Люк сидел в шумной гостиной, пристально глядя на свой стакан. Он пытался не думать об Элизе, однако у него ничего не получалось – эта женщина сводила его с ума.

В отличие от своих матросов капитан Готье избегал проституток Этьена, предпочитая пить довольно приличное вино в одиночестве. Он устроился за столом у дальней стены, откуда мог видеть всю комнату, сам оставаясь в тени. Поначалу приветливый Этьен настойчиво пытался развеять его дурное настроение, но сейчас Люк остался в одиночестве и вынужден был терпеть угрюмые взгляды Шеймуса, сидевшего с девицей на коленях в противоположном конце гостиной.

Люк знал причину недовольства своего второго помощника. Она совпадала с причиной его собственных терзаний.

Элиза Монтгомери.

Она сидела на цепи… и, вероятно, проклинала всех его предков. Подобная мысль должна была бы позабавить его, но ему было не до веселья. Все, что касалось этой женщины, он воспринимал очень серьезно.

Ему ужасно не хотелось держать ее в наручниках, но он не мог рисковать, он даже себе самому не доверял – поэтому и не остался караулить ее. Он почему-то терял разум, когда она находилась рядом с ним, и ничего не мог поделать с собой. Казалось, что отдаление от нее поможет, однако ее образ неотступно преследовал его, тревожа и волнуя. Это было каким-то наваждением. Увы, Элиза Монтгомери нарушала все планы.

Жан Люк Готье был не из тех, кто сходит с однажды выбранного пути, однако Элиза заставила его блуждать кругами, она заронила сомнения в его душу, и он уже не был уверен в том, что имеет право потребовать то, что у него отняли. Но ведь она – всего лишь женщина, не хуже и не лучше любой из тех, что сидели в этой комнате. Если не считать, конечно, того, что выглядела она гораздо привлекательнее. Но если ему нужно только удовлетворить свою страсть, то почему бы не воспользоваться одной из женщин Этьена?

Однако они совершенно его не интересовали. Несколько проституток, отважившихся приблизиться к нему, не вызвали у него ничего, кроме раздражения, несмотря на их старания соблазнить его. Вопреки язвительным слухам Люк обладал здоровой жаждой удовольствий и когда-то соблазнил немало девушек – от служанок до аристократок. Однако после смерти близких в его жизни произошел крутой поворот. Теперь перед ним стояли новые цели, полностью завладевшие его воображением, и потому он игнорировал женское общество. Он поклялся во дворе своего дома, где по грязной земле растекались красные лужи крови, что непременно отомстит. И с того дня он заставлял себя не испытывать никаких милосердных чувств и ни перед кем не раскрывал душу.

Он стал Черной Душой, мрачным призраком, бороздящим моря. И все боялись его, потому что он казался таинственным и непредсказуемым. Им руководила не жадность, не личная преданность и не рабская покорность какому-либо хозяину. Его целей и замыслов никто не знал. Никто, кроме Шеймуса. Лишь пожилому ирландцу было известно, чем руководствовался Жан Люк. Жажда мести не давала ему покоя ни днем, ни ночью, и страшные воспоминания постоянно подхлестывали его…

Увы, предательство Монтгомери отдалило его от поставленной цели. Но мучения, которые он испытал в плену, только усилили его стремление добиться своего. А Элиза Монтгомери являлась ключом к решению поставленной задачи, и он отказывался верить, что полюбил ее.

Это был бы ужасный поворот после всего того, что ему пришлось пережить.

Но если она не затронула его душу, то почему же он тогда колеблется обменивать ее на деньги? Ведь он давно уже замыслил это и прилагал все силы к осуществлению своего плана…

Ему не хотелось расставаться с ней, и возникшее затруднение крайне раздражало его. Из всех женщин, за которыми он мог бы ухаживать и в дальнейшем рассчитывать на совместное будущее, она казалась самой нежелательной кандидатурой. Но он желал именно ее.

Люк осушил еще один стакан вина, но возникшее в животе тепло не шло ни в какое сравнение с тем огнем, который пылал в его сердце.

На стол со стуком опустился стакан – перед Люком уселся Шеймус. Помощник с упреком взглянул на капитана и проворчал:

– Ты выглядел таким несчастным, что я не мог оставить тебя одного. Тебя терзает чувство вины?

Люк закрыл глаза. Он не подозревал, что его чувства столь очевидны.

Шеймус грустно улыбнулся:

– О, об этом не беспокойся. Никто, кроме меня, не мог заметит того, что скрывается за твоим внешним спокойствием.

– Ну, если ты такой проницательный, тогда скажи, что мучит меня?

– Все грехи мира, – со вздохом ответил ирландец.

Люк внутренне ощетинился, хотя внешне не подал виду.

– Ты насмехаешься надо мной?

Шеймус рассмеялся.

– Нет, восхищаюсь тобой. Ты был бы никудышным мужчиной, если бы раскаяние не грызло тебя при мысли об обмене на деньги женщины, которая захватила твое воображение.

Люк не стал возражать и не проявил беспокойства – ведь Шеймус хорошо знал его и видел насквозь. Ирландец же между тем продолжал:

– Парень, ты не можешь одновременно любить женщину и использовать ее в качестве орудия мести.

Люк нахмурился и кивнул:

– Я знаю.

– Ты должен решить, что для тебя важнее – деньги Монтгомери или его дочь.

На словах все выглядело очень просто.

– Деньги мои, и я должен вернуть их. А женщину приходится держать на цепи, чтобы она не сбежала. У меня нет выбора, мой друг.

– Выбор всегда есть, Люк. Всегда. Ты должен жить… как все нормальные люди. Может быть, пришло время отказаться от мрачной клятвы и подумать о своем личном счастье?

Глаза Люка вспыхнули.

– Нет! Ни за что! Как я могу строить свое счастье с ней, если не обрел положения в обществе? Я не могу брать на себя обязательства, которые не в состоянии выполнить. Я не допущу, чтобы те, кого я…

– Любишь? – спросил Шеймус. Люк судорожно сглотнул и проговорил:

– Совершенно верно. Да, я не допущу, чтобы те, кого я люблю, страдали из-за моих пустых обещаний. Никогда. Я не хочу владеть тем, что не способен сохранить и защитить. У меня нет ничего, Шеймус. Ни власти, ни имущества. Сам я могу терпеть это, но я не имею права связывать другого человека со своей неопределенной судьбой. Это было бы слишком… жестоко. – Дрожь в голосе Люка выдавала его чувства.