Но тонкие холодные руки подхватили меня, не давая моему затылку проверить на прочность валявшиеся под ногами камни.

Я обернулась, чтобы увидеть желтые сверкающие глаза Лукьяна Хилкова.

Затем я посмотрела на медленно ползущее заклинание императора, на жандармов, застывших, словно кто-то их заморозил, на Чеслава Змеева, открывшего рот в бессильном крике, на Илариона и Гордея, теперь больше смахивающих на экспонаты в зоологическом музее.

И на Платона, который выбравшись из подгоревших кустов шиповника уставился на царящий вокруг бардак крайне недовольным взглядом. Он постучал плоской стороной лезвия ржавого меча по ладони, словно прикидывая, что тут можно сделать, но, судя по всему, так и не пришел ни к чему конкретному.

— Дафна, призови молнию еще раз, — повторил Лукьян. — Даже если одна твоя атака проигрывает терновым путам императора, — продолжил он, словно прочитав мои мысли на этот счет, а, может, все просто было слишком явно написано на моем лице, — несколько однотипных заклинаний позволят сформировать суммарный магический потенциал. И уж он-то явно будет выше.

От кабинета ректора осталось не так уж и много. Окно было выбито, из-за чего в помещение постоянно проникал ветер, норовящий разметать стопки бумаг на покосившемся столе. Колбы, склянки и артефакты растащили предприимчивые неизвестные, и только на пожухлый пучок укропа никто не позарился. Даже Гордей, которому в его парнокопытной форме было вроде как — положено.

Тем не менее, других подходящих помещений в академии не было.

Актовый зал затопило, столовая сгорела, в кабинетах все еще можно было натолкнуться на беспокойных духов. Даже в туалетах нельзя было почувствовать себя в полной безопасности.

В академическую часовню нас наотрез отказалась пускать смотрительница.

В ее глазах мы, чумазые, перепачканные землей, взмыленные и кое-как застегнутые, хорошо, если на пару пуговиц, выглядели неподобающе для посещения священного места.

Поэтому всем студентам, которые находились в сознании, только и оставалось, что набиться в кабинет ректора.

Благодаря тому, что его двери вынесло особо мощным взрывом, стены коридоров схлопнулись и рухнули, а соседние кабинеты были также подвержены атакам нечисти, помещение вышло огромное, просторное, по площади сравнимое с залом для еженедельных собраний.

За неимением уцелевших стульев всем нам пришлось расположиться на полу.

Наставники выстроились за спиной ректора кривоватым полукругом.

Взгляд ректора не обещал ничего хорошего, но общая грозная атмосфера трещала по швам из-за сияющего под левым глазом ярко-фиолетового отчетливого фингала в форме копыта.

— Кхм, кхм, — прокашлялся ректор. — Что ж, несмотря на то, что мне бы этого очень не хотелось, академия на текущий момент непригодна для дальнейшего обучения и проживания студентов, поэтому нам придется закрыть ее и завершить учебный год на две недели раньше, отправив вас всех по домам, о чем уже были извещены ваши родители.

— О, нет! — воскликнул кто-то. — Мне нельзя домой! Я все еще не нашел потерянный фамильный перстень!

— А чего его искать? Его же та тварь голосящая слопала. Скажи спасибо, что не вместе с пальцем.

— Да уж лучше бы это был палец!

— Так как у меня нет никакой уверенности, что к середине лета мы управимся с ремонтом, — не обращая внимания на эти вопли, продолжил ректор, — защита дипломных работ выпускного курса перенесена на сентябрь. Как и переводные экзамены второго и третьего курсов.

— Я успею написать шпоры! — обрадовался кто-то в задних рядах.

— Я наконец-то смогу начать дипломную работу! — послышался еще один возглас, полный надежды.

— Таким образом, — снова взял слово ректор, широкие брови которого начали нервно подергиваться, — на данный момент мы можем разве что подвести итоги церемонии распределения. Хотелось бы отметить, что в этом году церемония вышла немного нестандартной…

Послышались смешки.

— … ее сложность самую малость возросла…

Смешки стали громче.

— … что стало для всех полной неожиданностью. Предсказать подобное развитие событий было попросту невозможно. Но я бы хотел особо подчеркнуть то, что реакция на столь сложный вызов была невероятно точной и незамедлительной. Мы сделали все, что в наших силах. Прислушивались к вашим словам…

Кто-то захохотал во весь голос.

Как лошадь.

— Дафна Флорианская, ради небес, дайте же мне договорить!

Ой, кажется, хохотала именно я.

— И в итоге как раз мы-то все и сделали, — закончил за ректора Платон.

И в этом была немалая доля правды.

Им с Лукьяном удалось отправить призрак госпожи Ехидиной обратно на тот свет (судя по всему ее и без того небьющееся сердце не выдержало их убойного вида садоводов-любителей), мне удалось спасти Илариона и Гордея от участи шашлыка, а Евжена заслуживала звания почетной полевой медсестры за то количество бессознательных студентов, которых она оттащила в медицинский корпус, не позволив им стать случайными жертвами какого-нибудь обвала или рикошета боевого заклятия. Не будем акцентировать внимание на том, что сознание все эти студенты теряли как раз из-за самой Евжены и ее эмоционального щита, на раз-два вгонявшего в депрессию даже приближавшихся к ней умертвий.

Марк Кемский, Демьян Орлов, даже Оленька Ольхова со второго курса — все поучаствовали и показали блестящие результаты, блестящие от слез глаза или в случае Оленьки — блестящие серьги работы личного ювелира Ольховых, которые по слухам ослепили какого-то особенно агрессивного тролля.

Что касается Надежды — она оказалась обладательницей удивительного артефакта, который нашел (хотя, судя по косым взглядам Гордея Змеева, для которого снятие проклятия, похоже, имело чисто визуальный эффект, скорее — украл, умыкнул пока никто не видел, одним словом, прикарманил) Платон — копирки.

Она потупила глаза, устремив их в пол и призналась:

— Я сама его изготовила. Мне было интересно попробовать, ведь в учебнике было написано, что это очень полезный артефакт, поэтому я решила, что нам он может пригодиться.

Если бы это было возможно физиологически, глаза Гордея Змеева вращались бы со скоростью близкой к скорости света, подталкиваемые исключительно силой инерции — вот настолько он их закатил.

— Сама. Ага. Сорок штук. Из деревянной слюды. Откуда у нее, интересно, деньги на материалы? Она же сирота из приюта!

Так разве не Змеевы спонсируют этот приют?

Я отлично помнила, что в романе целых две страницы ушло на размышления о том, какой иронией судьбы было то, что все это время Надя находилась рядом со своей семьей, которая ее не узнавала.

Судя по описанию, это был очень-очень хороший приют.

— Видимо, она сирота, потому что продала родителей, чтобы купить материалы, — зевнул Платон. — Тебе-то какое дело? Боишься, что завтра она придет в рубашке, на которой блесток будет больше, чем у тебя?

Все это время молча сидевший обхватив голову руками Иларион (он после снятия проклятия превращения чувствовал себя на порядок хуже Гордея Змеева, его сильно мутило, к тому же у него раскалывалась голова) наградил их очень осуждающим взглядом.

— Мне стыдно, что я живу с вами в одной комнате. Надя, извини.

Я едва не лишилась чувств. Неужели это оно, зарождение основной романтической линии?

— И сядь уже куда-нибудь, не мельтеши, — продолжил Иларион.

Эм, что ж, похоже — не сегодня.

— А что я такого сказал? — не понял Платон.

Евжена фыркнула.

Я предпочла промолчать.

Все равно я сидела слишком далеко от Платона, чтобы отвесить ему подзатыльник. Для этого мне бы пришлось перегнуться через Лукьяна, и что-то подсказывало мне, что со стороны подобная возня будет выглядеть весьма вульгарно. А мне еще нужна была моя репутация.

— Ничего страшного, — пробормотала Надя.

— Это смотря где приют находится, — включился в разговор Лукьян до этого медитирующий с отсутствующим видом, и было совершенно непонятно, чью сторону он намеревался занять в этой словесной перебранке. — Если рядом с Азарским алтынатом, то там деревянная слюда довольно дешевая. Тебе ли не знать, Змеев, вы же на ее перепродаже себе ни один дворец отстроили.