты моя…

— Миш, — Инка сняла полотенце, рассыпая волосы по плечам, — не знаешь, где Рита?

— На студию умотала, — ответил я, делая «козу» Наташке. Та выдала восторженный завизг.

— Так вы не кормленные! — подхватилась Дворская. — Макарошек сварить?

Я подумал.

— Давай. В меню еще котлеты вчерашние…

— Я быстро!

Инна скрылась на кухне, а сверху донесся зов Наташи-большой:

— Ми-иша!

— Иду! — отозвался я, и пересадил Наташу-маленькую к Маришке. Девочка не протестовала — она сосредоточенно глодала замусоленного зайца и лупала черными глазенками.

Тихое семейное счастье. Так это, кажется, называется…

Поднявшись наверх, я сначала заглянул к Юле. Девушка, зябко кутаясь в коротенький халатик, сидела на кровати и смотрела в окно, задумчиво накручивая волосы на палец.

— Маленьких обижаем? — наехал я, пристраиваясь рядом.

— Мелочь наябедничала? — заулыбалась Юлька.

— Ну, что ты! Наша Лея выше житейских дрязг! Хм… А что это за унылость на ясном челе твоем? Надеюсь, не безответная любовь?

— Обойдутся! — фыркнула доча и, пыхтя, перелезла на мои колени. — Па-ап… Я красивая? То есть… Я везде красивая?

— Везде, — честно признал я. — Со всех сторон, анфас и в профиль.

— То есть, точно не дылда?

— Ах, вон оно что… — завел я. — Юлька, все девушки страдают по двум причинам — одни считают, что у них грудь маленькая, а другие что большая. И этот повод не избыть.

— Ага, повод… У меня уже пятый размер! — горестно заныла девушка. — Почти… Еще чуть-чуть, и всё!

— Надо же… — закатил я глаза. — Мой любимый размер…

— Пап, я серьезно! — обиделась Юля.

— И я! — притиснув чадо, заговорил ей на ушко: — Юль, ты молоденькая, стройненькая, красивенькая! И грудь у тебя просто… ну, идеальнейшей формы! Тебе надо не стесняться ее, а гордиться, с жалостью посматривая на плоских завистниц! Понимэ?

— Понимэ, — слабо улыбнулась девушка. — Пап, скажи… Только честно! Я тебе нравлюсь?

— Очень.

— Спасибо, папусечка! — зарумянилась Юля. — Ой, там тебя теть Наташа звала… — доча слезла с моих колен. — А с Леей я помирюсь!

Поцеловав оживившуюся выпускницу, я поднялся в мансарду — еще перед прошлым Новым годом мы разделили ее на две обширные комнаты. Одну держали про запас, а в другую затащили компьютер «ГОЛЕМ», новенький «Коминтерн-9» и рабочую станцию «Байкал-2».

Наклонные стены придавали «рабочей комнате» фантастический дизайн, как в фильмах про далекое будущее, а большие фотографии в рамках изображали знойную пустыню, ветхозаветные руины, едва видные под наметами песка, бедуинскую палатку в скудной тени щербатых скал. Картинка.

Медаль Софьи Ковалевской украшала стол Иверневой, а еще одно свое сокровище «Златовласка» прятала в ящике с документами — там лежал диплом кандидата физико-математических наук…

Девушка обернулась, встречая меня улыбкой, так что подкрасться не удалось. Но я все равно обнял девушку за покатые плечи — и тут же бесстыдно полез за полы халатика, с неутолимой жадностью вминая ладони в упругие округлости.

Наташа лишь запрокинула голову, подставляя губы для поцелуя.

— Неужели я еще не надоела тебе? — томно произнесла она.

— Представляешь, нет! — быстро нашел слова я. — Чего звала?

— Вот… — смутилась девушка. — Почитай.

Я зашелестел листом с распечаткой — коротким стихотворением.

Для счастья нам мало надо —

Лишь сердце, что бьется рядом.

Глаза, где мое отраженье.

Слова, что любви выраженье…

Для счастья нам нужно много —

Одна на двоих дорога,

И небо, и звезды, и море!

И радость, и слезы, и горе…

— Как тебе? — застеснялась Наташа.

— Мне нравится… — объективно оценил я. — Математически скупо и ясно, как в хокку… Хотя нет, японский канон сковывает глагол… Тут другое. М-м… Знаешь, если бы Хемингуэй был поэтом, он бы примерно так и писал. Вот только старина Хем не умел сочинять стихи, а у тебя это получается.

Девушка покраснела от удовольствия, хотела что-то сказать, но тут со двора притекло шумство — человечий гомон, смех, урчание моторов и хлопки дверец.

— К нам, что ли?

Гибко встав, Наташа подбежала к окну.

— Ого! — удивленно воскликнула она. — Там Гайдай! И Риточка, и… О, Видов нарисовался! Пошли встречать!

— Побежали!

Мы ссыпались по узкой лестнице на второй этаж, и выскочили на галерею в тот самый момент, когда киношная братия повалила в холл, наполняя дом болтовней и суматохой. Гайдай, Харатьян, Самохина…

Увидав женщину, которую Олег держал за руку, я стал догадываться о целях звездного наезда. Рута Шимшони!

— Леонид Иович! — развел я руки. — Уэлкам!

— О, нет, нет, Миша! — рассмеялся режиссер. — Хватит с меня английского! Наслушался!

Инна, выскочив из кухни, захлопала ресницами.

— А я макарошки сварила… — растерянно доложила она.

— Какая прелесть! — пропел Гайдай. — Макарошки!

— С котлетками… — упавшим голосом вытолкнула Хорошистка.

— Угостите?

— Ага! — воспряла Инка.

— Вы проходите в гостиную! — опомнилась Рита. — Леонид Иович! Дима! Олег!

— А женщин она уже за людей не считает, — нажаловалась мне Наташа Харатьян. — Одних только мужиков зазвала!

Рассмеявшись, «Лита Сегаль» обняла «Алису», и проводила в гостиную. А Рута Шимшони задержалась, поджидая меня с милой улыбкой.