— Он пообещал, что больше не будет говорить подобных вещей. После Джулиана, он обещал. Он обещал.

Я не знала, как утешить ее или какие слова могли бы унять мучившую ее тоску, поскольку я тоже испытывала нечто подобное и нуждалась в утешении.

Итак, я просто позволила ей поплакать о том, как сильно она скучает по Джулиану, и как папа опозорил его, продолжая быть таким же жестоким к своим игрокам, каким он был к своему сыну, даже после всего. Я позволила ей поплакать о том, как бы она хотела, чтобы уже развелась с ним, потому что у такого мужчины не может быть сердца.

— Это невозможно, — твердила она. Я позволила ей поплакать о том, как она все еще любит папу, потому что он ее Фарид, тот самый Фарид, который пел ей в живот, когда она была беременна.

Фарид, который всегда делал все возможное на ее день рождения и их годовщины. Он проснулся посреди ночи, когда Джулиан в детстве страдал от коликов, настаивая на том, что его сыну нужен отец, а не мать, чтобы заботиться о нем. Фарид, который вынес ее с больничной койки, когда она прижималась к безжизненному телу своего сына, напоминая ей, что, хотя она потеряла одного ребенка, был другой, который нуждался в ней, поэтому просить бога забрать ее, чтобы она была со своим младшим сыном, было несправедливо, не тогда, когда он и я, нам обоим тоже было больно. Он усердно трудился, чтобы вывести ее из отчаяния, несмотря на то, что был погружен в свое собственное. Он напомнил ей, что она не могла просто оставить его оставить меня, даже если бы действительно захотела в тот момент.

Он был ее Фаридом, а не тренером Сахнун. В отличие от меня, она не могла рассматривать папу как двойственность. Для нее он был одним человеком.

И я поняла это — я понимаю это. Я понимаю. Не до такой степени, но достаточно, чтобы из моих глаз потекло еще больше слез от того, что все это взаимосвязано, мои раны той ночью все еще были свежи. К тому времени, как я вернулась к себе домой, Элиза и Джеймс в панике яростно колотили в мою дверь, я разорвала воротник своей рубашки, используя его, чтобы промокнуть слезы и сопли, говоря себе, что я так сильно плакала из-за своей мамы. Это было ложью.

— Все готово, — поет мама, когда заканчивает завязывать небесно-голубой бант на корзинке. — Не забудь убрать остатки в холодильник, когда вернешься домой.

— Не волнуйся. Я могу с этим справиться. Ты говоришь мне это уже в третий раз. Я не ребенок. Я знаю, как позаботиться об остатках.

— Пожалуйста. Я видела недоеденные контейнеры на вынос, оставленные на кухонном столе, когда я приходила убираться. Ты безответственная и неряшливая девчонка, — возражает она, качая головой, затем протягивает свою длинную руку, чтобы шлепнуть меня. — Впустую тратим всю эту еду. Подумай о всех голодающих детях в Африке.

— Голодающие дети характерны не только для Африки, Лина. Здесь, в Соединенных Штатах, тоже много голодающих детей, — ворчит папа.

У мамы дергается левый глаз, и она понижает голос, чтобы быстро заговорить со мной по-французски.

— Скажи этому мужчине, чтобы он не обращался ко мне, пока я не обращусь к нему.

— Мам, я не…

— Сделай это!

Я делаю, что мне говорят, веду себя как попугай-посыльный.

Папа усмехается и закатывает глаза, что заставляет ее передавать через меня еще больше информации о его отношении, и вскоре они действительно кричат друг на друга напрямую, потому что так намного проще.

— Я ухожу, — перекрикиваю я их. Они не признают меня. Я хватаю корзину и убегаю, радуясь, что моя машина требует технического обслуживания, а это значит, что я могу взять винтажный кадиллак моего отца.

Поездка на кладбище недолгая, но я не тороплюсь, наслаждаясь пребыванием в машине. Жаль, что я не могу опустить окна, как мы делали раньше, но сейчас почти конец января, поэтому я решаю включить стереосистему, включив несколько любимых песен Джулиана. Тексты странные, но музыка достаточно хороша.

Когда папа устроился на работу в Миссисипи, он распорядился перенести кремацию Джулиана и надгробный знак с того места, где мы впервые похоронили его в Канзасе, желая сохранить его рядом. Я никогда не узнаю почему, так как ни один из моих родителей не навещает его часто. Мама была всего один раз с тех пор, как переехала сюда, а папа приходит только на день рождения Джулиана, чтобы возложить цветы, слишком благоприятный момент, чтобы оставаться надолго. Единственный человек, который регулярно старается видеться с ним и тусоваться с ним — это я.

Вопреки тому, как в фильмах ужасов могут передаваться места захоронений, «У Джулиана» больше похоже на сад, чем на кладбище. Территория ухожена, трава яркая и зеленая круглый год, вокруг участка множество цветов. Вокруг посажено множество деревьев — мое любимое — апельсиновое дерево рядом с его захоронением, прикрывающее его от солнца. Это отличное место, и папе пришлось умолять пожилую пару, которой оно принадлежало, продать участок ему.

— Что он делает, Мармеладная пчелка? — я кричу, когда подхожу близко. Я пыхчу и выдыхаю, поднимаясь по мучительному склону. — Ты выглядишь так же прекрасно, как всегда. Каменно-серый цвет тебе действительно идет.

Будучи мертвым и все такое, Джулиан не в состоянии ответить. Но я могу представить, что бы ответил его застывший во времени пятнадцатилетний «я», что-то вроде: «Ты тоже хорошо выглядишь, Грета. Обожаю эти волосы. Ты собиралась сегодня для Эйнштейна, или это был несчастный случай?»

Я пристально смотрю на него с печальной улыбкой на лице.

— Счастливый случай, большое тебе спасибо.

Слава Богу, сейчас никого нет рядом, иначе они посмотрели бы на меня и подумали, что я сумасшедшая.

Когда я, наконец, стою перед ним, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, я возношу безмолвную молитву, а затем сразу приступаю к главному.

— Хорошо, итак, я принесла три разных вида сигарет. Я знаю, я знаю. Ты мертв, значит, ты избавился от этой привычки, но я только что вернулась к ней, и позволь мне сказать тебе, что это замечательно. — Я собираюсь залезть в карман своей куртки, но только для того, чтобы выругаться, осознав, что оставила ее на перилах дома моих родителей. Немного прохладно, но, учитывая физические нагрузки, которым я подверглась, чтобы подняться сюда, я едва ли заметила.

— Псих. Никаких тебе курить-дым. — Я беру одеяло подмышку и аккуратно расстилаю его на земле. Плюхнувшись, я хватаюсь за его край и заворачиваюсь в мягкий материал. — Но с другой стороны, мама действительно приготовила «makroud el louse». Не волнуйся, это бабушкин рецепт. — Высовывая руки из-под одеяла, как тираннозавр, я лезу в корзинку и протягиваю ему десерт. — Та-дам. Здесь их шесть. Я возьму пять, поскольку это справедливо.

— «Почему ты получаешь пять? Планируешь ли ты оставить крошки на земле по дороге домой?»

Я закатываю глаза. Если бы он был рядом со мной, я бы толкнула его локтем.

— О, заткнись. Ты должен быть благодарен, что я вообще делюсь. — Наклоняясь вперёд, я кладу перед ним печенье. — Кроме того, мне это нравится больше, чем тебе.

— «То, что я не просыпаюсь посреди ночи, чтобы съесть целый поднос, не значит, что они мне не нравятся также сильно.»

Игнорируя насмешку, я посвящаю его в свою жизнь. Я не разговаривала с Джулианом с выпускной недели. Я оживлена, чувствую легкость, когда разговариваю с ним.

Я рассказываю ему о том, как я сдала все свои экзамены в этом семестре, а это значит, что мне, слава богу, не нужно переезжать к маме и папе. Если мама действительно выполнит свою угрозу развода, я не хочу там быть. Я бы предпочла просто наблюдать за основными моментами — моя мама может быть веселой, когда она расстроена. Я понимаю, что мне следовало бы немного больше расстраиваться из-за развода моих родителей, но я слишком поглощена своими собственными проблемами, чтобы обращать на это внимание.

Я рассказываю ему все о нашей поездке во Францию, чтобы навестить мамину семью в Лионе, и о том, как наши родители ссорились большую часть поездки, изображая влюбленных только перед моими бабушкой и дедушкой. Он спрашивает о наших маме и отце и остальных членах большой семьи, и я вкратце рассказываю ему о том, как у них дела. Наши частые поездки во Францию и редкие визиты в Алжир были самыми яркими моментами нашего детства, наши живые бабушка и дедушка любили друг друга, у нас много двоюродных братьев и сестер, и они веселые.