— Я тебе займу! — нервно хихикнула Наташа. Прихватив двумя пальцами подвеску, женщина качнула ее, посылая высверки.

— Так это… они⁈ — выдохнул Изя. Расширенные зрачки отразили стылые искры.

— Они… — протянула Талия, скашивая глаза на граненые камушки.

— Завтра вечером затеем видеоконференцию, — бодро объявил я. — Речь пойдет как раз об этих серых камнях. Придешь?

— Строго обязательно… — пробормотал Динавицер, словно зачарованный холодным блеском кристаллов.

— Ой, Изя, и шо ты так внимательно изучаешь? — послышался насмешливый голос Альбины. — Размер груди?

— Шобы да, так нет, — буркнул Исраэль Аркадьевич, с неудовольствием следя за женой, занимающей место «в партере», и демонстративно уставился на Талию. — Это те самые, что нарыл Ивернев? Максимилиан, который?

— Те самые, — кивнула Наташа. — Он открыл древний рудник, еще до революции… То ли в предгорьях Копетдага, то ли в гористой части плато Бадхыз… Это там, на юге, в Туркмении.

— Подожди… — нахмурилась Инна. — Так он же был геолог?

— Ну-у… Не совсем. Максимилиан Федорович занимал должность «инженера для командировок и разведок» Горного Департамента Российской Империи…

— Всё равно! — тряхнула челкой Дворская. — Получается, что он эти серые камни… слямзил?

— Не думаю, что четыре невзрачных камешка представляли интерес для начальства Департамента, — послышался насмешливый голос Видова, еле заметного в темноте.

— Да, но ювелиру-то он их продал! — настаивала Инна, и приложила ладонь к груди. — Наташенька, ты извини, пожалуйста, что я так о твоем деде, просто помню, как папа носился с каким-то, там, ярозитом! А тут… Вместо того, чтобы описать новый минерал, Максимилиан Федорович продает его Денисову-Уральскому!

— Инночка, — примирительно заговорил я, — вполне возможно, что Денисов-Уральский сам выпросил серые камни у Ивернева. И ювелир, кстати, был гениальный, не хуже расхваленного Фаберже. Видать, сразу нарисовал себе в голове подвеску из мурзинского гелиодора, каратов на десять, с четырьмя серыми кристаллами — и всё обрамленное в набиравшую тогда моду платину. А вот почему Ивернев-старший согласился… Я немного покопался в делах тех лет. Максимилиану Федоровичу предстояла женитьба, а еще он купил квартиру по 16-й линии Васильевского острова…

— … В «Доме Шкляревича», — стесненно пробормотала Наташа.

— Совершенно верно! И инженер для командировок и разведок влез в долги ради невесты.

— Ну, если ради, тогда ладно, — смилостивилась Инна.

В потемках захихикали, а я подбросил дровишек в гаснувший костер. Притухший огонь снова разгорелся, бросая отсветы вокруг. А народу-то… Люди занимали камни и ящики, сидели на корточках или терпеливо стояли на втором плане.

— Ой, а я не поняла, — заерзала Аля. — Если уж тот рудник открыли, ну так и накопали бы серых камней!

— Отец… — трудно выговорила Наташа. — Он как раз и хотел найти рудник, но… Пропал без вести.

— Как мой дед… — загрустила «стряпуха».

— Дед Илларион на войне сгинул, — проворчал Динавицер, — а Мстислав Максимилианович — в мирное время.

— Помню, мама переживала, что и тут без Дерагази не обошлось, — негромко молвила Талия. — Этот гипнотизер с повадками уголовника реально разбирался в истории и археологии, а между Бадхызом и Копетдагом… там раскопали древние развалины у кишлака Анау — Дерагази считал их мостиком между Критом и Северной Индией, связывая море и горы…

— Как ни странно, он был прав, — усмехнулся Изя. — Под Анау сложился необычайной мощности культурный слой — тридцать два метра! Там нашли самый древний в мире меч, изящные женские статуэтки, схожие с прославленными критскими; оттуда тянутся связи с древнейшими культурами Междуречья, а протоиндийская культура Мохенджо-Даро и Хараппы получила через Анау связь с Критом…

— Ой, время уже! — огорченно вздохнула Альбина. — Хорошо с вами, интересно, но пора голодных кормить!

— А что у нас на ужин? — промурлыкала Марина-Сильва, подлащиваясь.

— Да так… — небрежно пожала плечами «завстоловой». — Местный перекус! Стейки из страусятины с гуакамоле.

— Алька не меняется! — Изя влюбленно глянул жене вслед.

— Гука… куака… Как? — послышалось в потьмах.

— Гуакамоле, — подсказал я со знанием дела, и бросил в костер последние дровишки. — Это такая закуска из авокадо.

— Ух, ты! — восхитились потемки.

Пламя поднялось, выхватывая из вечерней черноты лица — задумчивые, рассеянные, светившиеся отражением огня и мысли. Изя легко вздохнул.

— Хорошо! Что-то сейчас вспомнилось… Я, когда в Стамбуле был, чуть в историю не попал. Вечером уже возвращаюсь в отель, а ко мне в фойе подходит вежливый, такой, турок в дорогом костюмчике, и просит, как эксперта, оценить некий древний артефакт. «Вы, говорит, эфенди, подтвердите только, что не новодел, а мы хорошо заплатим!» А мне как раз деньги нужны были — край! Хочется же и Соньке привезти что-нибудь, и Альке, а командировочных еле на шаурму хватает… И повез меня турок куда-то на восточный берег. Я уже и не рад был, что согласился. Страшно же! Горло как барашку — чик! — и в Босфор! Ну, приехали мы, заводят меня в дом, садят за стол с микроскопом, и достают… евангелие от Давида! Неизвестный апокриф! Я аж вспотел… Там три страницы всего было, исписанных отчетливым почерком на арамейском. Спрашиваю: «Можно хоть копию снять?» — «Нет, эфенди. Антик?» — «Антик, — говорю, — первый век нашей эры!» Турки переглянулись, кивнули, и мне тут же сунули пачку лир… В кои веки вернулся домой с гостинцами! Я почему эту историю вспомнил… — Динавицер задумчиво потер колени. — Смотрю на вас, на тебя, на Наташку, на Ритку, на Инку, и… И радуюсь!

— Чему? — улыбнулась Ивернева.

— А всему! Что не обмещанились, что желаете странного… Знаете хоть, откуда это выражение пошло?

— Это Стругацкие так сказали! — вытолкнула Дворская. — В «Попытке к бегству», по-моему…

— А вот и нет! — ухмыльнулся Изя. — Кто-то братьям самим подсказал, как звучит Десятое Блаженство! Сейчас объясню…

Заповедей на Скрижалях Завета ровно десять — по пять штук на каждой каменюке, и они все носят заградительный характер, то бишь грозят карами тем, кто их не исполняет. Это отлично согласуется с основным положением иудаизма: «Не делай другим то, чего не хочешь, чтобы делали тебе». Подход несколько фарисейский: соблюдай то-то и то-то, и билет в рай тебе гарантирован. А вот Новый Завет идёт дальше — в Нагорной проповеди Иисус произносит так называемые Заповеди Блаженства: Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное; Блаженны плачущие, ибо они утешатся… Ну, и так далее.

То есть, держи, товарищ, методичку — из нее ты узнаешь, как обрести счастье! Это является квинтэссенцией христианского подхода: «Делай другим то, что желаешь себе». Концепция совершенно иная, предполагающая, как сейчас модно говорить, активную жизненную позицию. Правда, тут есть пара заковык: из четырех канонических евангелий Блаженства упоминаются лишь в двух — у Матфея и у Луки, а у Марка и Иоанна о них ни слова. Вторая заковыка — у Матфея названы лишь девять Блаженств, у Луки — всего четыре, а по логике их должно быть тоже десять — по числу заповедей на скрижалях. Ответ можно, наверное, найти в апокрифических евангелиях, написанных на языках, бывших родными для большинства тех, кто сам присутствовал на проповедях Спасителя: на иврите и на арамейском, или на коптском…

Дворская с Самохиной одновременно вскинули руки, как отличницы на уроке.

— А почему канонизировали только четыре евангелия? — быстро, глотая буквы, спросила Инна, и Аня опустила руку, мелко кивая.

— Ха-ароший вопрос! — ухмыльнулся Изя. — Всего евангелий существовало больше сотни, но епископы, съехавшись на Вселенский собор, проголосовали лишь за четыре из них. Почему? А потому что тогдашний правитель Римской империи Константин одобрил лишь те евангелия, которые смог прочесть — Лука, Матфей, Иоанн и Марк писали на греческом! На иврите или по-арамейски император не понимал. А я понимаю. И прочел Евангелие от Давида… Десятое Блаженство звучит так: «Блаженны желающие странного, ибо они познáют неведомое»…