Я пожимаю плечами. Подражая его позе, я сохраняю беззаботное выражение лица, несколько раз проводя языком по зубам.

Челюсти тренера сжимаются в ответ, его глаз подергивается от едва сдерживаемой ярости. К этому моменту он уже должен был взорваться, поскольку мое несговорчивое поведение невыносимо для такого грозного человека, как он. Я искренне впечатлен тем фактом, что он оставался таким спокойным на протяжении всего этого времени.

— Почему ты сейчас такой тихий, а? Тебе так много нужно было сказать раньше. Высказаться. Давай послушаем, что ты хочешь сказать, большой мужчина.

Я наклоняю голову и выгибаю бровь, медленно моргая, отказываясь поддаваться на уговоры.

— Это потому, что ты меня боишься? — он издевается, издавая беззаботный смешок, а затем разводит руки в притворном приглашении. — Не стоит. Я намного меньше Родни и немного приятнее рефери, — заложив руки за голову, он приветствует меня решительным кивком. — Итак, давай. Говори. Выпусти это наружу. Я не буду кусаться. Или ты слабак?

Я закатываю глаза, но в раздражении прижимаю руки ближе к груди. Напуган? Киска? Далек от этого. Слабак не стал бы смотреть в лицо судье и орать, как гребаный варвар, пока его не исключили из игры, и не попытался бы избить самого крупного парня на поле. С другой стороны, разумный человек тоже не стал бы этого делать, но дело не в этом.

— Послушайте, — лениво протягиваю я, мой голос надтреснутый и сухой от напряжения, которое я ранее приложил к своим голосовым связкам. Я делаю движение между нами. — Вы не можете просто разобраться с тем, что это такое на самом деле, и уже наказать меня?

Теперь его очередь казаться скептиком.

— Наказать тебя как?

Мои руки опускаются, и ладони громко хлопают по бедрам. Тяжело вздыхая, я вытягиваю шею в пустом безразличии.

— Я не знаю, но мне нужно, чтобы вы, — я дважды хлопаю в ладоши, — чоп-чоп и продолжай в том же духе. У меня есть планы.

В любой другой день я бы не осмелился так разговаривать с тренером, но сегодня был не какой-нибудь другой день. Сегодня самый худший день в моей жизни. Кроме того, я уже нахожусь в горячей воде, так что, что плохого в том, чтобы обжечься еще немного, особенно когда так приятно выпускать пар?

— Какие планы? — тренер фыркает. — Я знаю, что твоя семья не смогла прийти, а вечеринки начинаются не раньше десяти или одиннадцати. Итак, где… — его голос затихает, и на его лице появляется понимающее выражение.

Внезапно мир вокруг меня замедляется еще больше, и мои внутренности всплывают. Волосы на моей руке встают дыбом. Это чувство мне слишком хорошо знакомо, назовите его своего рода интуицией, всеведущей в своих предсказательных способностях, но беспомощной перед тем, что последует за этим.

Я почувствовал это еще до того, как мама сказала мне, что мой папа умер, и утром, когда я открыл дверь в спальню дедушки, чтобы принести ему завтрак и лекарство, только чтобы увидеть, что он скончался во сне. Это пронзило меня, когда мне сообщили о серьезности моей травмы колена в начале этого года и в тот поздний летний день, когда мы с Отэм объявили о расставании. И теперь, вот оно снова, заявляющее о себе за несколько секунд до того, как он заговорит.

У меня кровь стынет в жилах, когда рот тренера кривится в кислой ухмылке, его глаза сузились, поблескивая негодованием.

Он знает.

— Значит, у тебя что-то происходит в личной жизни? — Он кладет локти на стол, чтобы положить подбородок на сжатые кулаки. Мечтательная улыбка, которую он носит, могла бы вывести чеширского кота из бизнеса.

Я с трудом сглатываю, мою грудь переполняет необузданная тревога.

— Хм? Так вот почему ты так сильно хочешь уехать? Чтобы встретиться с моей дочерью?

Каждый орган в моем теле делает паузу. Мое лицо покалывает морозный озноб, я лишен жизни. Я сижу совершенно неподвижно, мои кости покрыты твердым мрамором, в ужасе от того, что даже малейшее движение может вывести его из себя.

— Ты, выглядишь удивленным, — говорит он. Качая головой, он расправляет плечи, его глаза блестят, как у изголодавшегося хищника, готового напасть. — Не стоит. Я уже говорил тебе раньше: я слушаю, когда вы, мальчики, разговариваете. Поэтому, естественно, я бы узнал о тебе и Грете, — его улыбка темнеет и наполняется злобой, когда он наклоняется вперед. — Я знаю все, Морган. Каждую. Чертову. Вещь.

Я выдыхаю по необходимости, мои легкие пылают, мое сердце изо всех сил пытается найти ритм. От неожиданности я задыхаюсь от пузырька воздуха, и я кашляю, чтобы избавиться от него. Я ожидал, что тренер сегодня надерет мне задницу после того, что я натворил, но теперь я почти уверен, что меня убьют. Неприятно прочищая горло, чтобы выждать время, я смиряюсь с тем фактом, что со мной покончено, и смотрю на него с полным недоверием и ужасом. По общему признанию, сейчас я боюсь.

— Я не трахаю твою дочь, — автоматически выпаливаю я. Из-за недостатка предусмотрительности я плохо подбираю слова. Что еще хуже, так это то, что мой голос даже отдаленно не правдоподобен.

Опасная улыбка, играющая на губах тренера, становится еще шире, и он качает головой.

— Ложь сделает все еще хуже.

Я в это не верю. После этого на Земле нет абсолютно ничего, что могло бы ухудшить сегодняшний день или даже эту ситуацию.

Слабость за слабостью нарастали с сегодняшнего утра, образуя мучительную смесь страха, которая была передана мне одним махом, чтобы вселенная могла в последний раз посмеяться перед концом семестра.

Во-первых, я проснулся от сообщений, сообщающих мне, что никто из моей семьи не будет сегодня на моей игре, несмотря на их обещания. Хотел бы я сказать, что был удивлен, но это не так. Разочарован — да, но в этом нет ничего необычного. После того, как дедушка ушел, стал редко видеть Катю, маму или Монику на трибунах, наблюдающих за мной. Это случалось только тогда, когда я тащил их туда. Просто потому, что я привык к этому, не означало, что это было менее отстойно.

Затем последовал разговор в раздевалке. Удивительно, но в первом тайме все шло хорошо. Вместо того чтобы быть придурком, тренер на самом деле был добрым, предлагая слова искренней поддержки без каких-либо подсознательных или целенаправленных замечаний. Это был разительный контраст со вчерашним днем, и какое бы скверное настроение у меня ни было, оно рассеивалось по мере того, как мы подходили к концу его напутственной речи. Потому что после его речи наступает речь капитана, и это я.

За исключением того, что это был не я. Вместо того, чтобы жестом предложить мне встать в центр, он схватил Родни. Мистер, блять, «самый ценный игрок», Джефферсон Родни.

Сказать, что я чувствовал себя опустошенным, было бы приуменьшением, но я был полон решимости продолжать в том же духе, чтобы к концу игры получить «Ты настоящий самый ценный игрок» от тренера и Дагера. Мое выступление показало бы Родни — и это было бы после операции на колене, что сделало бы его еще более впечатляющим и это было бы великолепно.

Третье «пошел ты» от вселенной прозвучало вскоре после начала второй четверти, когда Херик, спотыкаясь, вышел вперед как раз в тот момент, когда я начал наш третий период. Защитник соперника ударом в нос вдавил меня в землю, и мое больное колено приняло на себя основную тяжесть его веса. Еще до того, как я встал, я понял, что что-то не так. Связка защемилась и пульсировала так, как не пульсировала уже некоторое время. Никакие действия с моей стороны не могли скрыть нестабильность в моей ноге.

Такерсон занял мое место во время нашей следующей перестановки в атаке, и с этого момента мы потерпели неудачу. Я не говорю, что это его вина, но мы были наверху, когда я играл.

Я точно знал, что мы проиграем после третьей четверти, и если это мучительное осознание было недостаточно плохим, то, что произошло за две минуты до окончания игры, было таковым.

Это было, когда меня выгнали.

Куинн упал на землю в ужасающем подкате, который заставил всех на стадионе ахнуть от шока. Когда Родни пренебрег маршрутом для этой игры, не справился со своей гребаной работой, которая заключается в защите Куинна, который поймал мяч, я потерял контроль. Я и так был слишком туго натянут, день ото дня меня избивали до полусмерти, и это стало последней каплей.